Традиция представляет собой анонимную, стихийно сложившуюся систему образцов, норм, правил и т.п., которой руководствуется в своем поведении достаточно обширная и устойчивая группа людей. Традиция может быть настолько широкой, чтобы охватывать все общество в определенный период его развития. Наиболее популярные традиции, как правило, не осознаются таковыми. Особенно наглядно это проявляется в так называемом "традиционном" обществе, где традициями определяются все сколь-нибудь существенные стороны социальной жизни. "Одной из существенных черт магического сознания древнего - племенного или "закрытого" общества, - пишет К.Поппер, - является господствующее в таком обществе убеждение, будто оно существует в заколдованном круге неизменных табу, законов и обычаев, которые считаются столь же неизбежными, как восход солнца, смена времен года и тому подобные совершенно очевидные закономерности природы. И только после падения магического "закрытого общества" стало возможным теоретическое осмысление отличия "природы" от "общества"".
Традиции имеют отчетливо выраженный двойственный, описательно-оценочный характер. В них аккумулируется предшествующий опыт успешной деятельности, и они оказываются своеобразным его выражением. С другой стороны, они представляют собой проект и предписание будущего поведения. Традиции являются тем, что делает человека звеном в цепи поколений, что выражает пребывание его в историческом времени, присутствие в "настоящем" как звене, соединяющем прошлое и будущее.
Традиционализм и антитрадиционализм - две крайних позиции в трактовке традиции. Традиционализм исходит из убеждения, что практическая мудрость по-настоящему воплощена в делах, а не в писаных правилах, и ставит традицию выше разума. Антитрадиционализм, напротив, считает традицию предрассудком, который должен быть преодолен с помощью разума.
Господство традиционализма не только в теории, но и в практической жизни характерно для коллективистических обществ с жесткой структурой. Таковыми являются средневековое феодальное общество, так называемые "восточные деспотии" (Древний Египет, Древний Китай и др.) и тоталитарные общества XX в. Жесткая структура присуща также высокоинтегрированной массе, в частности армии, церкви, определенным политическим партиям. Во многом эта же структура реализуется в "нормальной", или "парадигмальной", науке, т.е. в научной дисциплине, имеющей твердое ядро, добившейся успеха и устоявшейся.
Таким образом, история человечества - это главным образом история коллективистических обществ. Индивидуалистические общества существовали лишь в античных Греции и Риме, а начиная с XVII в., утвердились в Западной Европе. В XX в. в ряде стран Западной Европы индивидуалистические общества на довольно длительный период были замещены коллективистическими. Кроме того, в современном индивидуалистическом обществе имеются достаточно обширные и влиятельные сообщества, имеющие жесткую структуру: армия, церковь, некоторые политические партии, нормальная наука.
Это показывает, что в человеческой истории всегда была и остается почва для гипертрофированного традиционализма и, соответственно, для особого распространения аргументации, связанной с традицией.
Жесткая структура предполагает непроницаемый водораздел между "верхом" и "низом", ее общая ориентация является подчеркнуто спекулятивной: "верх" полностью детерминирует "низ", определяя стиль мышления, чувства и деятельность последнего. "Верх" включает три взаимосвязанные части: разумную, чувственную и деятельностную. В тоталитарном обществе роль разумной части "верха" играет тоталитарная идеология; объектом особых чувств являются создатели тоталитарной доктрины; деятельностная часть детально регламентирует все формы группового поведения. В средневековом обществе земному миру как "низу" противостоял небесный мир, разумная часть которого включала Откровение, чувственная - сыновнюю любовь к Богу и деятельностная - беспрекословное исполнение того, что предписано богом. В "нормальной" науке ее парадигма и те, кто внес наибольший вклад в ее разработку, противостоят научному сообществу, разрабатывающему парадигму, почитающему ее создателей и руководствующемуся в своей деятельности указанными образцами и правилами. В различных жестких структурах части "верха" соотносятся по-разному: в средневековом обществе на первом плане стоит чувственная часть "верха", в тоталитарном обществе и в "нормальной" науке доминирует разумная часть. Отношение индивидов, составляющих "низ" общества, к трем частям его "верха" можно охарактеризовать как веру в то, что утверждается в разумной части "верха", любовь к чувственной его части и безусловное повиновение предписаниям деятельностной части. Отношение, связывающее индивидов "низа" - это отношение их равенства между собой относительно "верха".
Общество или сообщество, строящееся на основе жесткой структуры, всегда является оптимистическим и коллективистическим, по-своему жизнерадостным и уверенным в себе. Оно отличается устремленностью к "прекрасному будущему миру", яркостью и остротой жизни, мечтой о подвиге и славе, идиллическим образом жизни. Вместе с тем это общество, перегруженное идеалами доблести и служения высшим, надиндивидуальным целям, равнодушное к личности и ее правам, к материальному благополучию, настороженно относящееся к остальному миру и мечтающее навязать ему свой образ жизни и мышления.
Из всех обществ с жесткой структурой наиболее полно и всесторонне исследовано средневековое общество. Целесообразно поэтому рассмотреть проблему традиционализма применительно к этому обществу.
В средние века все устоявшееся, завоевавшее в жизни прочное место, считается правильным. Оно не обязательно закрепляется в нормах права, но охраняется традицией, обычаем и в большинстве случаев этого достаточно. Само право мыслится как старинное, авторитет его подкрепляется ссылкой на старину. "Нововведение не осознавалось как таковое, и вся законодательная деятельность проходила преимущественно в форме реставрации старинного права, нахождения и уточнения обычаев отцов и дедов. Право той эпохи было ориентировано на прошлое. Высокая оценка старины характерна для всех сфер средневековой жизни".
Предание, или традиция, истолковывается в средние века как фактор, поправляющий "писаные законы" на основе утвердившихся в текущей жизни новых правил и норм поведения. "Мы видим, - писал, например, патриарх Никифор, - что даже писаные законы теряют значение вследствие того, что получают силу отличные от них предания и обычаи. Обычай все укрепляет, ибо дело сильнее слова. Что такое закон, как не записанный обычай? Равно как и обычай опять же есть неписаный закон".
Средневековый человек благоговейно относится к прошлому. В нем он видит идеальное состояние общества и стремится его возродить или к нему возвратиться. Древность какого-то установления рассматривается как несомненное свидетельство в его пользу. Обновление понимается как реставрация, прогресс - как возвращение к прошлому.
Средневековье, несомненно, консервативно, но средневековый традиционализм не является просто консерватизмом, поскольку в установке на старину видится особая доблесть и старое считается обладающим особым моральным достоинством. Только от века существующее может иметь моральную силу и непререкаемый авторитет. "Не сдвигай с места камней, которые установил твой отец... - настаивает еще в V в. монах Винцент Леринский. - Ибо если новшества надобно избегать, то древности следует держаться; если новое нечисто, то старое учение свято".
Характерно, что средневековая традиция лишена конкретности, сложности и противоречий. Ей придается форма некоторых линий, но отчетливо различаемых и никогда не прерывающихся.
Традиционализму всегда сопутствует консерватизм. В средневековом сознании консерватизм проявляется многообразно. Прежде всего оно озабочено сохранением ядра религиозной доктрины, лежащей в основе средневекового мировоззрения. Неприкосновенными считаются и все ее детали, но в условиях постоянно изменяющейся действительности отдельными ее частями приходится поступаться. В частности, так обстояло дело с расширением в позднее средневековье традиционного перечня деяний милосердия и включением в него неупоминаемого в Библии седьмого деяния - погребения умерших. Консерватизм распространяется и на обсуждаемые проблемы: их круг является ограниченным и устойчивым, все они представляют собой только переформулировку вопросов, поставленных еще в авторитетных источниках.
Средневековый мыслитель консервативен и по своей психологии: его раздражает даже само намерение обсуждать проблемы, не затрагивавшиеся ранее и не освященные традицией. Он настороженно относится и к попыткам по-новому, другим языком изложить старое содержание. "В отличие от литературы нового времени, - пишет А.Я.Гуревич, - литература средних веков подчинялась строгому этикету, господству тем и клише, переходивших из одного сочинения в другое на протяжении длительного времени; в наличии "общих мест" и привычной, знакомой топики средневековые авторы видели достоинство, но ни в коей мере не недостаток. Ориентация на авторитет и традицию порождала огромную "избыточность" информации, однако, "неинформативными" сочинения средневековой письменности представляются лишь с современной точки зрения, которая превыше всего ценит оригинальность и ищет новой информации. Средневековый автор, равно как и его читатель, несомненно, находил удовлетворение в повторении знакомых истин и формул, в нагнетании явных и скрытых цитат, в бесконечных вариациях на раз и навсегда заданную тему".
Средневековью, постоянно стремящемуся действовать только в русле традиции, несвойственна тяга к реформам, к введению новшеств. Даже просто нестандартизированное поведение индивида вызывает осуждение окружающих. Средневековый человек поставлен в твердо определенные рамки, его деятельность всесторонне регламентирована традицией и правом, он хорошо знает, как ему следует поступать в каждом конкретном случае. Имея детализированный сценарий поведения, человек охотно доверяется ему, поскольку следование установившимся образцам, реализация общепринятого регламента - без всяких отступлений от него - расценивается как несомненная моральная доблесть и не кажется стесняющей индивида.
Нужно подчеркнуть специфическое отношение средних веков к традиции и установившимся на ее основе правилам. Как отмечает Ю.М.Лотман, следование правилу, освященному многовековой традицией, для средневекового человека является делом чести и доблести, ибо это стремление к тому идеалу, к которому можно приближаться, но которого нельзя достигнуть. "Картина усложняется еще и тем, - замечает Лотман, - что средневековая жизнь - многоступенчатая лестница, и между идеальным осуществлением правил - уделом героев - и столь же идеальным их нарушением - поведением дьявола - существует протяженная лестница, которая более всего приближается к реальной жизни".
Отказ от новаторства не является, таким образом, сознательным выбором средневекового человека. Этот отказ органически вытекает из общего характера средневековой культуры - прежде всего из ее традиционализма - и не воспринимается представителями данной культуры как внешнее ограничение творческой свободы. "Теоретический метод средневекового философа, как и метод художника той эпохи, можно назвать иконографическим, - пишет Г.Г. Майоров. - Его задача - передать современникам и потомству образ истины таким, каким он дается в первообразе, не привнося ничего от себя и максимально исключая свою субъективность из творческого процесса". Для воспроизведения истины, не меняющейся со временем, мыслитель и художник должны выйти за пределы своей субъективности и не привносить ничего личного, индивидуального в создаваемое произведение.
Именно этим стремлением к безличности и полной объективности в процессе творчества объясняется широко распространенная в средние века и так удивляющая современного читателя и зрителя анонимность произведений средневековой философии, науки и искусства. Почти все произведения искусства той эпохи дошли до нас безымянными, многие философские произведения были приписаны их авторами более крупным авторитетам, что является, по сути, одной из форм анонимности.
Традиционализм в сфере творчества означал подчинение канону, устойчивому во времени. Каноничность средневекового творчества была одним из определяющих его свойств.
В традиционализме нашли свое выражение реализм и корпоративность средневекового сознания, его тенденция подчинять элементы и части целому, рассматриваемому не только как более важное, но и как более реальное, чем любые составляющие его части. Средневековый человек всегда принадлежит к определенной группе и конкретному сословию, и он говорит не от своего имени, а от лица этой группы. Так, средневековый философ рассуждает только от имени "христианской философии", он никогда не говорит от первого лица, от собственного имени. Безразлично, чьими устами будет высказана истина. Она выше того отдельного человека, которому довелось увидеть ее свет. Целое выше своей части, сверхличное выше личного, традиция выше ее отдельного представителя. Этот антииндивидуализм средневековых мыслителей находит свое выражение, в частности в том, что в текстах преобладают безличные обороты, а личная форма глагола употребляется во множественном числе: "мы говорим", "мы полагаем" и т.п. Фома Аквинский использует, например, личную форму единственного числа только в одном виде: "отвечаю, что следует утверждать".
Аргумент к традиции был одним из основных в средневековой жизни, а в вопросах практических он оказывался обычно решающим.
Характерным примером роли ссылок на традицию в средневековой аргументации может служить спор иконопочитателей с их противниками в византийской эстетике в VIII-IX вв. Прямых указаний на создание культовых христианских изображений в Новом Завете нет, так что апеллировать к авторитетному источнику иконопочитатели не могли. Однако иконы за много веков вошли в самую плоть византийской культуры. Даже сто с лишним лет официальных гонений на их почитателей не пресекли традицию использования икон. Защитники изображений приводили многие доводы в поддержку своей позиции. "Однако главным и практически непререкаемым аргументом в пользу изображений в этот период становятся для иконопочитателей не хитроумные логические, культовые, богословские и социально-бытовые доказательства, а простые ссылки на установившуюся традицию использования религиозных изображений. Незыблемый культуроохранительный принцип древних цивилизаций, противостоящий всем еще не проверенным логикой культурного развития новациям: так делали наши предки..., к IX веку стал занимать ведущее место и в византийской культуре, свидетельствуя о том, что близится к завершению этап активного формирования этой культуры и она вступила в пору своей зрелости".
Просвещение истолковывало традицию как одну из форм авторитета. На этом основании был выдвинут общий лозунг преодоления всех предрассудков и прежде всего предрассудков авторитета и предрассудков поспешности. Поспешность - источник ошибок, возникающих при пользовании собственным разумом. Она может быть устранена или скорректирована путем методически дисциплинированного употребления разума. Предрассудки авторитета проистекают из того, что люди вообще не пользуются собственным разумом, передоверяя способность рассуждать авторитету. И эти предрассудки самые опасные.
Как верно указывает Х.-Г.Гадамер, "действительным результатом Просвещения является ...подчинение разуму всех авторитетов", и, в конечном счете, их отрицание. Противоположность между верой в авторитет и использованием собственного разума сама по себе вполне оправдана. "Авторитет, если он занимает место собственных суждений, и в самом деле становится источником предрассудков. Однако это не исключает для него возможности быть также источником истины; эту-то возможность и упустило из виду Просвещение, безоговорочно отвергнув все предрассудки". Учение о предрассудках должно быть освобождено от просвещенческого экстремизма, вообще отрицающего авторитет как источник внеразумных суждений.
К традиции как разновидности авторитета относится все, что касается авторитета вообще.
"То, что освящено преданием и обычаем, обладает безымянным авторитетом, и все наше историческое конечное бытие определяется постоянным господством унаследованного от предков - а не только понятого на разумных основаниях - над нашими поступками и делами". В значительной степени благодаря обычаям и преданию существуют нравы и этические установления. Все попытки основать систему морали на одном разуме, остаются абстрактными. "Критическое сознание", начиная с Декарта, много раз обращалось к проблеме "рационально обоснованной" системы морали, но, в сущности, ничего или почти ничего не достигло.