За утро добыли трех тайменей, каждый не меньше пуда, штук сорок отменных хариусов, десятка полтора крупных ленков и две метровые щуки. И все это лишь в одной малюсенькой заводи, которую можно было легко перебросить спиннингом. Не думайте, что я восторгаюсь количеством улова, хотя в нашем положении он был жизненно необходим. Я восторгаюсь непуганым уголком сибирской реки, столь прекрасным, редкостным сочетанием ценнейшей рыбы в одном месте. Таймень, ленок, щука, хариус - не изумительно ли это? И всех мы ловили на маленький никелированный самодельный "байкальчик" с маленьким тройником.
Мы с Павлом наслаждались своеобразным состязанием, кто меньше сделает ошибок, определяя по характеру хватки, какая рыба поймалась. Смею вас заверить - это было интереснейшее состязание. Держать в руке живой поющий спиннинг и по его трепету, по голосу жилки, по ворчанию катушки отгадывать, что за "зверь" засел на тройнике, - не увлекательно ли это?
Щука бросалась за блесной, словно кошка за мышью. Поймает и сразу же останавливается. Поэтому начальный рывок ее очень резкий, энергичный.
Хватка хариуса напоминала щучью, но, проглотив блесну, он не останавливался, а продолжал с такой же прытью метаться по сторонам, иногда делая с разгону высокие "свечи".
Хватка у тайменя мягкая, как бы нерешительная, не разберешь, рыба ли это, или волокутся подводные травы. А все по тому, что таймень, забрав блесну, не замирает резко, как щука, а некоторое время, будто не чувствуя уколов якоря, бежит вперед, плавно сбавляя скорость.
Ленок же, как только его подсекут, впадает в буйную истерику: кувыркается, вертится на месте, хлещет хвостом по блесне, но очень скоро выдыхается.
Пока мы промышляли рыбу, Николай Панкратович выкопал на песчаном склоне камеру и от печки, вырытой в обрыве, провел к ней траншейный дымоход. Выпотрошенную рыбу разложили в камере на жердях и накрыли брезентом. Печку топили сырыми тальниковыми гнилушками, дающими ароматный несмолистый дым. Хариусы получились суховатыми, зато ленки и таймени - объедение. Потом балыки завернули в бересту, чтобы не мялись, и упаковали во вьючные сумы.
На зимние квартиры
Наступила осень. Пожелтели березы, огненным янтарем налилась хвоя лиственниц. Мы закончили геологические исследования и 5 сентября пришли на метеостанцию, где встретились с Олегом Шулятиным, который работал на берегах Бахты. Шулятин превратился в заядлого спиннингиста. Он ловил щук, окуней, ленков, хариусов, но таймени после тынепского переката ему не попадались. Они появились в Бахте лишь 6 сентября, брались на блесны вблизи метеостанции, у Черных ворот, день и ночь, при желании можно было бы наловить их несколько бочек. А 13 сентября вдруг перестали браться, куда-то ушли опять. Вот неугомонное племя!
Мы с Шулятиным решили съездить к Большому порогу - проверить, есть ли там таймени, удастся ли привезти ленинградским друзьям балычка из сибирского лосося.
Моторная лодка быстро мчалась против течения. Утренние лучи солнца игриво скользили по мокрым, росистым пластам лиловых яров. В оранжево-золотистое поле лиственниц вплелись изумрудные цепочки елей, поросли пихт, щетинистые кедры. По берегам тянулись серебристые полосы увядших тальников. На коричневых пожухлых кустах черемухи верещали рябчики, пируя запоздалыми ягодами. Над тайгой с печальным криком проносились треугольники гусей. Плачут гуси, горько им расставаться с милой сторонкой.
Лодка, задрав нос, режет бурые волны, вот-вот оторвется от воды, взлетит в заоблачную синь. Как хорошо бы взлететь, чтобы разом окинуть всю ширь тайги! Но нет, даже со спутника не окинешь одним взглядом великий сибирский лес.
Стонут гуси, тоскливыми звуками наполняют сердце.
Перед нами - Черные ворота. Прямо из воды поднялись отвесные долеритовые скалы. Река с глухим шипением прорывается через узкий проход, кружится в огромном глубоком котле.
У котла на песчаном косогоре столпилась группа молоденьких желтеньких осин. Осинки, как ребятишки с выгоревшими русыми вихрами. А за ними - древние старики, необхватные лиственницы. О если бы лиственницы умели говорить! Сколько лодок разбила на их веку коварная Бахта! Сколько смельчаков бросила на дно котла! Недаром эти ворота прозвали Черными.
Шулятин направил моторку в узкую стремнину. На зубчатых вздыбленных скалах ворот красными огнями семафора горели рябины. Путь закрыт! Но мотор заревел еще громче, и лодка медленно поползла наперекор быстрине. Издали донесся рокот Большого порога, он постепенно нарастал и нарастал и вот заглушил своим неистово ярым шумом все - и тарахтение мотора, и крик гусей, и наши голоса.
Мы пристали к берегу, наладили спиннинги. В прошлом году здесь осенью ловил тайменей ленинградский геолог Малич. Но мы опоздали. Таймени уже успели уплыть на зимовку. Интересно куда? Где их зимние квартиры?
В котле под Черными воротами Василий Ершов, наблюдатель метеостанции, поставил несколько сетей. Что там творилось! Они были сбиты и скручены. Поплавки плясали от рыбы. Прямо у берега в сети неподвижно висели пять запутавшихся лобанов. Один из них вдруг легохонько встрепенулся и без труда, словно сеть была сплетена из травы, протиснулся через капроновые нитки. Меня удивило такое спокойное поведение речных великанов. Щука, например, попав в сеть, истерично трепещется и мечется. А эти висят достойно и солидно, как будто уверены в своей пробивной силе.
Мы не стали вынимать сети. Хозяин метеостанции не любил, когда прикасались к его вещам. Наутро Ершов принес всего двух маленьких таймешат. Крупные же оставили на память о себе только дыры.
Котел у Черных ворот как раз и оказался одной из теплых, тихих пристаней, куда собираются на зимовку таймени из Тынепа и других притоков. Именно здесь, по рассказам Ершова, они попадаются в сети до самой шуги, а также ловятся и зимой в прорубях на блесны и крючки, насаженные беличьими языками. Глубина котла метров двадцать пять, так что никакие морозы не страшны. А морозы в бахтинской тайге нешуточные - даже водопады останавливают.
Интересно, что делают таймени в зимних ямах? Бегают ли за хариусами с такой же настойчивостью, как летом, или, подобно медведям в берлоге, сосут губы, заглатывая только то, что само попадает в рот. Вот бы опуститься в скафандре под лед, на дно котла, хотя бы краешком глаза посмотреть на их таинственную жизнь…
12 сентября мы погрузили походные пожитки на резиновый понтон, к которому был подвешен мотор, и поплыли вниз по матушке Бахте - к Енисею. На берегу долго маячила грустная фигура Ершова. Жена его улетела в больницу. Помощника ему не прислали. Он остался один-одинешенек на всю бахтинскую тайгу.
Мы плыли день, второй. Река становилась все шире и шире. Остались позади красные яры, умолк раскатистый ухающий шум порогов, и только тайга бессменно тянулась по низким холмам.
Вот и Енисей! Мы спрятали спиннинги в чехлы.
Тайменьи истории
Однажды над Енисеем висела черная осенняя ночь. Два сибиряка бесшумно плыли на верткой долбленой лодке вдоль берега. Один плавно, стараясь не плескать, отталкивался от каменистого дна длинным березовым шестом, второй держал в руке ярко горящий факел из лиственничных стружек, пропитанных смолой, и пристально смотрел в воду. Иногда он делал резкий взмах - в реку со свистом летело копье с острым стальным трезубцем. Оно было привязано к кисти руки шелковым шнуром.
Рыболов тянул за шнур и весело вытаскивал то щуку, то ленка, то окуня. Вдруг увидел тайменя. Озаренный красноватым светом факела, таймень лежал неподвижно, как опрокинутая бурей сосна. Мужчина откинулся назад и что есть мочи вонзил стальной трезубец в круглую спину рыбы. Долбленка качнулась, словно от штормовой волны, - таймень вырвал рыболова из лодки и поволок за шнур в темную глубину…
Жители поселка долго бороздили кошками Енисей, но так и не нашли утопленника.
Великаны среди великанов
Каких же размеров достигают сибирские таймени? Я спрашивал об этом и рыбаков, и летчиков, и особенно геологов-путешественников. Уж кто-то, а эти бродяги побывали во всех тайменьих уголках. Уж кто-то, а они окунули свои бороды во все сибирские реки и озера. Но к сожалению, я не встретил ни одного счастливца, которому удалось бы вытащить спиннингом необыкновенного гиганта. Тайменей по тридцать-сорок килограммов ловили многие.
…Геолог Гроздилов, избороздивший на плотах немало рек, рассказал, что в 1952 году он видел сибирского лосося на 61 кг, пойманного в устье Кочечумы. А геолог Толченников видел в 1952 году еще более крупного - на 86 кг! Рыбаки вытащили его сетями из Хатанги.
Из научной литературы известно, что зимой 1945 года на Амуре, вблизи Иинокентьевки, попался на подледный крючок таймень весом в 80 кг!
Старший госинспектор рыбоохраны Эвенкии В. Э. Калей написал мне, что в 1943 году одному якуту "затесался" в сеть на Котуе "великан" весом 105 кг и длиной 2 м 10 см.
Я слышал от оленегонов, что в 1962 году в Эвенкии охотники-якуты застрелили биля длиннее двух метров и тяжелее центнера. Он "переползал" по мелкой протоке из озера в реку.
Вероятно, подобные гиганты в Сибири не редкость. Но живут они, видимо, только в больших водоемах. Например, на реке Северной ловятся "красули" до тридцати килограммов, в ее глубоких притоках - до пятнадцати, а в мелких - до пяти. Интересно, какие же громадины водятся в Нижней Тунгуске, куда впадает Северная?
Иногда в Сибири проносятся слухи даже о трехметровых (?!) тайменях. Некоторые геологи якобы видели, как по заполярным озерам в тихую погоду мелькали какие-то "торпеды", похожие на акул.
Не случайно у монголов есть легенда о том, как однажды хан-рыба таймень застряла во льду реки. Всю зиму жители юрт вырубали из него топорами куски и благодаря этому спаслись от голодной смерти. Когда наступила весна, хан-таймень уплыл, ибо настолько он был велик, что монголы не смогли причинить ему вреда.
Нашим ихтиологам и спиннингистам есть еще за кем поохотиться, чтоб подтвердить или опровергнуть легенды.
Три брата и сестрица
У сибирского тайменя два родных брата: сахалинский таймень и дунайский лосось. Сибирского тайменя зовут голованом, дунайского лосося - головаткой, сахалинского головастиком.
Голованы весят до центнера, головатки - наполовину меньше, а головастики обычно 5–6 кг.
От дунайского лосося сибирский таймень отличается лишь более редкими жаберными тычинками. Что они кровные братья, убедительно доказал биолог Смидт из Стокгольма.
"Каким путем он (таймень) мог проникнуть в Дунай - объяснить совершенно невозможно", - удивлялся Л. Сабанеев.
Невозможно, если смотреть на землю только глазами ихтиолога. Но если привлечь еще геологию, то станет ясно, что таймень попал в Дунай таким же путем, каким появились в Каспийском море питомцы Севера - лосось, белорыбица, тюлень.
Когда в четвертичную эпоху (тысячи лет назад) стали таять мощные льды, Каспийское море вздулось от изобилия холодной воды и хлынуло на сушу в наступление, называемое трансгрессией. Создались благоприятные условия для перекочевок тюленей и рыб на юг.
Но, живя в Каспийском море, они, дети Севера, до сих пор сохранили свою любовь к арктическим холодам: мечут икру только зимой, рождают детенышей только на льдинах.
В ту суровую полноводную эпоху сибирский таймень бороздил, конечно, не только воды Дуная, но и другие реки Европы, которые тогда были холоднее и быстрее, чем сейчас, да и текли по иным руслам.
Постепенно равнинные реки стали мелеть, зарастать камышами, травой. Вода в них стала теплее - и таймень исчез. Он уцелел лишь в горных притоках Дуная.
Так двух родных братьев навеки разлучило время и пространство. Это пространство с каждым годом расширяется человеком, который бездумно оттесняет "царя рек" все дальше и дальше на восток. Еще в прошлом веке, вспоминает Л. Сабанеев, огромные "красули" плескались в заводских прудах Урала. А ныне?
Совсем иная судьба у сахалинского тайменя. Его разлучили со старшим братом не ледники, не равнины, а подземные, тектонические силы, отделившие Сахалин от материка.
"Охотник" за "утонувшими" реками ленинградский профессор Георгий Линдберг считает, что было время, когда Амур шел дальше на восток - туда, где сейчас Татарский пролив. Вот почему на Сахалине обитают те же рыбы, что и в Амуре, - хариус, ленок, сиг, щука, язь, таймень. Правда, жизнь на острове сибирскому великану пришлась не по душе: он стал расти медленнее, капризнее, сделался "карликом". Знать, соленая водичка, которую он хлебает вдоволь, спускаясь в море, отбила у него прежний богатырский аппетит. Одна только гордость у него появилась - крупная блестящая чешуя, да ведь из одной чешуи ухи не сваришь.
Спокойная старость
Каждая рыба живет свои срок. Карпы и щуки - тридцать лет, осетры до ста, угри в прудах - свыше ста. Но сколько живут сибирские таймени - никому неведомо. Известно, что растут они в год примерно по 8-10 см. Таймень-однолетка имеет длину около 10 см, пятилетний - 50–60 см, тринадцатилетний - 130 см. Конечно, цифры эти приблизительны. В каждой реке растут они по-разному: где сытнее, там быстрее. Так, один шестнадцатилетний таймень был длиною в 140 см, а другой в двадцать один год - всего в 117 см.
Вес их не зависит от длины тела. Бывают долговязые, но тощие, как сушеная вобла. А бывают коротыши, зато толстые, жирные, как украинские боровы. Все-таки известно, что вес пятилетних тайменей колеблется от 2 до 5 кг, девятилетних - от 7 до 10 кг, а один шестнадцатилетний весил 23 кг.
Самый старый таймень, у которого определялся возраст, был пойман в 1944 году в Енисее, недалеко от Красноярска. Жил он 55 лет, а весил 56 кг. Интересно, сколько же живут самые древние, самые крупные? Те, которые вырывают спиннинг, утаскивают сети, о которых монголы сложили легенды?
Но дотянуть до такого почтенного возраста клыкастым голованам нелегко. У них тоже немало опасных врагов. Мальков глотают хариусы, налимы, окуни, чайки, утки. Молодых - щуки, ленки. За взрослыми усердно охотятся байкальские тюлени и таежная скопа. Медведи тоже не выпустят из лап, коли прихватят на мели.
И только у великанов жизнь безопасная, спокойная, у тех великанов, которые сами не прочь сцапать летящую скопу или утянуть глупого зазевавшегося лисенка.
Итак, сибирские таймени от всех представителей "прекрасного семейства" отличаются завидным долголетием. Ведь тихоокеанские лососи живут не больше 8 лет, сиги - но больше 12, нельма - до 25 лет.
На произвол судьбы
В горячих водах Африки обитает интересная рыба тиляпия. Она всегда плавает в сопровождении игривой стайки мальков.
Вот показался хищник. Тиляпия становится кверху хвостом (сигнал опасности) - и стайка рыбешек исчезает в ее пасти. Самка ложится на дно, маскируясь, как хамелеон. Опасность миновала. Веселые рыбки наперегонки начинают выскакивать из темной "крепости".
Тиляпия - необыкновенно заботливая мать. Оплодотворенные икринки она не оставляет среди травы и камней, а любовно, боясь помять, подбирает и держит во рту до тех пор, пока не выведутся детишки.
Сибирские же таймени бросают родное потомство на произвол судьбы. Свой первый ярко-оранжевый брачный наряд они надевают лишь на пятом году жизни, когда их длина становится больше 50 см. Мечут икру раз в два года ранней весной, сразу же после ледохода: на юге - в апреле - мае, на севере - в мае - июне. Плодовитость самок от 10 до 34 тысяч яичек, больше у старых. Во время нереста таймени не берутся, зато после становятся жадными и неразборчивыми.
Мальки "вылупляются" примерно через 40 суток. До трехлетнего возраста питаются личинками, червями, насекомыми, рачками, с пятилетнего - рыбой, птицами и грызунами.
Предполагают, что сибирские таймени откладывают икру в гнезда, которые выкапывают на перекатах с глубиной 50–70 см. Но кто из натуралистов видел собственными глазами, где и как они выкапывают эти гнезда? Не проводятся ли тут просто умозрительные аналогии с тихоокеанскими и атлантическими лососями? Для лососей рытье нерестовых ям - изнурительная, кровавая работа. Они покрываются шрамами, царапинами, ссадинами, глубокими ранами, измочаливают и ломают плавники о подводные камни. Ничего подобного не отмечалось у сибирских тайменей. Геологи и рыбаки, с которыми я беседовал, поймали ранней весной больше тысячи "красуль", и я поймал не меньше двухсот. И никто не жаловался на то, что они были избиты и ободраны. Правда, на безыменном водопаде Горбиачина, там, где отпраздновали мое "спортивное крещение", я видел раны у некоторых тайменей. Но только у некоторых. Да и раны те были очень странные, как будто их выгрызли, вырвали острыми зубами. Может, это были следы ожесточенных схваток между самцами? Как жаль, что я не догадался посмотреть, к какому полу относились раненые рыбы.
Я посоветовал бы молодым ихтиологам надеть акваланги и смело опуститься в холодные воды Сибири, чтобы по-хозяйски изучить и улучшить нерестилища этой прекрасной рыбы. Пока еще не поздно. Пока еще есть что изучать. Потомки не простят нам, если мы бросим тайменей на произвол судьбы.
Необузданная жадность
Как-то в нашем институте собралась шумная группа геологов-спиннингистов. Начались рыбацкие воспоминания, шутки. Между прочим, я поинтересовался, какая, по их мнению, наиболее яркая, типичная особенность характерна для сибирских тайменей.
- Прожорливость и жадность, - заявили одни.
- Жадность и прожорливость, - согласились другие.
И в подтверждение этих не очень-то лестных эпитетов посыпались всякие истории.
Геолог Родимкин припомнил тайменя, который стоял на мелком перекате среди белой пены, занимаясь странной процедурой: то всплывал, то погружался с разинутой пастью, как будто пилил клыками воду. Он бросил перед его мордой блесну - и "пилильщик" схватил ее. В его желудке оказалось сто девяносто два маленьких хариусенка. А сам прожора весил всего 5 кг.
Любопытную картину видел на притоке Анабара геолог Ильин - тонкий знаток повадок сибирской рыбы, страстный спиннингист. Это было 2 июня 1961 года. Река, только что сбросившая тяжелый ледяной панцирь, медленно светлела, осаждая на тихих плесах бурую глинистую муть. Неожиданно мимо палаток пробежали лемминги - рыжеватые пестрые зверьки с кудлатой головкой, с еле заметными ушками, утопающими в пушистых волосах. Они бежали на юг, бежали через болота и скалы, через обрывы и озера - ничто не могло их остановить. Не задерживаясь, они плюхались, словно лягушата, в воду и, подняв головку, суетливо плыли поперек Анабара. Навстречу им открывались пасти - и зверьки исчезали. В желудке одного тайменя Ильин насчитал семнадцать леммингов и трех порядочных сигов. А коллектор Кротов извлек из другого лобана сорок два лемминга.
Геолог же Тимофеев нашел на берегу реки Северной еще более удивительный "трофей".
Стояла холодная запоздалая осень 1962 года. Словно предчувствуя рождение шуги, река бежала грозно и торопливо. В гулкой морозной стыни раскатисто гудел шум ее порогов. Сильный ветер срывал с лиственниц желтые сухие иголки и стелил их по волнам.
Однажды утром люди вылезли из палатки и буквально оторопели. Белогривая пенистая волна вдруг ощетинилась чем-то черным, пушистым.