СЛОМАННОЕ КРЫЛО
Не часто удается увидеть, чтоб шел человек по улице и вел на поводочках... уток! Водят собак на сворке, лошадей за поводок, водят коров и коз... Но чтоб уток?! Не знаю, как - кто, но я видел такое впервые.
Уток было две. И это были дикие утки, серые кряквы, - вдвойне удивительно! Я определил их по оперению. Вел их солидный гражданин примерно того же возраста, что и я, и, как видно, уже не впервые, потому что получалось у него это очень ловко; и утки чувствовали себя превосходно, как будто так и должно быть. Он шагал сзади, зажав концы бечевок в кулаке и время от времени легонько подергивая их, как кучер пошевеливает вожжами, торопя лошадей, а утки с деловитым видом, не оглядываясь и не задерживаясь, бойко переваливались впереди.
Куда они направлялись? Я последовал за ними.
Они пришли к пруду, спустились по ступеням. Около гранитного обрамления - здесь было немного песочка, желтенький мысик намыло волнами, - человек пустил их в воду. Бечевки отцепил, утки с радостным оживлением свободно поплыли прочь от берега. Сверху, с набережной, за ними уже следила толпа народа.
Наплававшись вволю, кряквы сами вернулись к берегу, отряхнулись и без возражений позволили снова привязать себя. Совсем ручные! На шее у каждой был надет широкий мягкий ошейничек, к ним хозяин и пристегнул птичьи постромки.
Купанье закончилось - пошли обратно. Теперь не я один - добрый десяток любопытных увязался следом, взрослые, ну, и, разумеется, ребята. Без них разве обойдется! Они забегали вперед и, гримасничая, тыча пальцами и громко обмениваясь впечатлениями, разглядывали крякушек и их владельца.
- Давно они у вас? - поравнявшись, спросил я его.
- Да уже порядочно...
- И ничего, живут?
- А почему им не жить? Птица умная.
Поначалу он показался мне не слишком словоохотливым, но, пока мы дошли до места, успел выложить почти все, что интересовало меня. Первым долгом я, конечно, спросил, как утки появились у него. Он ответил:
- Помните, какая осень в прошлом году была?-Затяжная, зима наступала медленно, пруд долго не замерзал... Помните? Вот тогда вся эта история и началась...
Да, я помнил это. Действительно, холода минувшей осенью сильно задержались, предзимье затянулось и городской пруд покрылся ледяной коркой позднее обычного. Помню, прибежал кто-то из моих друзей и сообщил: "Видели? В центре города, на пруду, дикие утки..." Я бросил очередные дела и тоже помчался на пруд. И вправду, на середине его, волнуемой свежеватым ветерком, темнело несколько точек. Они то появлялись, то исчезали: утки ныряли или их захлестывало волнами.
Весь город ходил тогда смотреть на уток. Почему они остановились тут, задержались на перелете? Может быть, гадали любопытствующие на набережной, решили еще подкормиться, набраться побольше сил перед дальней дорогой? Но какой здесь для них корм, в центре большого шумного города, посреди глубокого пруда? Утке нужны камыши, тихие заводи, мелководье да илистое дно, чтоб добывать пищу...
Потом уток стало меньше, а пруд стало постепенно от краев затягивать льдом. Казалось, берега все сдвигались. Наконец, осталась лишь большая полынья на середине. На ней некоторое время еще можно было видеть несколько уток. Потом полынья закрылась, исчезла, - исчезли и птицы.
- Вот-вот, - сказал хозяин уток. - Только они не исчезли. То есть не улетели, я хочу сказать...
Я уже начал догадываться.
- Вы их поймали! - сказал я, показав на его переваливающихся спутниц. Он покачал головой:
- И так и не так. Скорее - не так...
- Не сами же они пришли к вам!
- А отчего бы и не прийти? Чем я плох для них?
- Почему же они не улетают теперь? - ответил я вопросом на вопрос, оставив его последнюю фразу без внимания.
- Вот в том-то и штука, - усмехнулся он и лукаво развел руками: я-де ни при чем, это все они...
Он направлялся к высокому каменному дому. За разговором не заметили, как пришли к нему. Здесь нам полагалось расстаться. Но тут мой новый знакомый неожиданно пригласил меня к себе: "Хотите? Посмотрите, как они живут..." Все сопровождающие остались внизу, на улице, а я вместе с утками и их опекуном стал подниматься в лифте на пятый этаж.
Ну и диковина: серые кряквы - такие осторожные и пугливые - на верхнем этаже большого городского дома, заселенного многочисленными жильцами!
Утки и в лифте вели себя так, будто для них его и сделали. А вышли из него - сразу направились к знакомой двери. Мне показалось, что они знают и назначение звонка: пока хозяин нажимал на кнопку, утки, вытянув шеи, тоже смотрели на нее.
- Но они же у вас плавать разучатся, - опять начал я, пока мы стояли перед дверью.
- Почему разучатся: сами видели, летом - на пруд, зимой - ванна. Водопровод-то на что!
- Зимой?
- А как же: всю зиму прожили здесь...
Час от часу не легче: дикие утки в ванной!
Чтобы не оставалось никаких сомнений, хозяин сразу повел меня в ванную. Все точно. Ванна до половины заполнена водой, несколько перышек, плавающих на поверхности, подтверждали, что это обиталище уток. Под раковиной умывальника - кормушка. В углу было устроено гнездо, в нем лежало полдюжины серовато-белых яичек. И птенцов выпаривают здесь же?!
А вскоре я знал уже всю историю в подробностях.
...Он тоже следил осенью за полыньей. Он любил птиц и с возрастающим беспокойством наблюдал за тем, как оконце чистой воды становится день ото дня все меньше и меньше, а птицы все никуда не улетают. Наконец, однажды они снялись, сделали в воздухе круг и понеслись туда, где не бывает зимы.
Но не все. Две остались. Точнее - сперва одна. Она тоже пыталась взлететь и последовать за товарками, махала крыльями, била себя по бокам, но тщетно. Очевидно, она не могла летать. Пометавшись по полынье, которая стала уже с блюдечко, утка затихла и, запрокинув голову на спину, с тоской провожала взглядом отлетающих. Как она хотела быть с ними... Еще одна Серая Шейка? Да. Ведь Мамин-Сибиряк тоже брал свои сюжеты из жизни.
Внезапно рядом с нею на это блюдечко плюхнулась еще одна. Селезень! Он вернулся к ней, хотя селезни уже давно стяжали славу коварных кавалеров, не склонных к сильной привязанности. Впрочем, так ли? Не поклеп ли это? А почему во время весенней охоты селезень очертя голову бросается к подсадной утке? Его убивают, и тотчас летит другой... Ведь летит на верную смерть, не в силах противиться влекущему его чувству!..
А может быть, его вынуждали к этому какие-либо особые обстоятельства? Может быть, он тоже чувствовал себя неготовым к дальней дороге? Как бы там ни было, но так их стало двое. Все это мой знакомый наблюдал с берега. Что же будет дальше? Ведь еще день или даже всего полдня, несколько часов - и от полыньи останется одно воспоминание. Что станет с утиной четой?
Наутро мороз сковал остаток открытой воды, утки оказались в ледяном плену. Некоторое время им еще удавалось разбивать крыльями звонкий хрупкий ледок, но с каждым часом он становился толще, крепче, - и вот наконец настал такой момент, когда они больше не смогли этого сделать.
Две утки очутились одни-одинешеньки на гладком, как стол и блестящем, словно зеркало, огромном открытом пространстве, беззащитные, у всех на виду, без пищи, без товарищей, без надежды на спасение и покорно ждали неминуемого конца.
Мой, знакомый твердо вознамерился спасти уток, но надо было выждать, пока окрепнет лед.
На следующий день он поднялся ранехонько, взял длинную веревку, лестницу и отправился на пруд. Рассвет только брезжил, на набережной ни души, никто не мешал ему.
Утки были на своем месте. Спустился на лед, попробовал ногой - держит! За ночь значительно окреп, можно рискнуть.
Привязав один конец веревки к чугунной решетке, обрамлявшей набережную, другую зажав в руке, и, толкая лестницу перед собой, он стал медленно продвигаться к уткам.
Они заметили его. Одна почти немедля взмыла в воздух, но другая оставалась неподвижна, лишь порой взмахивала крыльями.
Ближе, ближе... Лед держал отлично, не понадобилась и лестница: а веревка вообще могла пригодиться лишь в том случае, если бы смельчаку пришлось принять ледяную ванну. Утка встрепенулась. Странно, что она не пытается отбежать... Она лежала на боку, в какой-то неестественной позе. Селезень, со свистом рассекая воздух, продолжал кружиться над ними на небольшой высоте.
- Ну... не бойся, не бойся... я же тебя не обижу...
Присев на корточки, он потянулся рукой. Утка рванулась и... осталась на месте: у нее примерзли лапки.
- Ах ты, бедная, бедная... Как прихватило тебя! Сейчас, сейчас, обожди... - уговаривал он ее.
Утка притихла и больше не делала попыток вырваться, прислушиваясь к звукам его голоса. Черные круглые глазки ее быстро-быстро моргали.
Пришлось изрядно повозиться, чтобы не повредить лапки. Наконец, он освободил ее из этой западни, несмотря на сопротивление, упихал за пазуху (грудь вздулась горбом и шевелилась) и тем же путем, каким пришел, направился назад.
На берегу уже начали скапливаться зеваки. Все смотрели туда, на лед, на этого оглашенного с уткой. Вот отчаянный! Жизнь ему, что ли, надоела? Но сам он меньше всего думал о том, что подвергает себя опасности.
Сейчас его волновало одно - утка.
Лед вдруг затрещал, когда спаситель и спасенная были уже у берега. Из-под ног выплеснулась вода. Ух, до чего же холодна! К счастью, уже было мелко, лестница и веревка опять оказались ни к чему. Ломая льдинки с острыми, как у ножа, краями и погружаясь по колено, он выбрался на сушу.
Теперь скорей домой. Испугалась, милушка! О себе он по-прежнему не думал. Только бы сохранить птицу!
Дома, наконец, открылась причина ее странного поведения: у нее было сломано крыло. В пути утка, очевидно, налетела на телеграфный или какой другой провод и вынуждена была воспользоваться ближайшим водоемом. Вот почему утки сели на пруду и тянули с отлетом: наверное, не хотели бросать раненую, надеялись, что крыло заживет и они вместе полетят дальше... Или делали передышку перед решительным броском за тысячи верст...
Крыло смазали йодом, сложили и забинтовали. Надо было спешить на службу. Утку заперли в ванной. Второпях позавтракал, быстро оделся, сбежал вниз и... Селезень! Про него-то и забыли! А тот был тут, нерешительно топтался у входа, поспешно отбегая и прячась, когда из подъезда появлялся человек, и снова возвращаясь. Муженек не хотел покинуть крякву и на сей раз.
Что же делать с ним? Еще кто-нибудь зашибет. Жалко. Кроме того, надо ценить такую верность.
Подумав, распахнул дверь, сам отошел за кусты акации. Селезень потоптался-потоптался, впрыгнул на одну ступеньку, на другую - и исчез в темном проеме подъезда.
Александр Иванович - так звали моего нового знакомого - опрометью кинулся к ближайшему телефону-автомату, звонить домой: "Откройте дверь и не показывайтесь, к нам гость идет!.."
Только бы кто-нибудь из жильцов не вспугнул...
Так и есть. Только успел подумать, послышался шум шагов, и, опережая их, из подъезда вылетел селезень и - фррр! - понесся прочь от дома... Ну, надо же... Как нарочно!
Как сделать, чтоб он все-таки зашел?
В этот день Александр Иванович опоздал на работу. Позвонил по телефону, извинился, сказал, что не может, задерживается - есть причина...
Как заманить селезня?
Впрочем, "заманить" не то слово: селезень, похоже, и сам хотел, но боялся - привычная осторожность брала верх.
А не сделать ли так? Александр Иванович вынес утку на балкон (благо, дверь была еще не заклеена к зиме), она сразу оживилась, завертела головкой и громко закрякала. Кряканье разнеслось далеко окрест. Селезень уже опять был у подъезда. Он внимательно вслушивался, подняв голову вверх. Что утка сказала ему? А может, сказала "не ходи, берегись..."
Утку снова заперли в ванной, балконную дверь, невзирая на стужу, оставили открытой. Все ушли.
К вечеру пришли. Он - здесь.
Не трудно представить, как все произошло.
...Прошло минут пятнадцать. И вдруг раздался знакомый шум крыльев. Селезень опустился на перила балкона, не удержался на них, спрыгнул ни пол. Открытая дверь манила, однако он не спешил. Прошло порядочно времени, прежде чем он отважился переступить порог балкона и войти в комнату.
А дальше пошло значительно быстрее. Утка закричала, вероятно, услышав его близость. Селезень из комнаты перешел в коридор, из коридора... Дверь ванной была предупредительно распахнута, утка привязана. Он шагнул туда...
Но когда пришли хозяева, он поспешил немедленно скрыться. В квартире был лютый холод. Выстудили.
Так повторялось несколько раз. День селезень проводил в квартире, со своей дорогой крякушкой, к вечеру улетал.
Но однажды, когда он, уже достаточно осмелевший, явился, как обычно, дверь за ним вдруг закрылась. Он метнулся - назад ходу нет. Селезень оказался в ловушке. Впрочем, можно ли было назвать это ловушкой? Ведь его спасали так же, как и ее. Куда он, один, зимой, отставший от стаи?
Так началась их совместная жизнь под одной крышей, на пятом этаже городского дома.
* * *
Жили. Привыкали. Постепенно становясь совсем домашними, ручными. Ведь домашняя утка когда-то тоже была дикой, жила на воле. Их кормили, о них заботились. Что еще надо?
Весной утка снесла шесть яичек, но высиживать не стала, как селезень ни ухаживал трогательно за своей подругой.
Вот тогда их опекуну Александру Ивановичу и пришла в голову мысль: сводить их на пруд искупаться.
Купание не помогло - яйца продолжали лежать холодные. Но прогулки на пруд с того времени вошли в привычку, стали постоянными. Они доставляли удовольствие всем троим.
А уж сколько радости было всем окрестным мальчишкам, которые табуном бежали за ними, описать невозможно!
Крыло зажило, но утка по-прежнему не летала. Может быть, оно болело, как ноют давно зажившие старые раны, может быть, она просто разучилась летать...
Но однажды ее верный спутник-селезень внезапно распустил крылья, захлопал и рванулся ввысь. Бечевка не пустила, он брякнулся наземь. Ах ты, горемыка! Ушибся, поди...
И тогда... тогда Александр Иванович отпустил его. Снял ошейник. Пускай летит. Зачем ему лишаться свободы?
Он улетел, и - с концом. Сколько ни ждали, не возвращается. Вольному - воля. Пожил взаперти, хватит! Печальный возвращался Александр Иванович в этот раз с прогулки. Грустно было смотреть на осиротевшую утку. Он и не думал, что так привык к обоим? Какие еще мысли лезли в голову, он уж не помнит. Помнит только, что запечалились оба, и он, и крякушка. И она притихла и все поглядывала на небо... А когда пришли домой, селезень уже ожидал их, сидя на балконе. Вот ведь как бывает! Не улетел!
С тех пор он стал летать часто. И всегда возвращался. И купания их совершались теперь уже без поводков.
И все шло спокойно до осени, пока... пока на пруду вдруг опять не сели перелетные утки.
Может быть, это была та же стая? Может быть, утки помнили оставшихся здесь и нарочно сделали остановку на том же месте, чтоб забрать их с собой? Или хотя бы узнать об их участи?..
Увидав их, услышав их призывные крики, наши две крякуши встрепенулись, заволновались. Туда, туда, скорей к своим!
Вот когда настал момент раздумий Александра Ивановича. Отпустить - не отпустить? Положим, утка все равно не летает. А он, селезень, ее супруг? Весь вечер думал, советовался с домашними. Ведь и они привязались к птицам.
Утром в воскресенье он был на пруду раньше обычного. Привел свою пару серых. Утки продолжали сидеть на воде. Ждут! Присев на корточки, он отвязал сначала одну утку, потом другую, поцеловал обоих и бережно опустил на землю. Переваливаясь, они шустро побежали к воде. Захлопали крыльями, поднялись на воздух, сделали круг, другой. Круги становились больше, выше. Скрылись из глаз, ушли куда-то далеко на запад, где садится солнце, вернулись - и опустились в центре пруда, около стаи. Присоединились к своим.
Текло время. Стрелки на башне над большим зданием на площади уже перевалили за полдень, пробили куранты, а он сидел и смотрел на них, на уток, на темные перемещающиеся точки на середине пруда. Было грустно и радостно. Была гордость. Спас две жизни, - и теперь любовался ими. Хорошо.
Все же пора и домой, надо подниматься.
Прощай, крякуша, прощай, ее любезный друг!..
Дома чего-то не хватало. Он старался не думать об утках, но не мог. Мысли все время возвращались к ним.
Ночь спал тревожно, ворочался. Показалось, что где-то крякнула утка - вскочил, бросился на балкон. Нет, ничего нет. Накинул халат, пальто, сунул ноги в мягкие войлочные туфли и долго сидел на балконе, прислушиваясь к ночным звукам, всматриваясь в ночную тьму, в спящий город.
На работу ушел раньше обычного часа. Весь день был рассеянный, работалось плохо. А когда вернулся домой, все такой же молчаливый и задумчивый, вдруг, еще с порога, услышал: крякают... По лицу жены понял: что-то случилось. Екнуло сердце. Враз представилась знакомая картина - утки обедают в ванной, подхватывая друг у друга выпавшие из клюва лакомые куски, и крякают от удовольствия...
- Неужели вернулись?
- Вернулись, - отвечала улыбающаяся жена.
...Они и поныне живут там.
Если вам доведется побывать в нашем городе и проходить по улице 8 Марта, в самом начале ее, что близко к пруду, мимо дома, что зовется домом старых большевиков, - вспомните: вот здесь. От сытой жизни обе утки немного отяжелели, раздались, муж-селезень - как и положено солидному мужу - отрастил довольно изрядное брюшко. И как прежде, когда впервые повстречались мне, они ходят на пруд, совершают прогулки по городу - все так же в ошейничках и на поводках.
Но и ошейники и поводочки - больше для видимости, ради соблюдения правил уличного движения и инструкции по содержанию животных в городах. Улетать они не думают.
НЕ ПОНЯЛИ
Они появились как-то внезапно, забредя в этот парк с сотнями гуляющих, оживленных, празднично настроенных и разряженных горожан, вероятно, случайно. Откуда пришли - неизвестно. Впрочем, ничего невероятного в их появлении не было: сохатые расплодились, находясь под защитой охраняющего их закона, осмелели и нередко наведываются в города и селения. Не очень-то смущает их и близость человека. В Ленинграде, вон, рассказывают, лось объявился на одной из многолюднейших магистралей - на проспекте Кирова, потом, испугавшись чего-то, шарахнулся, разбил ротами витрину магазина и, уже совсем ошалев, понесся прочь - только его и видели.
И все-таки приход лосей в город - всегда событие.
Трудно сказать, кто первый заметил их. Но, словом, внезапно среди скопления отдыхающих разнеслось:
- Лоси в парке!
Неожиданное и заманчивое зрелище. Сохатый на воле совсем не то, что в зоопарке. Да и в зоопарке-то видал не всякий.
День был воскресный, народа - масса. И сразу всех охватило какое-то возбуждение, какой-то непонятный азарт. Словно пробежала электрическая искра: все поворачивались и устремлялись в одном направлении, туда, откуда донесся в первый раз этот крик: "Лоси! Лоси! Пошли, посмотрим скорее!"