- Михаил Высочин здесь проживает?
- Я и есть Михаил Высочин.
- Значит, мы к вам! - Дубровский бесцеремонно переступил порог.
- Пожалуйста, проходите.
За раскрытой дверью, которая вела в комнату, мерцал тусклый огонек настольной керосиновой лампы. Приказав солдату остаться в сенях, Дубровский огляделся. Кроме комода, шкафа, кровати и небольшого квадратного стола, в комнате ничего не было. За измятой портьерой, висевшей на стене, угадывался проход во вторую комнату.
- Кто еще здесь живет? - спросил Дубровский.
- Мой брат Николай Высочин.
- Где он сейчас?
- Здесь, - ответил Михаил и громко сказал брату: - Николай, ты спишь, что ли? К нам тут гости пожаловали.
- Сейчас поднимусь, - пробурчал сонный голос из другой комнаты.
- А вы мне не нужны, можете продолжать спать! - крикнул ему Дубровский. - А впрочем, вам придется запереть дверь. Ваш брат отправится с нами в полицию…
Из-за портьеры вышел Николай. На нем тоже были только трусы и майка. Он пригладил рукой взлохмаченные русые волосы, протер глаза.
- За что его? - спросил он, испуганно поглядывая на Михаила.
- А вы кто такой, что я перед вами должен отчитываться? - строго сказал Дубровский. - Где работаете?
- Токарь я. В электромеханических мастерских.
- Пока оставайтесь дома, потребуется - и с вами разберемся. А вы, - Дубровский обернулся к Михаилу Высочину, - собирайтесь, пойдемте со мной.
- Зачем? Что я сделал? - с дрожью в голосе проговорил Михаил.
- Одевайтесь, одевайтесь! Там все выясним.
- Где - там?
Голос Михаила вконец сорвался. Он никак не мог попасть ногой в штанину. Потом, видимо взяв себя в руки, присел на кровать, натянул на ноги брюки, надел ботинки на босу ногу.
Николай подбежал к комоду, достал из выдвинутого ящика немного хлеба, две вареные картофелины, завернул их в какой-то платок и протянул брату:
- На, возьми. Может, завтра еще раздобуду, тогда принесу.
- А куда принесешь-то? - спросил Михаил, натягивая рубаху.
- В полицию принесу. Тебя же туда забирают.
- А ты видел, чтобы полицейские в немецкой форме ходили? - спросил Михаил, кивая на Дубровского.
- Никаких передач ему не потребуется, - многозначительно сказал тот, пристально вглядываясь в лицо Михаила Высочина. - Ну, готовы? Тогда пошли.
Николай подбежал к брату, обнял его, уткнулся ему в грудь. Тот похлопал его по спине, сказал:
- Ничего, Никола! Поживи один. Главное, будь человеком. Увидишь Лиду, расскажи, как было.
- Кто такая эта Лида? - резко спросил Дубровский.
- Дивчина моя, - ответил Михаил и, обращаясь к Николаю, добавил: - Ну, браток, давай поцелуемся на прощание.
Он прильнул к брату и что-то успел прошептать ему на ухо. Дубровский уловил только слова "совхоз Ильича", но сделал вид, что ничего не услышал.
- Ну, хватит, хватит! Не навек прощаетесь! Пошли!
Когда Михаил Высочин подошел к раскрытой двери, ведущей в сени, Дубровский приказал солдату следовать впереди. За ним, понуря голову, зашагал Михаил Высочин. А в двух шагах позади него пошел Дубровский. Так, гуськом, они и дошли до здания русской вспомогательной полиции. Возле входа прохаживался полицейский с карабином. Дубровский отпустил солдата, предварительно поблагодарив его за добросовестную службу фюреру и великой Германии.
Дежурный по полиции, с сонным видом, по первому же требованию Дубровского выдал ему ключи от комнаты и услужливо спросил:
- Не требуется ли еще чего-нибудь?
- Нет, нет. Мы ненадолго, - ответил Дубровский. Оставшись в комнате наедине с Михаилом Высочиным, Дубровский разрешил тому сесть. Сам уселся за стол напротив и пытливо заглянул в его глаза. Михаил виновато потупил взор.
- Так вот, Михаил Высочин, сегодня протокола я вести не буду. Для этого у нас впереди много времени. А пока расскажите мне все про вашу партизанскую банду. Все, что вы о ней знаете.
- Никакой банды я знать не знаю. Я честно работаю на шахте.
- А вы не торопитесь с ответом. Подумайте хорошенько. Чистосердечное признание может спасти вам жизнь.
- А мне и думать нечего. Я…
- Постойте, постойте… Поднимите глаза.
Михаил с трудом оторвал взгляд от поверхности стола и посмотрел на Дубровского. В его серых, чуть расширенных глазах чувствовался испуг, но вместе с тем в них сквозила и решимость.
- А откуда у вас листовки со сводками Советского информбюро?
- И про листовки я ничего не знаю.
- Так. И Лидию Смердову вы тоже не знаете?
- Не знаю я никакой Лидии.
- Как же так? А брату вашему про какую Лиду говорили?
Михаил Высочин вновь потупил взор. Потом с трудом выдавил из себя:
- Есть у меня девушка. Лидой зовут. А вы все Лидия да Лидия. Вот я и попутал.
- А какие листовки вы ей давали?
- Не давал я ей ничего. Зачем это мне? У меня мать при Советской власти арестовали. До сих пор не знаю, жива ли, погибла ли. Думал, при новой власти спокойнее будет. А вы и меня туда же. Что я вам сделал?
- Пока ничего особенного, распространяли антигерманские листовки. Но ведь кто-то взорвал водокачку, кто-то поджег маслозавод. Разве не ясно, в Кадиевке действует партизанская банда.
- А при чем тут я? Что, на мне свет клином сошелся?
- Не только вы. Есть еще некто Кононенко. Вы его знаете? При упоминании Кононенко плечи Михаила Высочина как-то сникли. Не поднимая головы, он ответил:
- Нет. Кононенко я тоже не знаю.
- Еще раз прошу вас подумать серьезно о своем положении. Сейчас я с вами спокойно разговариваю. Но у меня есть средство заставить вас говорить правду. Не вынуждайте меня прибегать к крайностям.
- Я говорю правду. Я ничего не знаю про партизан. И никакого Кононенко не знаю.
- Могу напомнить. Он был директором совхоза неподалеку от Кадиевки.
- Я в совхозе не работал. Откуда мне его знать?
- Ну, допустим. А Василия Иванова вы тоже не знали?
Михаил Высочин недобрым взглядом посмотрел на Дубровского.
- Так знали или не знали? - повторил тот.
- Как не знать! Был мужем моей сестры.
- А почему был?
- Потому что был, да весь вышел. Говорят, расстреляли его…
- Кто расстрелял? - не унимался Дубровский.
- А кто его знает! Он еще до прихода немцев с квартиры исчез. Может, русские и расстреляли.
- И сестру вашу тоже?
- Не-е. Сестренка вместе с ребенком в эвакуацию поехала.
- Кстати, скажите, а почему русские не забрали вас в армию?
- Потому и не взяли, что мать моя вроде как враг народа. Арестована при Советах. А детей врагов народа в армию не брали. Про то я вам и толкую, что при Советах я вроде как враг. А теперь, при немцах, тоже, выходит, - враг? Сами-то рассудите, каково мне?
- Ну, а если вы не враг новому порядку, тогда выкладывайте начистоту, что это за партизанская банда у Кононенко?
Михаил Высочин безнадежно махнул рукой. Больше минуты оба сидели молча. Дубровский думал о том, что, видимо, никакой ловушки здесь нет. Рунцхаймер не имеет никакого отношения к доносу Крючкина. Следовательно, надо постараться скрыть эту подпольную организацию от немцев. А Михаил Высочин, стараясь не показать охватившего его волнения, с ужасом думал о провале группы.
"Неужели сам Кононенко попал к ним в руки? Не может быть. Я же был у него вчера. За один день они не могли его так обработать, чтобы он показал и на меня, и на Лидию Смердову. Постой, постой! А может, Смердова оказалась у них? Но она же ничего не знает про Кононенко".
В памяти мелькали события и лица. Михаил вспомнил, как перед самым приходом немцев его вызвал первый секретарь горкома партии Михаил Егорович Игнатов. Как после короткого разговора предложил ему остаться в Кадиевке и быть связным между Василием Ивановым: и Кононенко. Василия Иванова оставляли в Кадиевке в качестве секретаря подпольного горкома партии, а Кононенко поручили возглавить партизанский отряд.
Правда, связным Высочину быть так и не довелось. На четвертый день после прихода гитлеровцев Василия Иванова схватили гестаповцы на явочной квартире Кротова, куда он заглянул для встречи с подпольщицей Анной Айдаровой. И странно, Иванова забрали, а ее, Айдарову, не тронули. Да и остальных подпольщиков даже не потревожили. Видно, Василий Иванов только своей жизнью распорядился.
Так думал Кононенко, взваливший на свои плечи все руководство городским подпольем, так думали и другие подпольщики. Анну Айдарову проверили на деле и не лишили доверия.
"А может, все же она, Айдарова? - размышлял Михаил Высочин. - Тогда Иванова, а теперь меня?"
- Ну! Ты надумал говорить или в молчанку будешь играть? - строго спросил Дубровский, прерывая его мысли.
Михаил Высочин устало поднял голову:
- Я что? Я все сказал. Спрашивайте. Ежели что знаю - могу. А чего нет - того нет. Не ведаю я про партизан.
- Подумай! Последний раз подумай. Потом захочешь сказать, да поздно будет.
- Я уже все продумал. Кабы знал - сказал бы. А так что? Напраслину возводить на себя не буду.
- Хорошо, тогда пошли!
Дубровский резко поднялся из-за стола. Михаил Высочин медленно встал со стула.
- Быстрее, быстрее! - приказал Дубровский, открывая дверь комнаты.
В вестибюле он вернул ключ дежурному и, пропустив Михаила Высочина вперед, вслед за ним вышел на улицу. Под луной скользили рваные хлопья облаков. Легкий ветерок холодил лицо и руки. Кроме полицейского с карабином, дежурившего возле подъезда, никого на улице не было.
- Сюда, налево! - скомандовал Дубровский.
Нехотя повинуясь, Михаил Высочин побрел в указанном направлении.
- Сойди с тротуара и топай по мостовой!
И это указание Высочин выполнил нехотя. Только что он подумал о бегстве. Это была единственная возможность вырваться из рук гитлеровца. О том же самом думал и Дубровский. Правда, он не хотел, чтобы Михаил Высочин бежал так близко от здания полиции. Здесь на любой окрик могли прибежать полицейские, и тогда неизвестно, удастся ли в этих условиях беглецу скрыться. Вот почему он прогнал Высочина от невысоких заборов, перемахнуть через любой из которых было делом одной секунды.
"Бежать! Бежать! Непременно бежать! Пока он один ведет меня в тюрьму, я могу это сделать. Потом такой возможности, может, и не представится. Вот пройдем еще одну улицу, там потише, и садами, садами к дому Ивана Леванцова. У этого можно будет на чердаке отсидеться", - напряженно размышлял Михаил Высочин, вышагивая по мостовой.
То и дело луч фонарика светил ему под ноги откуда-то сзади. По направлению этого луча Михаил определял, где и на каком приблизительно расстоянии находится от него гестаповец. До намеченного перекрестка оставалось каких-нибудь пятнадцать - двадцать метров, когда луч фонарика метнулся вдруг вверх, потом резко вниз, послышался удар металла о камень, и в наступившей темноте до чуткого слуха Михаила Высочина донеслось:
- У, черт! Неужели разбился?
Поняв, что гестаповец уронил карманный фонарик, Михаил бросился бежать. Сердце учащенно колотилось в груди. Михаил свернул за угол, пересек узкую улочку, разглядел в блеклом свете луны невысокий забор, перебрался через него, миновал чей-то сад, перелез через другой забор и очутился на соседней улице. Только здесь он остановился на мгновение, затаил дыхание, прислушался. Погони не было.
Дубровский был счастлив, что Высочин все понял и решился на побег. Предчувствие не обмануло Дубровского - в Кадиевке действительно существует подпольная организация, и донесение Крючкина - это не новая проверка, придуманная Рунцхаймером.
"Теперь подпольщики будут осторожнее, - раздумывал Дубровский, идя в ГФП. - Высочин обязательно расскажет Кононенко, что о нем известно в гестапо. Да, но необходимо обезопасить Крючкина. Быть может, я зря в разговоре с Высочиным не сослался на донесение этого ублюдка? Тогда сами подпольщики могли бы разделаться с ним по своему усмотрению. Но ведь я еще сомневался, боялся клюнуть на провокацию. А что же делать теперь? Недоставало, чтобы этот Крючкин сообщил о подпольной организации какому-нибудь другому сотруднику! - Дубровский вдруг с ужасом вспомнил, что совершенно случайно оказался в седьмой комнате полиции вместо Потемкина. - Да-а! Если бы Рунцхаймер не послал меня туда, то уже сегодня ночью Михаил Высочин оказался бы на другом допросе. Что там Высочин… И Лидия Смердова, и брат Михаила, а может, и сам Кононенко валялись бы истерзанные в какой-нибудь тюремной камере. А скольких могли потянуть они за собой!.."
И хотя сознание выполненного долга, радость, что не ошибся и скрыл от Рунцхаймера советских патриотов, переполняли все его существо, на душе было неспокойно. В голове роились разноречивые мысли. Он все еще не мог решить, как поступить с Крючкиным. И другой вопрос беспокоил его, настоятельно требовал ответа: следует ли самому связаться с подпольной группой Кононенко? Ведь при определенной ситуации можно было рассчитывать на их помощь. Но для этого необходимо раскрыть себя. А дано ли ему такое право?
В расположение ГФП Дубровский вернулся, когда часы показывали час ночи. Служебный двор был пуст. Не было ни "мерседеса" Рунцхаймера, ни крытых брезентом грузовиков. "Видно, никто еще не возвратился", - подумал он и, не заходя к дежурному, отправился спать в свою комнату. Долго лежал он в постели, не смыкая глаз, размышляя над создавшимся положением, и наконец решил окончательно: ни в какой контакт с людьми Кононенко не вступать, но внимательно наблюдать за их действиями.
Он почти уже вынес приговор и Крючкину, когда за окном послышался шум въехавшего во двор грузовика. Потом в наступившей тишине раздались голоса людей. Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась. В комнату ввалился Александр Потемкин. Еще не успев зажечь керосиновую лампу, он спросил:
- Леонид, ты спишь?
- Нет. Проснулся от этого грохота.
- Ничего, успеешь еще выспаться. А мы не зря съездили. Девчонок пощупали…
- Что за девчонки?
- Так, мелкота всякая. Восемнадцать девчонок и четыре парня.
- Не много ли?
- А мы не разбирались. С кем они встречались, того и брали. Пусть Дылда сам теперь с ними возится.
- Я не о том спрашиваю. Откуда вы брали данные для арестов? Список нашли, что ли?
- Не-е. Никакого списка не было. Нам только две девчонки известны были. Заехали к одной, потом к другой. Во время обыска допросили обеих. Они сказали, с кем дружат, с кем встречаются. Мы - к тем. И тех допросили. Кого они назвали - всех брали. Так и наскребли полторы дюжины с четырьмя кавалерами. Потеха.
- Ну а во время обысков нашли что-нибудь?
- Так себе, мелочь. У одной школьное сочинение подозрительное. У другой фотография Ленина. А оружия - никакого.
- Значит, все это липа.
- Может, липа, а может, и нет. Утром их сам Рунцхаймер прощупает.
- Ладно. До утра уже недалеко. Ложись спать, - предложил Дубровский.
- Сейчас лягу.
Потемкин разделся, задул керосиновую лампу и плюхнулся на постель.
За окном чуть приметно пробивался рассвет.
10
Леонид Дубровский смог вырваться к Алевтине Кривцовой лишь на второй вечер. Весь предыдущий день и половину ночи в гараже ГФП велись непрерывные допросы. Рунцхаймер, вернувшийся из Сталино в плохом расположении духа, буквально озверел, увидев подростков, привезенных из Первомайки. Он угрожал им, бил, истязал, требуя чистосердечных признаний о деятельности партизан. Но что могли сказать несовершеннолетние девчонки и мальчишки, большинству из которых не было и семнадцати, о какой-то подрывной работе!
Рунцхаймер прекрасно понимал, что никакой организованной партизанской группы эти ребята не представляют, и, казалось, именно это бесило его еще больше. Дубровский не знал, что на совещании у полицайкомиссара Майснера Рунцхаймер успел уже похвастаться, что раскрыл крупную, хорошо законспирированную подпольную организацию в Первомайке, и теперь его люди заняты ее уничтожением. Вот почему всеми правдами и неправдами он стремился выбить необходимые показания из этих перепуганных девчонок и мальчишек. Тем же занимались и следователи Рудольф Монцарт, Вальтер Митке, Карл Диль и Макс Борог. Последний первый не выдержал и откровенно сказал Рунцхаймеру, что не верит в эту подпольную организацию.
- Я не узнаю вас, Макс! - взревел Рунцхаймер. - Вы совсем разучились работать! Еще немного усилий - и эти ублюдки признаются во всем!
- Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Но наш Алекс так старается, что две девчонки валяются без сознания в моем кабинете.
- Выволоките их во двор и принимайтесь за других! - распорядился тот. - И учтите, сегодня никто не отправится отдыхать, пока мы не вырвем признания у этих бандитов.
Макс Борог вышел из гаража. Вслед за ним выбежал и Рунцхаймер. На лежаке осталась лежать привязанная к доскам обнаженная девушка. Спина ее была исполосована резиновой плеткой. Она тихо стонала. Рядом с ней стоял уставший до изнеможения полицейский Николай. Плетка свисала с его руки. Склонив голову, он виновато потупил взор, боясь встретиться взглядом с Леонидом Дубровским, который сидел за деревянным столом и вел протокол допроса.
За стеной, где раньше размещалась гаражная мастерская, слышался невнятный говор арестованных. Неожиданно донесся громкий девичий голос:
- Крепись, Зинка!
Но из уст избитой девушки вырвался лишь глухой стон.
Рунцхаймер вернулся в гараж вместе с Гарасом. Пес подбежал к лежаку, обнюхал девичье тело, слизнул кровь с бедра. Рунцхаймер заставил собаку подойти к нему.
- Развяжите ее! - распорядился он.
Дубровский перевел, и полицейский проворно развязал.
- Вставай!
И эту команду перевел Дубровский.
Девушка поднялась, стыдливо прикрывая руками тело.
- Переведите ей, что, если она не расскажет, кто поджег маслозавод в Кадиевке, я спущу на нее собаку.
Зная, что от Рунцхаймера можно ждать всего, Дубровский перевел эту фразу и тут же обратился к шефу:
- Господин фелъдполицайсекретарь, а если она действительно не знает, кто это сделал?
- Это меня мало интересует, господин Дубровский. В таком случае пусть возьмет вину на себя.
Дубровский чуть не задохнулся в бессильной ярости.
- Господин фельдполицайеекретарь, - вырвалось у него, - если вам безразлично, я готов принять маслозавод на себя, но пощадите эту девушку! Посмотрите, она вся дрожит. Она же рассказала вам все, что знает. Будьте снисходительны к слабому полу.
- Я обещал сделать из вас мужчину, а вместо этого вы, кажется, намереваетесь превратить меня в слюнтяя. И как ни странно, у вас получается. Действительно, глупо предполагать, что эта девчонка - представительница слабого пола, как вы смели заметить, - могла спалить маслозавод, взорвать водокачку. На такое мог решиться какой-нибудь шустрый, отчаянный паренек. Вы правы, так будет правдоподобнее. Уведите! - распорядился Рунцхаймер. - И тащите сюда одного из ее кавалеров. Посмотрим, что он скажет.