Когда параноик читает газету или слушает радио и вычитывает и выслушивает там что-то о себе и когда шизофреник делает то же самое, разница в том, что параноик читает реальные знаки, но прочитывает все в своем духе. Для параноидного шизофреника реальный источник информации это только повод, "пенетративный" канал связи [Сосланд, 2001]. Он может быть и реальным, и галлюцинаторным. Ср. следующее свидетельство шизофренички:
На следующий день по телевидению передавали концерт "С песней по жизни". И мне вдруг показалось, что все песни исполнялись специально для меня, для моей мамы, для моего мужа и для Игоря. Игорь - это парень, которого я любила очень давно, лет 8–9 назад. И вот, когда я слушала песни, мне показалось, что артисты поют о той моей первой любви к Игорю. Да и в самих артистах, мне казалось, я узнаю, его, Игоря, мужа Родиона и себя.
В тот день я слушала все передачи по радио и стала их конспектировать. Мне казалось, что передача "Шахматная школа" идет по радио специально для меня. Я стала воображать себя уже разведчиком, а передача "Шахматная школа" как бы была для меня зашифрованным сообщением из "центра". Итак, сначала я артистка, затем разведчик, наконец, космонавт [Рыбальский, 1983: 193].
Начало как будто паранойяльное - бред отношения, потом мы видим, что это - параноид - в момент галлюцинирования, экстраекции; здесь даже присутствует элемент экстраективной идентификации - больная отождествляет себя с социально-престижными ролями. При параноидном бреде уже нет нужды в реальных знаконосителях - если бы не было телевизора и радио, пациентка услышала бы "голоса". То есть при шизофреническом психозе происходит полное отчуждение сферы символического - шизофреническая "семиотика", семиотика Даниила Андреева, президента Шрёбера, экстраективная семиотика строится на мнимых знаконосителях галлюцинаторного характера.
Паранойяльный бред интересен тем, что здесь, может быть, в последний раз, больной еще пытается говорить на языке, общем для него и мира. С параноиком уже нельзя спорить о том, действительно ли значит что-либо данный ему знак или нет, но во всяком случае понятным является, на какой элемент реальности он указывает: на улыбки, пятна на белье, многозначительные взгляды - формально-феноменологически они действительно существуют в реальности для другого лица.
Мы уже упомянули, что семиотический механизм восприятия действительности при обсессии и паранойе во многом схож. И в том и в другом случае реальность воспринимается как знаковая система. Можно предположить, что эта особенность вообще характерна для всех невротиков и тем самым для всех людей, поскольку в общем все люди являются невротиками в той или иной мере, то есть у всех в той или иной мере в том или ином аспекте означающее превалирует над означаемым, "как" над "что", сигнификат над денотатом, что, по Лакану, является особенностью "симптоматической" невротической речи [Лакан, 1994]. Можно даже высказать гипотезу и сказать, что язык в принципе - это невротическое явление, потому что метонимия и метафора его постоянные атрибуты. То есть в самом языке означающее преобладает над означаемым: об одном и том же всегда можно сказать по-разному, многими способами. Слов в принципе больше, чем вещей, а предложений - чем ситуаций. Вот в каком смысле сам язык невротичен.
Если у слова даже одно значение, то смыслов всегда много, и ему всегда можно приписать фактически любой смысл. Этим и пользуется паранойяльное мышление.
"Реальность" всегда воспринимаемая каким-то сознанием, и это всегда в той или иной мере невротическое сознание, то есть в большей или меньшей степени реальность всегда воспринимается как знаковая система. И можно сказать, что чем более "здоровым" является человек, чем более "синтонным" (выражаясь кречмеровским языком), тем менее важной для него является эта семиотичность реальности. Чем в большей степени человек невротичен, чем больше означающее будет преобладать над означаемым, тем более семиотично он будет воспринимать реальность.
Для кречмеровского шизоида реальность насквозь символична. Однако при шизофрении означаемое настолько подавляет означающее, что оно исчезает вовсе, реальность поглощается знаками, и знаки начинают сами выполнять роль вещей.
В чем же особенность паранойяльного семиозиса, и как вообще разные невротические сознания "невротические стили" воспринимают реальность, в чем различия их реальностей?
Мы уже говорили о том, что паранойя стоит где-то рядом с об-сессией. Попробуем понять их различие, рассмотрев случай, в котором имеет место и то и другое. Это случай из книги Э. Блейлера "Аффективность, внушение, паранойя", где рассказывается о переплетчике, который был протестантом, но женился на католичке, не посоветовавшись со своим пастором. После этого у него начался бред отношения. Он думал, что все смотрят на него и осуждают за недостаточное уважение к окружающим. Тогда он стал со всеми подчеркнуто вежливым. Он стал отдавать поклоны. Он кланялся всем подряд на улице. Утром он вставал, кланялся своей жене и говорил ей: "Здравствуйте, мадам Мейер!" В больнице он все время кланялся и извинялся. В то же самое время, как подчеркивает Блейлер, он сам осознавал бессмысленность своих поклонов [Блейлер, 2000] (что обычно считается особенностью об-сессии). В этом примере содержание бреда - это паранойя, сверхценное ощущение центрированности всех на собственном Я, но выражением его является обсессия, навязчивые компульсивные поклоны. Кроме того, здесь есть элементы депрессии - чувство вины перед окружающими, ощущение своей "плохости" и суицидальные попытки. Более того, здесь есть элементы и истерии (деиксома-нии, по А. Сосланду [Сосланд, 1999]), поскольку само тело больного, сгибающееся в поклоне, становится иконическим выражением идеи почтительности. Здесь мы можем наметить основные различия в семиозисе неврозов, в данном случае - обсессии, паранойи, депрессии и истерии.
В изучении семиотики истерии важнейшее значение имеет работа Т. Саса [Szasz, 1971], который показал, что истерический симптом является иконическим выражением коммуникации. Если у истерика отнялись ноги, он как бы этим хочет сказать: "Помогите мне, я совершенно беспомощен, я даже не могу ходить".
Здесь мы видим два важнейших различия между реальностью истерика и параноика. У истерика само его тело является знаконосителем, его телесный симптом является знаком, который должны считывать другие люди. Истерик выступает объектом семиозиса. Параноик является субъектом семиозиса. Знаконосителем для него является тело мира, например, тело его жены. Второе отличие состоит в том, что истерический знак иконичен, в то время как паранойяльный знак - конвенционален, но эта конвенциональность особого рода. Прежде зададимся вопросом, какова природа обсессивно-компульсивного знака? Ответить на этот вопрос несложно. Если ведро полное, это коннотирует идее благоприятности, если пустое - неблагоприятности. Пустое как плохое, полное как хорошее. Ясно, что это метонимия, индекс. Но вот паранойяльная ситуация: есть ли метонимическое отношение между найденным в кармане пальто жены фантиком от конфеты и выводом, что это ей подарил конфету любовник? На этот вопрос ответить трудно. С одной стороны, нельзя сказать, что здесь точно нет никакой связи. Каким-то образом все-таки можно восстановить ход мысли параноика. И все же, по нашему мнению, это скорее символ, конвенциональный знак. Но только эта конвенция произошла в сознании одного человека. Он ищет доказательства измены. Вот одно из них. Оно прочитывается как пропозиция. Здесь важно не то, что этот фантик - метонимия того, что жена ела конфеты с любовником. Если воспринимать этот знак как метонимию, как индекс, то это будет обсессивное сознание, а не паранойяльное. Допустим, наш больной - обсессивный невротик. Он находит фантик от конфеты в кармане пальто жены. О чем он будет думать при этом? Он будет, как можно предположить, думать о том, какого рода это знак - благоприятный или неблагоприятный. Непонятно. С одной стороны, конфета это вроде бы нечто хорошее. Но с другой - это уже съеденная конфета, это пустышка, нет, это неблагоприятный знак. Пожалуй, лучше сегодня никуда не ходить.
Можно придумать пример, в котором метонимическое отношение между знаком и выводом, что жена изменяет, будет предельно произвольным. Например, параноик приходит куда-то и видит на стене портрет Бетховена. "Все ясно, - думает он - это намек на то, что жена изменяет с музыкантом". Вообще любой элемент реальности может быть воспринят как знак измены жены, поэтому говорить здесь о метонимичности нет смысла - все знаки языка в какой-то мере метонимичны друг по отношению к другу. Он может увидеть летящую птицу и понять это так, что жена его полагает, "что она свободна как птица и поэтому может делать все что угодно". Увидев кошку, он, конечно, подумает, что его жена похотлива, как кошка. И так до бесконечности.
Вообще, деление знаков на иконы, индексы и символы условно. В иконе есть некоторая степень конвенциональности, в каждом символе есть нечто иконическое (см. ключевую в этом плане статью [Якобсон, 1983]).
Тем не менее, мы видим, что семиотические различия есть и они важны. Истерик - сам носитель иконической знаковости. Его сообщения нужно конвенционализировать, перевести в вербальный язык [Szasz, 1971]. Обсессивный невротик считывает знаки судьбы, а параноик ищет подтверждения тому единственному означаемому, которое его волнует.
Почему мы говорим, что паранойяльное восприятие мира конвенционально? Разве для параноика совершенно не существенно, есть ли какая-то хотя бы тень подобия между тем элементом реальности, который он считывает как знак, и фактом, подтверждения которого он ищет?
Чтобы пояснить нашу мысль, вспомним рассказ Честертона "Сапфировый крест". Отец Браун оставляет сыщику Валентэну следы своего передвижения по городу с грабителем Фламбо: он разбивает стекло в ресторане, меняет ярлыки у овощей в зеленной лавке, выливает на стенку суп. Здесь формально присутствуют какие-то иконические знаки - разбитое стекло, пятно от супа на стене. Но их иконическая и метонимическая природа не важна. Важно просто обратить внимание сыщика чем-то необычным, все равно чем. Поэтому, в сущности, это квазииконическая пропозиция, смысл которой "Я был здесь, и можно узнать, куда я последую дальше". Примерно так же происходит и считывание знаков при паранойе. В каком-то смысле параноик рассматривает весь мир как огромное истерическое тело, на котором написано разными почерками, на разных языках, при помощи разных знаковых систем одно и то же.
Пирс писал, что чистый икон связан с прошлым (портрет, фотография "говорит" о том времени, когда он был написан и том облике человека, который тогда был на нем запечатлен), индекс связан с настоящим (вывеска с ножницами "Здесь стригут волосы"), символ связан с будущим: "Ценность символа в том, что он служит для придания рациональности мысли и поведению и позволяет нам предсказывать будущее" (Цит. по [Якобсон, 1983: 116]).
Действительно, истерический симптом устремлен в прошедшее время, время получения травмы, обсессивное считывание судьбы укоренено в настоящем, так как обсессивно-компульсивный человек боится будущего и в принципе предпочитает плохие предзнаменования хорошим, чтобы можно было бездействовать, никуда не идти, не проявлять никакой инициативы. Параноик устремлен вперед, к окончательному установлению истины. Это стремление к истине параноика есть еще одна важная его характеристика (модальная), отличающая его от обсессивного невротика. Для обсессивного невротика важна идея, что все так или иначе предопределено, мистическая идея (поэтому действовать и не нужно), то есть его доминантная модальность - это алетика (подробно см. [Руднев, 2001а]). Параноика мистика совершенно не интересует - ему важно подтвердить то, в чем он, впрочем, и без того уверен. Его доминантная модальность - эпистемическая.
Эта направленность параноика на истину хорошо видна на примере "здорового" паранойяльного мышления, которое является предметом профессиональной гордости сыщиков и частных детективов. Вспомним, например, знаменитый фрагмент из повести Конан-Дойля "Этюд в багровых тонах", когда Шерлок Холмс впервые объясняет Ватсону свою удивительную способность из внешности человека или предмета черпать огромное количество информации.
Наблюдательность- моя вторая натура. Вы, кажется, удивились, когда при первой встрече я сказал, что вы приехали из Афганистана?
- Вам, разумеется, кто-то об этом сказал.
- Ничего подобного. Я сразу догадался, что вы приехали из Афганистана. Благодаря давней привычке цепь умозаключений возникает у меня так быстро, что я пришел к выводу, даже не замечая промежуточных посылок. Однако они были, эти посылки. Ход моих мыслей был таков: "Этот человек по типу - врач, но форма у него военная. Значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков - лицо у него смуглое, но это не природный оттенок кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное, - очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку - держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане". Весь ход мыслей не занял и секунды.
Эта особенность действительно отличает паранойяльное мышление и от обсессивного, и от истерического. Но это роднит его с шизоидным мышлением и ставит новую проблему - разграничения паранойи и шизо-идии. И там и здесь эпистемическая модальность доминантна, и в том и в другом случае важнейшую роль играет символическая реальность. В чем же различие?
Здесь нам помогут механизмы защиты. Главный механизм защиты параноика - это проекция. Как писал Ф. Перлз, "человек, склонный к проекции напоминает того, кто сидит в доме с зеркальными окнами. Куда бы он ни посмотрел, ему кажется, что он видит сквозь стекло мир, тогда как на самом деле перед ним предстают лишь отвергнутые частицы его личности" [Перлз, 2000: 209].
Главный механизм защиты шизоида - отрицание. Шизоид ищет не подтверждения истины, которая уже есть (именно этим занимается параноик), он скорее опровергает устоявшиеся истины и занят поиском новых. И, конечно, шизоиду мало одного означаемого с бесконечным числом означающих. Шизоиду нужная большая система означаемых, сопоставимая с числом означающих.
Параноику важно защитить себя подтвержденной информацией. Шизоиду важно защитить себя отвергнутой информацией. В сущности, стандартная семиотика, как она представлена в трудах Ч. Пирса, Ч. Морриса, Ф. де Соссюра и Л. Ельмслева, это наука, которую создали и которой пользуются шизоиды. Шизоидная семиотика это полная правильная семиотика с синтаксисом, семантикой и прагматикой. (В этом смысле в иконической семиотике истерии преобладает семантика, в индексальной обсессивной - синтаксис (обсессивная изоляция - это изоляция от аффекта и тем самым и от смысла), а в мономанической семиотике параноика смысл всегда один, а самое важное - это определить положение вещей применительно к собственному Я, то есть прагматика).
Шизоидное стандартно-семиотическое мышление в этом смысле противостоит циклоидному синтонному, а истерическое иконическое (и аксиологическое) мышление противостоит обсессивному индексальному (деонтическому).
Чему противостоит паранойя? Нетрудно сказать, если вспомнить, чему противостоит проекция. Проекция противостоит интроекции, паранойя противостоит депрессии.
Ф. Перлз, говоря от проекции и интроекции, исходил из того, что эти процессы противопоставлены не так умозрительно (это он так считал, что умозрительно), как в психоанализе, но чисто биологически. Интроекция это поглощение, грубо говоря, еда, проекция - выделение, в первую очередь, дефекация [Перлз, 2000]. И вот раз речь зашла о фекалиях, то это переносит нас к теме ранних фиксаций и психосексуального развития. Фекалии - это первый овеществленный знак в жизни ребенка, некий золотой слиток [Фрейд, 1997а]. Что же означает этот знак? Что означает проекция? Она означает, что "это не я виноват, это они виноваты", то есть, переводя на язык просторечья, "это не я говно, это - они (изменяющая жена, начальник, сосед-ответчик, евреи, коммунисты, негры, чеченцы)". В случае интроекции, то есть в случае депрессии (психастенической психопатии, дефензии) вина берется на себя. Депрессивный человек как бы говорит: "Это я во всем виноват, это я - полное говно" (поэтому при депрессии обычное дело запоры) [Перлз, 2000: 225].
Все это так, но при чем здесь семиотика? Семиотика имеет самое непосредственное отношение к проекции. Семиотика это и есть проекция. Проекция знака на означаемое есть значение знака. Ср. "Логико-философский трактат":
3.11. Мы используем в Пропозиции чувственно-воспринимаемые Знаки (звуковые или письменные) в качестве Проекции возможной Ситуации.
3.12. <…> Пропозиция это Пропозициональный Знак в его проективном отношении к Миру [Витгенштейн, 1999: 150].
Так, например, в Пропозиции "Земля круглая" знак Земля соединяется со знаком "быть круглым", что является Проекцией того Факта (или возможной Ситуации), что Земля является круглой. Другим знаковым "проектом" того, что Земля является круглой, может служить глобус как логическая Картина (модель) Земли.
И здесь слово проекция в логико-семантическом смысле не является омонимом проекции как психологической защиты - семиотическое это всегда что-то внешнее. Семиотика в ее стандартном понимании может существовать только в социуме. Надо, чтобы были не только знак, означаемое и означающее, но еще и пользователи знаков - отправитель и адресат.
В этом смысле интроекция - это уничтожение семиотики (см. также [Руднев, 1998]). Когда пища перемалывается во рту и переваривается в желудке, она теряет свою знаковость, свою информативность, превращаясь в равновероятную энтропийную массу, до тех по пока она не появится наружу в виде фекалий или рвоты (символа отвращения) [Перлз, 2000]. Почему же, когда человек говорит "Меня тошнит от вас" и показывает это истерически в виде рвоты или "Плевать я на вас хотел", или "Вы все говно!" - то это семиотика, а когда он говорит "Я во всем виноват, я полно говно" - это десемиотизация?
Потому что мир для него теряет значение. А терять значение это и значит десемиотизироваться. При депрессии мир действительно теряет значение. Потеря смысла это главный признак депрессии в ее экзистенциальном понимании [Франкл, 1990].
Но конституционально-депрессивный человек это парадоксальным образом и есть синтонный человек, разновидность циклоида в клиническо-характерологическом понимании [Ганнушкин, 1998], с диатетической пропорцией настроения, по Кречмеру. А мы уже говорили о том, что синтонный циклоид не воспринимает мир семиотически. При депрессии такой человек теряет интерес к миру, при гипомании мир для него приобретает интерес, но не своей знаковой стороной, а вещной, чувственной. Сангвиник в противоположность шизоидам наоборот знаки склонен воспринимать как нечто естественное, вещное.
Есть ли в таком случае у депрессии язык? Есть, но этот язык истероподобный, иконический язык симптомов - пониженный тон речи, согбенные плечи, опущенные веки и т. д. Сообщение здесь такое же, как и при истерии: "Мне плохо", "Помогите мне". Различие же в том, что истерический икон более проработан, театрален, а депрессивный более смазан, он больше похож на реальность. Депрессивный как бы говорит: "Заметят, что мне плохо, слава богу, нет - так мне и надо".