Однако, чем дороже делался этот мех, тем ожесточеннее становилась соболиная охота, тем больше соболей охотники стремились отловить и тем катастрофичнее сокращалась численность этих зверьков. А это в свою очередь делало их шкурки все более редкими, ценными, а желание добыть их - все более жгучим. Получался тот самый порочный круг, из-за которого уже немало видов животных исчезло с лица земли. К 1900 году еще случалось, что в Ирбите продавалось от 48 до 53 тысяч собольих шкурок, но. уже с 1910 по 1913 год их туда попадало не более 20 или 25 тысяч. И число это год от года все уменьшалось, пока положение не стало совсем угрожающим. Времена, когда какой-нибудь русский чиновник на Камчатке за пару лет становился богачом, давно прошли. Теперь уже никто из камчадалов не соглашался выменивать продукты питания или домашнюю утварь на собольи шкурки, оплачивая таким образом стоимость этих товаров в пятидесятикратном размере. Теперь даже в самых отдаленных восточных районах Сибири каждый знал истинную цену редкостным шкуркам.
Тем временем ценный зверек был уже почти повсеместно истреблен. Самое мизерное число соболей оставалось еще на Алтае, в труднодоступных районах Кузнецкого Алатау и в далекой Якутии.
Да, при такой бешеной погоне подобному крупному представителю семейства куньих нелегко было вообще унести ноги и сохранить шкурку.
Соболи - ближайшая родня наших куниц, но отличаются от них более высокими и крепкими ногами с заметно более широкой лапой; на горле у них ярко-оранжевое пятно, а мех их гораздо шелковистее и блестит лучше куньего. Широкая лапа необходима соболю в первую очередь потому, что большую часть года ему приходится проводить в снегах: эти лапы по сравнению с грациозными маленькими лапками других куньих напоминают скорее медвежьи. Соболь - хищник. Он азартно охотится на белок и других грызунов, на птиц, не брезгует и рыбой. Отваживается нападать этот маленький разбойник даже на такую крупную добычу, как гуси; случается, что те поднимаются в воздух вместе с вцепившимся в них убийцей, однако вскоре выбиваются из сил и, по мере того как жизнь в них угасает, постепенно опускаются на землю. Известны случаи нападения соболей даже на кабаргу - а ведь она лишь вдвое меньше косули!
Но, несмотря на то что они такие кровожадные разбойники, соболи довольно легко приручаются, точно так же как и наши куницы, если их с самого рождения содержать в домашних условиях. Рассказывают, что во дворце тобольского архиепископа в прошлом столетии жил такой ручной соболь, настолько безобидный и приветливый к людям, что его даже выпускали бегать по улицам словно собачонку. После еды он всегда требовал, чтобы ему дали попить, а затем заваливался спать. Но кошек не любил. Стоило ему увидеть какую-нибудь из них, как он поднимался на задние лапы и весь ощетинивался: того и гляди набросится!
В стародавние времена, охотясь на соболя, в него стреляли дробью, натравливали на него собак, и все это портило драгоценную шкурку. Но чем дороже становился мех, тем осторожнее охотники старались с ним обходиться. Теперь соболя уже не продырявливали дробью, а загоняли с помощью собак на дерево, а затем стряхивали оттуда в снег либо же прямо спиливали дерево. Другие охотники, промышляющие в суровых условиях Севера и старающиеся нажить себе там состояние, применяли разные хитрые способы отлова этих зверьков.
На сегодняшний день промысел соболя ведется иначе: устанавливают домики-ловушки, капканы с приманкой из птичьего мяса. При таком способе наилучшим образом обеспечивается сохранность пойманного соболя - другим хищникам бывает трудно добраться до него раньше, чем промысловики успеют снять с него драгоценную шубку…
Но что толку с того, что цены на собольи шкурки в Ирбите и тем более в Лейпциге от года к году достигали все более рекордных цифр? Безвозвратно исчезал сам объект добычи этих баснословно дорогих шкурок. Неминуемо надвигался день, когда соболи окажутся полностью истребленными…
Поэтому в 1913 году царское правительство, спохватившись, основало сразу три заповедника в Восточной Сибири, в которых был объявлен запрет на соболиную охоту. Но к сожалению, мера эта запоздала и оказалась абсолютно безуспешной, тем более что вскоре разразилась первая мировая война. После революции в России численность соболя начала понемногу расти. Время от времени они снова стали появляться в тех местах, где уже десятки лет как исчезли. Скорее всего это объяснялось тем, что во время гражданской войны было не до соболя и никто ему не досаждал. Но зверьков было все равно так мало, что можно было не. сомневаться в том, что вскоре их численность вновь пойдет на убыль, если не обеспечить их действенную охрану и восстановление.
Советское правительство горячо взялось за это дело. Сначала была осуществлена реакклиматизация соболя в тех местах, где он прежде тысячелетиями безбедно обитал. И это касалось не одного только соболя, но и других истребленных хищническим промыслом животных, таких, как лоси, маралы, бобры, сайгаки, зубры.
Когда намереваешься вновь заселить местность каким-то видом животных, некогда там обитавшим, но исчезнувшим, то необходимо выпустить поначалу хотя бы несколько пар-производителей. Но где взять такие пары живых соболей? Отловить последние десятки зверьков, живущих на воле, и отвезти за тысячи километров от места поимки, чтобы там вновь выпустить, казалось мало обнадеживающим занятием: еще довезешь ли живыми? И даже если бы это удалось, то их все равно на первых порах пришлось бы содержать в неволе, как содержат серебристо=черных лис, норок или нутрий. А опыта в этом деле еще никакого не было.
Шли двадцатые годы. Над вопросом разведения соболей в неволе трудился тогда в Советском Союзе профессор Мантейфель, возглавлявший Московский пушно-меховой институт. Ему удалось выяснить причину всех предыдущих неудач с опытами по размножению соболей в неволе. Дело оказалось в том, что сроки беременности у самок были определены ошибочно. Выяснилось совершенно обескураживающее обстоятельство: беременность у самок соболя длится не два месяца, как это прежде предполагали, а целых девять - с июля по апрель, причем оплодотворенный зародыш в матке на самое неблагоприятное время года как бы "консервируется", а затем, к весне, начинает быстро развиваться. То есть в развитии плода наступает так называемый латентный период. Раньше ошибочно предполагали, что брачный период у соболя приходится на раннюю весну, и самцов подсаживали к самкам, как правило, слишком поздно, поэтому с размножением в неволе ничего и не получалось. А профессор
Мантейфель стал подсаживать самцов еще с лета, и - смотрите-ка - у его соболей, которых он содержал в Московском зоопарке, появился молодняк! Это был настоящий триумф: шутка ли сказать - эти царственные животные, эти "меховые бриллианты", "живая валюта" впервые в неволе принесли потомство!
Но, увы, на том дело и закончилось: больше потомства у соболей не появлялось. Думали, гадали, ломали себе голову: чем бы это могло объясняться? Было подмечено, что на воле, в естественных условиях соболи имеют привычку поедать у более крупной добычи, такой, как рябчики, куропатки или зайцы, только одну голову с шеей и печень. Целиком они съедают только таких мелких животных, как, например, полевки. Может быть, здесь надо искать разгадку? Ведь головной мозг богат липоидами, на шее и в грудной полости расположены железы внутренней секреции.
Ну что ж - стали пробовать. Мантейфель начал скармливать соболям куриные головы, печенки, "мозговые" кости. Одновременно он пришел к выводу, что большую пользу могут принести сильные электрические лампы, подвешиваемые над вольерами: на свет слетается множество насекомых, которые, ожегшись, падают на пол и жадно поедаются соболями. Заметив это, Мантейфель стал давать им вместе с кормом еще и мучных червей.
Тогда, в двадцатые годы, Советский Союз прилагал немалые усилия по созданию собственных крупных звероводческих хозяйств. За границу посылались специальные комиссии для изучения этого вопроса, и с 1927 по 1931 год в страну было ввезено много серебристых лис, ондатр, а также енотов и норок из Канады. Перевалочной базой для подобного транспорта тогда служил Гамбург. Немецкий специалист по пушным зверям доктор Пауль Шепс принимал транспорт с животными в Гамбурге, перегружал на советские пароходы и сопровождал до Ленинграда. А в Германии в. начале двадцатых годов как раз была создана звероферма по разведению ценных пушных зверей. Ее руководителя, доктора Ф. Шмидта, и-пригласили в 1927 году в качестве консультанта для организации первых советских пушных звероферм. Он же и стал первым научным руководителем центральной опытной зверофермы в Пушкино. В Союзе он оставался вплоть до 1934 года и до своего возвращения домой успел вывести 136 соболей, рожденных в неволе.
Хорошеньким, молодым соболькам, выраставшим в проволочных вольерах, поначалу не приходилось расставаться с жизнью в угоду богатым модницам. Их старательно выхаживали до тех пор, пока они не достигали промыслового размера. Затем их отбирали попарно и отвозили в те местности, где в прежние времена в России водился соболь. Там их и выпускали на волю.
Такая разумная реакклиматизация соболя вскоре принесла свои благодатные плоды. На пушном аукционе, состоявшемся в 1956 году в Ленинграде, уже снова было представлено 14 110 собольих шкурок. В Сибири на сегодняшний день обитает больше соболей, чем сто лет тому назад!
И тем не менее собольи шкурки остаются по-прежнему большой ценностью. Уже в 1912 году фирма "Пенижек и Райнер" в Вене, в то время ведущий "Дом моделей пушных изделий", запрашивал за соболье манто не менее 24 тысяч долларов, или 100 тысяч марок! Необработанная соболья шкурка в Западной Германии стоит на сегодняшний день от 200 до 1200 марок. На манто необходимо около 80 шкурок средней стоимостью от 400 до 600 марок. Так что нетрудно себе представить, что готовое соболье манто вместе со стоимостью обработки и отчислениями в пользу торгующих организаций будет стоить не меньше 65, а то и 80 тысяч марок.
Как мне сообщили скорняки, сейчас во всем мире снова имеется от 15 до 20 собольих манто, три или четыре из которых были изготовлены в самое последнее время в Западной Германии. Однако столь пушистые меха, как собольи, сейчас большей частью используются для изготовления пелерин, палантинов или опушки элегантных вечерних платьев. Потому что в качестве пальто этот мех слишком полнит ту, которая его носит…
Однако эти ценные пушные звери могут служить прекрасным примером того, как дикое животное, которому грозит полное истребление, можно спасти, если государство возьмет его судьбу в свои руки: Именно так и случилось с соболем в Советском Союзе.
Глава III. Аскания-Нова процветает
Письмо из России, прибывшее в Судан на журавлиной шее
•
"Овечья колония" в России
•
Последняя дикая лошадь бежала два дня наперегонки со смертью
•
Судьба "степного рая"
•
Дворянский титул… за зоопарк
Нет, положительно нашим отцам и дедам не удавалось так легко и просто носиться по всему земному шару, как мы это делаем сегодня!
Я сел в Москве в самолет и, перелетев через Киев, приземлился в Херсоне, в самом нижнем течении Днепра. На аэровокзале я взял такси и, проехав по степи 160 километров, добрался до такого места, о котором знают и помнят все, кто интересуется животными.
Я еду по степи. Дорога прямая как стрела пересекает плоскую и ровную как стол равнину. Справа и слева следуют одно за другим неоглядные поля, засеянные зерновыми культурами. По обеим сторонам широкого асфальтированного шоссе высажены в пять-шесть рядов молодые деревца. Через каждые 10–12 метров - куст, осыпанный яркими цветами. Однако даже от самой распрекрасной яркости можно устать, если она повторяется все вновь и вновь так, что начинает рябить в глазах…
Дорога не очень гладкая и скорость невелика… Мной овладевает приятная полудремота. Мысли мои улетают далеко-далеко отсюда - в Африку. Я вспомнил, как недавно, во время промежуточной посадки в Хартуме, решил использовать время и переехать на другую сторону Нила, в Омдурман, осмотреть гробницу знаменитого Махди, которому удалось победить самих англичан и на долгие годы прогнать их из своих владений. Генерал Златин-паша родом из Австрии (настоящее имя его было Рудольф Златин) просидел двенадцать лет (с 1883 по 1895) в плену у Махди. Златин-паша позже писал: "Было это в декабре 1892 года. Я получил приказание немедленно явиться пред светлые очи калифа. Я нашел его в кругу своих приближенных. Недавно полученные мною предостережения о том, что я оклеветан Тайжибом Али, были еще свежи в моей памяти, и неприятное ощущение закралось- в мою душу. Калиф, как обычно не ответив на мое приветствие, приказал мне сесть.
- Возьми-ка в руки эту вещь, - изрек он после короткой паузы, - и объясни нам, что она означает.
Вид у него при этом был самый непроницаемый и многозначительный. Я встал, взял предложенный мне предмет и принялся рассматривать его со всех сторон. Это было латунное колечко, примерно четырех сантиметров в диаметре, на котором висела латунная же капсула, по форме и величине походившая на револьверный патрон. Кто-то, видимо, уже пробовал ее открыть, и в расковыренное отверстие ясно виднелась тщательно сложенная записка.
Мне стало, прямо скажем, не по себе: вдруг это адресованное мне письмо от моих родных или от египетского правительства, которое пыталось переслать его таким необычным способом, и гонец был схвачен и разоблачен? Тогда дела мои плохи. Я старался сохранить спокойствие. Пока я расковыривал капсулу протянутым мне ножом, стараясь достать оттуда бумажку, я лихорадочно обдумывал, как себя повести и что сказать. К счастью, мне не пришлось пускать в ход своего искусства притворяться: на двух тщательно сложенных папиросных бумажках, которые я вытянул из капсулы и развернул, был четко написанный на четырех языках текст (немецком, английском, французском и русском):
"Этот журавль выведен и выращен в моем поместье "Аска-ния-Нова", Таврической губернии, на юге России. Просьба сообщить, где птица была поймана или убита. Сентябрь 1892 года Фр. Фальц-Фейн".
Я поднял голову с явным облегчением.
- Ну? - спросил калиф. - Какие же сведения содержатся в послании?
- Господин мой, - ответил я, - кольцо, по всей вероятности, снято с шеи убитой птицы. Прежний ее владелец, человек, живущий в Европе, просит сообщить ему, где птица была поймана или убита.
- Ты сказал правду, - изрек калиф в уже несколько более дружелюбном тоне. - Птицу действительно подстрелил один шейх близ Донголы и обнаружил на ее шее это странное кольцо. Он снял его и передал эмиру Жунис-волед-ед-Дикему, писарь которого, однако, не смог расшифровать текста, написанного презренным христианином. Поэтому он и прислал мне сюда эту штуковину. Повтори-ка еще раз, что там написано?
Я постарался дословно перевести весь текст, изложенный в кратком послании, и по требованию калифа объяснил ему примерное местоположение и расстояние, на котором находится страна, откуда прилетел журавль.
- Опять одно из тех дьявольских измышлений, которыми занимаются эти нечестивцы, - таково было окончательное заключение калифа, - только они могут расточать свою жизнь на подобные пустяковые и бесполезные занятия. Ни один праведный магометанин никогда бы не решился на нечто подобное!
Я передал капсулу с запиской присутствующему при нашем разговоре писарю и удалился. Однако, прежде чем отдать ее, я еще раз внимательно пробежал глазами и постарался запомнить указанный в ней адрес: "Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия, Фальц-Фейн". Я отправился домой, непрестанно повторяя про себя эти слова, чтобы хорошенько их запомнить: "Аскания-Нова, Таврическая губерния…" - и принял твердое решение, что если мне, по божьей милости, удастся вновь очутиться на свободе, то я непременно извещу этого человека о судьбе его журавля, доставившего мне несколько неприятных, я бы даже сказал, страшных мгновений!
Уже спустя много лет после моего освобождения из плена и прибытия в Каир я стоял как-то на балконе дворца, в котором помещалось консульство, и любовался прекрасным парком, надевшим как раз свой самый роскошный весенний наряд. И тут я заметил ручную цаплю, расхаживающую меж цветочных клумб.
- Постойте, - воскликнул я, - о чем-то таком мне напоминает эта птица?
И тут же в моей памяти всплыло: "Фальц-Фейн, Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия". Вернувшись в комнату, я приписал к указанному адресу еще пару строк о том, что в конце 1892 года в Донголе был убит журавль-красавка с кольцом на шее.
Сердечные слова благодарности, которые я вскоре после этого получил из России, убедили меня в том, что мой интерес, привлеченный тем маленьким эпизодом, отнюдь не был односторонним".
Но Рудольф Златин никогда в жизни не добирался до юга России, а Фридриху Фальц-Фейну, несмотря на то что он был одним из самых богатых любителей животных во всем мире, тоже ни разу не удалось осуществить своих заветных планов насчет экспедиции в Африку.
Мы едем, едем, и я начинаю у шоферов встречных машин расспрашивать, на правильном ли мы пути к Аскании-Нова? Мой таксист не слишком-то в этом уверен: ему еще ни разу не доводилось совершать столь дальних поездок за пределы города Херсона. Мы сворачиваем резко с основного шоссе на боковое (здесь все дороги поворачивают под прямым углом) и едем дальше. Какой-то трактор тащит комбайн, поднимая к небу облако черной пыли. Тракторист по нашей просьбе останавливается. Черное облако медленно уплывает назад. Знает ли он, где Аскания-Нова? Ну разумеется же - вон там! И он указывает рукой на темнеющую на горизонте полосу деревьев. Да какая там полоса - это целый лес!
Но деревья эти совершенно особенные, и о них мне хотелось бы сначала немного рассказать…
История удивительного леса посреди голой степи ведет свое начало, как ни странно… от овец. Когда по окончании испанской войны за престолонаследие испанцы наконец разрешили вывоз за пределы страны своих знаменитых тонкорунных овец-мериносов, овцеводство стало развиваться повсеместно, в том числе и в Германии. Так, в герцогстве Анхальт, например, научились так прекрасно отбеливать и сортировать овечью шерсть, что ее скупали даже ткацкие предприятия Англии. В герцогских владениях выпасалось тогда свыше 100 тысяч овец-мериносов, однако увеличить свое стадо герцог не мог - для этого его поместье Ан-хальт-Кетхен было слишком мало. Именно по этой причине да еще потому, что герцог состоял в родстве с русской царской фамилией, ему и пришла в голову блестящая идея основать на безлюдной, только недавно освоенной Россией южнорусской степи своего рода Анхальт-Кетхенскую колонию. И он добился желаемого. Ему и на самом деле отмерили 480 квадратных километров- территорию, превышающую по своим размерам сегодняшнюю Землю Бремен. Более того: первые десять лет ему не приходилось вносить за пользование этой землей никаких налогов! В честь графства Аскании (на северной стороне Гарца) он назвал свои новые гигантские владения Аскания-Нова.