Первая переправа прошла успешно, и три бочки бензина благополучно достигли нашего берега. Тогда лодкой решил воспользоваться Дэннис. Когда он проделал примерно четверть пути, трос лопнул, а Дэнниса бросило на дно лодки, которую закрутило и понесло вниз. Мы наблюдали за ним, но помочь не могли. Дэннис принял правильное решение: покинул лодку и с трудом добрался до берега. Лодка запуталась в ветвях затонувшего дерева, но рабочим удалось в конце концов достать ее.
Хотя ничего страшного не случилось, но единственная связь с южным берегом была теперь прервана. Мы с огорчением наблюдали, как лодку положили на грузовик и рабочие отбыли с ней по направлению к Вои.
Последующие дни наши мужчины безуспешно ломали головы над тем, каким образом можно было бы протянуть еще один трос над бушующей рекой. Армейская авиация могла, если потребуется, доставить нам припасы, но мы решили обратиться к ее помощи только в самом крайнем случае. У летчиков и без нас хватало забот - они обеспечивали доставку предметов первой необходимости тысячам жителей, которых наводнение лишило крова. По сравнению с их задачами наши трудности казались ничтожными. Но это было справедливо, пока среди рабочих-африканцев не вспыхнула эпидемия дизентерии. С каждым днем больных становилось все больше и запасы медикаментов быстро таяли. Тогда нам пришлось обратиться к армии за помощью. Авиаторы сбросили необходимые лекарства, и постепенно мы поставили на ноги всех больных, только Дэвид и Джилл еще несколько дней находились в тяжелом состоянии.
Мы много думали над проблемой переброски троса на другой берег. Поступило предложение зацепить его за плот с выносным килем и пустить вниз по крутой излучине реки, полагая, что течение прибьет трос к противоположному берегу. Мы пытались проделать это, но течение оказалось сильнее и плот, хотя и всего на несколько футов, не достиг цели.
В конце концов все надежды были возложены на моторную лодку Питера, которую он держал на морском берегу в Малинди. Мы узнали, что один из самолетов, направляясь в Малинди, пролетит над районом нашего лагеря. Договорились, что Питер сможет на нем улететь, чтобы забрать свою лодку и доставить ее к берегу, напротив лагеря.
Теперь мы не спускали глаз с реки. Временами она казалась относительно спокойной, но вдруг, видимо из-за движения песка на дне, над рекой вставали громадные волны, каким-то чудом держались несколько минут и снова исчезали так же быстро, как и появлялись. Я страшилась мысли о том, что произойдет с Питером в его хрупкой лодчонке, если на него обрушится такая чудовищная волна. Я надеялась лишь на сорок пять лошадиных сил мотора.
Наконец на южном берегу появился грузовик и с него сгрузили долгожданную лодку. С Питером прибыл и Чарльз Мур, помощник смотрителя Западного Цаво. Вскоре у них разгорелась оживленная беседа. Судя по жестам и взглядам, которые они бросали на реку, было видно, что волны вызывают беспокойство и у них. Тем временем лодку спустили в заводь у берега и несколько рабочих удерживали ее на месте.
Вскоре Питер надел спасательный жилет, и мы поняли, что он хочет переправиться первым. Питер уселся в лодку; сквозь шум реки послышался рокот мотора. Когда лодка вышла на стремнину, я с облегчением заметила, что она успешно борется с потоком. Питер осторожно направил ее носом против течения и стал медленно приближаться к нашему берегу. Здесь десятки рук приняли лодку и помогли Питеру. Его встретили радостные крики рабочих, которым смелый поступок Питера придал новые силы.
Убедившись, что лодка способна справиться с рекой, Питер решил вернуться обратно и доставить нам лекарства и почту. Саймон отправился с ним. Они уже проделали половину пути, как вдруг мотор заглох и лодку, потерявшую управление, понесло вниз по течению. Саймон делал отчаянные попытки запустить двигатель, и мы пережили тревожные минуты, пока не услышали шум мотора и не убедились, что лодка выровнялась.
Когда лодка достигла противоположного берега, мы увидели, как Питер и Саймон тревожно склонились над двигателем, но немного погодя они загрузили в лодку несколько свертков и направились в обратный путь. В кипящем потоке их суденышко казалось слабым и хрупким. Был момент, когда грозная волна поставила его почти вертикально, в следующую минуту лодка нырнула вниз и, когда ее нос снова погрузился в воду, то в воздухе показался бешено вращающийся винт. Переправа все же закончилась успешно, и нам доставили первые письма за шесть педель. Вскоре волнение на реке усилилось. Волны поднимались все выше, и Дэвид решил, что установку тросовой переправы следует отложить до более благоприятного времени. Мы попрощались с Питером, которому предстояло еще раз вступить в борьбу с потоком и переправиться на тот берег. Когда он достиг середины реки, его во второй раз постигла беда. Огромная волна, неизвестно как и откуда возникшая, резко наклонила лодку, и Питер упал в воду. Мы все бросились вниз по берегу, спотыкаясь и скользя на плавнике, стараясь не отстать от Питера, голова которого то появлялась, то скрывалась среди волн. Как предусмотрительно надел он спасательный жилет! Мощный поток тащил Питера больше мили, прежде чем ему, совершенно измученному и наглотавшемуся воды, удалось выбраться на берег.
А в это время лодка с работающим на полную мощность мотором, словно глиссер, мчалась по волнам; в конце концов ее выбросило на берег. К счастью, она попала на единственный песчаный участок среди многих миль скалистого берега. Чарльз бросился к ней и выключил двигатель.
Теперь лодка была на одном берегу, а ее владелец на другом. Мы не знали, что предпринять, и тут с тревогой заметили, что Чарльз готовится сесть в лодку. Он никогда прежде не управлял моторкой, и решение переправиться через реку в подобных условиях казалось безумием. Оставалось только надеяться на лучшее. Дроссельный механизм был поврежден и не предоставлял возможности дать полный газ, так что лодка вряд ли смогла бы удержаться против течения. Дэвид и Питер пытались давать советы, но рев реки заглушал их голоса. Чарльз в ответ только пожимал плечами и, всем своим видом выражая несогласие с советами, продолжал прокладывать свой путь среди волн. Нам казалось, что переправа длилась вечность. Наконец лодка ткнулась в берег, и мы бросились поздравлять Чарльза с успехом.
На следующее утро река была относительно спокойной, и, починив лодку, мы решили попытаться навести трос. Один его конец прочно закрепили за мощное дерево, а другой привязали к специальной рукоятке, которую должен был держать пассажир в лодке. Питер включил мотор и направил лодку к противоположному берегу, Саймон же прилагал всю свою силу, чтобы удержать трос в руках. Его лицо исказилось от напряжения, сопротивление троса увеличивалось с каждым метром. Мы уже думали, что ему удастся его удержать, как вдруг, когда лодка уже почти достигла берега, рукоять вырвалась из рук Саймона.
Две следующие попытки также окончились неудачно, и мы уже начинали отчаиваться, но в четвертый раз Саймону удалось все же удержать трос до того момента, как лодка коснулась берега. Тут уже десятки рук пришли к нему на помощь. Мы победили поток и установили связь с цивилизованным миром. Теперь можно было переправлять грузы туда и обратно при помощи плоскодонной лодки из Арубы, которая скользила по главному тросу, когда ее веревками перетягивали с одного берега на другой. Однако это был далеко не безопасный вид транспорта, ибо наводнение продолжалось и лодка могла легко перевернуться на высоком гребне волны. Дэвид не решился воспользоваться ею, чтобы переправить рабочих-африканцев на базу в Вои. Большинство из них не умело плавать, и всякое могло случиться, если бы их сбросило в воду. Поэтому мы ждали, пока вода не спадет. Зато строительные материалы и горючее поступали теперь бесперебойно. Можно было продолжать работы по орошению плато Ятта до тех пор, пока не удастся перебраться на другой берег.
За это время Олд Спайс почти совсем вырос, проявлял все большую независимость и иногда не появлялся в лагере по нескольку суток. Он стал чрезвычайно скрытным, начал бояться посторонних, и если в лагере появлялся кто-либо помимо нас, он или не приходил совсем, или темной ночью украдкой нырял в нашу палатку, когда все уже спали глубоким сном.
Поведение Спайса было естественным для животного, ведущего ночной образ жизни, и зверек знал, что никто, кроме нас, не сможет разделить его общество.
Грегори Пек
Возле рабочего городка рос величественный баобаб, дававший приют громкоголосой колонии буйволовых ткачей. От рассвета и до заката в этом маленьком поселке кипела жизнь. Птицы улетали, прилетали и кружились вокруг своих неряшливых гнезд, без устали пытаясь удовлетворить ненасытный аппетит потомства. Крики сотен маленьких пушистых птенцов, требовавших к себе внимания, создавали неумолчный шум. Энергия и терпение родителей восхищали нас. А скоро я сама совершенно точно узнала, сколько труда требуется, чтобы вырастить птенца буйволова ткача.
Как-то утром, когда мы уже кончали завтракать, в лагерь пришел Саймон, державший в руке маленького взъерошенного птенца.
- Вот тебе еще один сирота, Даф, - сказал он, передавая мне пронзительно кричащего малыша.
Он, видимо, вывалился из какого-то гнезда, так как Саймон нашел птенца под баобабом. Когда я взглянула на маленькую дрожащую птицу, лежащую у меня на ладони, то мне - сама уж не знаю почему - захотелось назвать ее "Грегори Пек", хотя она далеко не была красавицей.
Естественно, что первым делом надо было попытаться удовлетворить ненасытный аппетит ткача. Чтобы сделать это, мне пришлось преодолеть свое отвращение к гусеницам и кузнечикам. Пронзительный квакающий крик нашего нового воспитанника раздавался во всех уголках лагеря. Вооружившись палкой и консервной банкой, мы с Джилл отправились добывать ему завтрак. Быстро поймав около двадцати кузнечиков, я успокоилась и по неопытности решила, что для столь маленького существа установленного нами дневного рациона будет вполне достаточно. Я протянула одного кузнечика Грегори Пеку, он задрожал в предвкушении пищи, раскрыл клюв - надо признать, довольно большой для его роста - и показал широченное горло. Я положила кузнечика ему в клюв, ткачик конвульсивно глотнул, кузнечик исчез, а Грегори уже открыл клюв для следующего. Тот исчез с такой же быстротой, потом еще один и еще и еще - все они мгновенно проваливались в какую-то бездонную яму. "Дневной рацион" был уничтожен за пять минут. Несколько ошарашенные, мы с Джилл опять отправились за кузнечиками; с этого момента ловля насекомых стала нашим основным занятием. Аппетит у Грегори Пека был феноменальным, и, чтобы насытить его, требовался целый рабочий день. Я просто не могла себе представить, куда он девал все это невероятное количество кузнечиков.
Предлагая Грегори кузнечика или гусеницу, я называла его по имени, и уже через два дня он стал отвечать громким писком, несясь вприпрыжку ко входу в палатку.
Через четыре дня Саймон принес нам еще одного птенца-ткача, обнаружив его под тем же самым баобабом, что и Грегори. Должна признаться, что нового воспитанника я брала далеко не с таким энтузиазмом, как первого. Для удовлетворения двух таких аппетитов требовалось удвоить количество кузнечиков, и я просто не знала, как мне удастся справиться с этой работой. Было незамедлительно начато самое настоящее массовое уничтожение кузнечиков. Однако, хотя я и достигла в искусстве ловить кузнечиков невероятных вершин, количество насекомых в округе не уменьшалось, и мы ухитрялись добывать для прожорливых питомцев достаточно пищи.
Нового приемыша мы назвали "Буффало Билл", хотя с самого начала было видно, что он не столь бесстрашен, как Грегори, и довольно застенчив.
Дни шли за днями. Наши малыши росли буквально на глазах, и, наконец, однажды утром Буффало Билл сделал попытку перелететь из одного конца палатки в другой. Полчаса напряженных тренировок, и вот, радостно зачирикав, он поднялся в воздух, вылетел из палатки и тяжело опустился на росший невдалеке низкий куст. Сидел он на нем неуверенно, отчаянно взмахивая крыльями, чтобы сохранить равновесие. Я выскочила следом и, чтобы вернуть ткача обратно, стала соблазнять сочным кузнечиком, медленно подбираясь к нему и протягивая руку. Но ткач опять взлетел, поднялся довольно высоко и на этот раз очень профессионально сел на вершину высокой акации у берега реки. Я звала его, пока окончательно не охрипла, но он не стал меня слушать, и через двадцать минут мы в последний раз увидели, как он полетел, пока не превратился в пятнышко и не пропал где-то вдали. Сможет ли он прокормиться, с грустью подумала я, позаботиться о себе и соединится ли со своими сородичами? Что с ним случилось, мы так никогда и не узнали и утешали себя тем, что еще один шанс выжить ему был все же дан. Ведь если бы мы не подобрали ткача, он неминуемо был бы съеден каким-нибудь ночным хищником, возможно даже нашим Олд Спайсом.
Я была уверена, что через некоторое время улетит и Грегори. И действительно вскоре с печалью убедилась, что он тренируется в искусстве полета. Я знала, что мне будет очень не хватать его - к этому времени ткач стал совсем ручным и часто вспрыгивал мне на руку. Грегори очень любил, когда его носили; обычно он устраивался на моем плече. С огромным интересом и увлечением ткач принимал участие в охоте на кузнечиков. Когда я шла, он прыгал рядом, но стоило обнаружить кузнечика, как ткач приходил в крайнее возбуждение - весь трепетал и вытягивал шею по направлению к насекомому.
Однажды утром, когда я несла его на руке, Грегори Пек вдруг стал взмахивать крыльями, а затем спикировал с руки и, взмыв вверх, уселся на той же акации, которую раньше облюбовал Буффало Билл. Прикрыв от солнца глаза, я едва могла различить его силуэт на самой вершине дерева. Я позвала ткача несколько раз, и каждый раз он отвечал мне своим обычным писком, но тем не менее спускаться вниз не желал. Я уже стала терять всякую надежду на благополучный исход, но как раз в этот момент Грегори слетел с дерева и не очень уверенно опустился мне прямо на плечо. Выглядел он довольным собой. В награду Грегори немедленно получил самого жирного кузнечика, какой только оказался в банке, и проглотил его с обычным удовольствием.
Не было никаких сомнений, что Грегори чрезвычайно гордился своим достижением и в течение этого дня несколько раз хвастался им, взлетая на дерево и возвращаясь но моему зову. Всеобщее внимание и похвалы, сопровождавшие эти опыты, льстили ему необычайно. Мы, со своей стороны, очень радовались тому, что ткач предпочел остаться с нами, - ведь к тому времени он уже стал членом семьи.
Буйволовые ткачи всегда живут стаей, и потому Грегори постоянно искал какого-нибудь общества. Находясь в компании людей, ткач считал себя счастливейшим из существ. Поэтому немыслимо и жестоко было бы оставлять его одного в лагере всякий раз, когда мы выезжали куда-либо. Еще большей жестокостью было бы запирать его на целый день в клетку. К клетке Грегори чувствовал величайшее отвращение и в припадке ярости наверняка поранил бы себя, бросаясь на прутья. Понимая все это, мы решили приучить его к машине, чтобы он мог сопровождать нас в поездках.
Когда Дэвид объявил о своем намерении отправиться к реке Тиве, чтобы выяснить размеры ущерба, принесенного наводнением, мы решили, использовав случай, взять с собой и Грегори. Я поймала его и усадила в клетку, поставив ее на переднее сиденье рядом с собой. Грегори был страшно возмущен таким обращением и, пока машина не тронулась, испускал пронзительные душераздирающие крики. Почувствовав движение, он забился в угол, распушил перья и мрачно молчал весь оставшийся путь.
Дождь существенно преобразил весь край, травы за эти несколько дней выросли по пояс, и создалось впечатление, что мы едем по колосящемуся полю. Даже дорогу было трудно различить. Кроме того, нам приходилось довольно часто останавливаться и очищать радиатор от травы, - набиваясь в ячейки, она ухудшала охлаждение, и вода быстро закипала.
В пути нам попались несколько носорогов; все они выглядели вполне здоровыми. После того как мы еще недавно с болью наблюдали, с каким трудом они передвигались во время наводнения, было очень приятно видеть, как животные бежали в сторону от дороги бодрой, пружинистой рысью и с независимо поднятыми хвостами.
Наводнение здесь, по всей видимости, было таким же величественным, как и на Галане; вырванные с корнем громадные деревья лежали по обеим сторонам реки среди больших куч плавника, а брод полностью заблокировали наносы песка, достигавшие иногда величины небольшого дома. Глядя на это опустошение, мы просто ужаснулись. Стоило бросить взгляд на реку, как стало ясно, что наше укрытие в Катамуле полностью разрушено наводнением. Мысль о том, что сооружение, потребовавшее для своей постройки месяцы напряженного труда, оказалось сметенным в одно мгновение, угнетала нас. Не утешало и то, что к разочарованиям в Цаво нам было не привыкать.
Я выпустила Грегори из клетки; он сразу же взлетел и, устроившись на дереве, стоящем в стороне от дороги, начал прихорашиваться.
Я долго наблюдала за ним, а потом на минутку отвлеклась, чтобы исследовать осиное гнездо. Когда я опять взглянула в сторону Грегори, он уже исчез! Волнуясь, я стала громко звать его по имени и была очень обрадована, услышав ответный писк из-за реки.
Подошел Дэвид и сказал, что готов двигаться дальше. Я уже проклинала себя за то, что выпустила Грегори из клетки: было ясно, что заманить его обратно не удастся. Дэвид предложил сесть в машину и медленно отъехать от места пашен стоянки. Эта уловка блестяще сработала. Не успели мы тронуться, как появился взволнованный Грегори и стал энергично махать крыльями возле окна, явно не желая здесь оставаться. Мы остановились; он сразу же влетел в машину и уселся на плече у Дэвида. Когда я попыталась вернуть его в клетку, ткач ясно показал, что категорически возражает против такого, пусть даже временного, лишения свободы, и, осуждающе вскрикнув, клюнул меня в палец.
Конечно, он выиграл и во время всего путешествия домой довольно рискованно балансировал на голове у Дэвида или у него на плече, взмахивая крыльями для соблюдения равновесия каждый раз, как мы попадали в колдобину. Грегори откровенно радовался такому способу передвижения и с огромным интересом рассматривал все, попадавшееся нам на пути. Особенно занимали его птицы, взлетавшие с дороги при нашем приближении.