"Пингвин" качался неподалеку на волнах. Трос, соединивший его с "Прончищевым", уходил провисающей частью в глубь океана.
Чист якорь! - крикнул Агеев в мегафон на мостик.
Чист якорь! - доложил старший помощник капитану Потапову.
- Стоп шпиль! - скомандовал старший помощник. Караван двинулся в сторону шхер. Проплывали мимо хмурые очертания острова Скумкам.
Агеев не торопясь шел на корму. Открылась дверь палубной надстройки. Наружу нетвердо шагнул, оперся на поручни похудевший, белеющий забинтованной головой Фролов.
Сейчас же вернитесь! - строго сказала Ракитина, выйдя на палубу следом.
Да я, Танечка, только на минутку. Ветра морского понюхать. Сил нет больше киснуть в каюте!
Фролов глубоко дышал, жадно смотрел в океанскую даль.
Дайте хоть прочесть, что там с дока пишут…
Если сейчас же не вернешься в каюту - честное ленинское, напишу рапорт капитану и ходить за тобой перестану! Пользуешься, что доктор отлучился, - сказала Таня.
Ее глаза так выразительно блеснули, что Фролов покорно повернулся к двери.
Да я только бы еще полминутки…
Поговори у меня! - оборвала Таня, придерживая дверь. Фролов шагнул в коридор. Он и вправду чувствовал себя еще очень слабым…
Таня остановилась у поручней. Постояла, глядя вдаль, обернулась, увидела Агеева, задержавшегося невдалеке.
- Сергей Никитич! - радостно вскрикнула Таня.
Она порывисто шагнула к нему. И мичман, весь просияв, протянул обе руки, вобрал в свои ладони ее легкие застывшие пальцы.
А я и не знала, что вы теперь с нами… Что же не зашли, Сергей Никитич, не навестили? - говорила Таня с улыбкой, тихонько высвобождая руку.
Не успел, Татьяна Петровна, - тоже улыбался Агеев, - Да я теперь часто к вам наведываться буду.
Еще, может, надоесть успею, помешаю вам Димку Фролова лечить.
Он шутил - весь во власти охватившей его радости, но Таня вспыхнула, сердито сдвинула брови.
Надоел мне этот ваш Димка. Непослушный, болтун. Ходишь, ходишь за ним, а он вот вырвется, как сейчас, и все лечение пойдет насмарку.
Нет, Фролов парень хороший, душевный…- продолжал мичман шутливо, но вдруг осекся - что-то поразило его в Танином разгоряченном лице. - Он и впрямь человек хороший, - серьезно, тихо сказал мичман. - Если, Татьяна Петровна, по сердцу он вам…
Сергей Никитич замолчал, внутренне весь напрягся. Так напрягался на фронте, в бою, когда, бывало, вставал из укрытия, зная: в следующий момент, может быть, ударит в тебя смертельная пуля.
- Я таких, как он, болтунов, хвастунов ненавижу, - горячо, страстно сказала Таня. - Почему он всегда пустяки болтает? Почему он несносный такой, нескромный! Не как некоторые другие…
Агеев слушал, опустив глаза.
Подвигами своими на Севере хвастается то и дело. И в базе, когда меня пройтись пригласил, показал на памятник морякам-гангутцам и говорит: "А ведь я тоже гангутец, на Ханко сражался. Мне с боевыми друзьями еще не такой памятник поставят"… Ну зачем, зачем так о себе говорить?..
Стало быть, вы памятник этот видали? - почти непроизвольно произнес мичман.
Видала… - она открыто взглянула в его потемневшее лицо. - Сергей Никитич, что с вами?
А в тот вечер, когда я в библиотеке вас не застал, когда беда с Жуковым стряслась, вы у памятника того не проходили?
Она молчала, вдруг побледнев. Он молчал тоже, потом сказал раздельно, не отводя глаз:
Папаша мой, Татьяна Петровна, при случае, бывало, пословицу одну вспоминал: "С ложью далеко уйдешь, да назад не вернешься".
С ложью? - повторила она. И вдруг какое-то мучительное выражение возникло на Танином лице, дрогнули губы, беспомощно и в то же время надменно скосились глаза.
Она повернулась, дернула ручку двери, не прибавив ни слова, скрылась в надстройке.
Мичман прошел на корму, где мерно всплескивали, чуть напрягаясь, два стальных троса в белом кипении забортного буруна.
Снова охватывали его привычные походные ощущения: дрожь и покачивание палубы, неустанный свист ветра. Но где то глубокое спокойствие, та радость за-; служенного отдыха, которые обычно следовали за хорошо оконченной работой?
Внезапно сердце его забилось рывками. "Сергей Никитич", - послышался откуда-то издали призывный, слабый Танин голос. Решил не оглядываться, потом все же оглянулся. Нет, это только послышалось ему. Он стоял и стоял, глядя на бушующий след ледокольных винтов.
Он знал - нельзя бесконечно стоять так. Нужно наконец решиться. Пойти к Андросову, доложить о своих чудовищных подозрениях. А ноги словно приросли к палубе. Но вот он вздохнул, решительно пошел по шкафуту. Сумрачно смотрели глаза Агеева с жесткого, словно отлитого из темной меди лица.
Глава двадцать вторая
МАЙОР ОБЪЯСНЯЕТ ВСЕ
- Войдите, - сказал Андросов, откликаясь на сдержанный стук.
Агеев вошел, молча шагнул к столу, за которым, склонясь над бумагами, сидел Андросов. Ефим Авдеевич поднял голову, ждал.
- Разрешите обратиться. Поговорить мне нужно, по одному особому делу.
Голос Агеева звучал приглушенно, трудно.
Присаживайтесь, Сергей Никитич, - сказал устало Андросов. - Выкладывайте ваше особое дело.
Это о Ракитиной Татьяне Петровне, - мичман запнулся, не по-обычному, грузно опустился на диванчик. Темный румянец стал заливать лицо и шею Агеева, резко выделяя полоску подворотничка. Переплелись, сжались широкие пальцы пересеченных шрамами рук. Андросов ждал молча.
- Зашел у нас с ней как-то в начале плавания разговор о памятнике героям Гангута. О том, что, помните, в базе стоит, на пути в старый город. Полагаю, видели вы его?
- Видел, конечно, - сказал удивленно Андросов.
- А она мне ответила, что не видала никогда, - в той части города будто бы не бывала. А сейчас вот обмолвилась невзначай, что видела памятник этот…
Как бы собираясь с силами, мичман замолчал, вытер лицо платком.
- Стало быть, она солгала, - тяжко вымолвил Агеев. - А народ говорит: "Ложь до правды доводит"… Так и ударило в сердце: зачем она мне солгала? Девушка ведь серьезная, не пустышка… Не потому ли, что памятник стоит по дороге туда, где убийство произошло в базе?
Ожидая возражений, он с надеждой поднял глаза.
Дальше, мичман, - только и сказал Андросов.
После всех этих пакостей, что нам в пути враги строят, все думаю о том - нет ли еще подвоха какого… Верю - ничего плохого помыслить она не могла… А только если и наш человек поскользнется…
Агеев перевел дух.
- И еще, как-то раз сказал я ей про того - зарезанного в базе. С изумлением опросила: "А разве он ножом был убит?" И теперь вспоминаю: в тот вечер не было ее на кораблях. А потом, перед тем как мы учебно-аварийную тревогу сыграли, - помните: взрывпакеты зажгли и весь рейд задымили, - пришла с берега очень поздно, как бы не в себе, даже не запомнила, что я ей, повстречавшись на доке той ночью, книгу библиотечную вернул.
Мичман опять смахнул с лица пот.
- И когда зашел в библиотеку, уже на походе, смотрю: книга эта стоит перевернутая, названием вниз - кое-как ее Татьяна Петровна сунула на полку в ту ночь. А ведь она аккуратница, - видно, и вправду не в себе была… А в Бергене не ей ли какой-то ферт сигналить пытался, на берег ее вызывал… Невозможно в это поверить, - прибавил, помолчав, мичман и страдальчески улыбнулся, - но, думаю, и не доложить об этом нельзя.
Да, Сергей Никитич, - сказал Андросов, - Ракитина в той комнате была…
В тот самый вечер была? - не верил собственным ушам мичман.
В тот самый вечер.
Стало быть… она и убила?
- Нет, по-видимому, убила не она. Кажется мне, Сергей Никитич, - Андросов с глубоким сочувствием взглянул в лицо мичману и стал снова смотреть в бумаги, - кажется мне, что Ракитина - наш человек, жертва отвратительной, грязной интриги. Но пока больше вам сказать ничего не могу. Утверждать это с полной определенностью сможем, лишь окончив поход, связавшись с майором Людовым, расследующим дело…
Но повидаться с майором Людовым мичману довелось еще до окончания похода.
Время после разговора в каюте Андросова главный боцман проводил в яростном, неустанном труде, в неустанном наблюдении за исправностью буксиров.
Уже давно проплыла по борту самая северная оконечность Норвегии: прямоугольная, вдавшаяся в океан скала мыса Нордкап и мыс Нордкин, похожий на изогнутый серый рог.
Уже давно ускользнувший опять из лазарета на верхнюю палубу Фролов увидел то, что много времени мечтал увидеть: далеко впереди, вонзаясь в низкие, дымчатые тучи, возникла черная раздвоенная скала, как полураскрытый птичий клюв, поднявшаяся над океаном.
- А вот и Чайкин Клюв! - сказал Фролов стоявшему рядом с ним матросу. Его голос стал торжественно-серьезным, он сдернул с головы бескозырку. Белая марля повязки пересекала коротко остриженную голову, Фролова.
- Похоронен здесь замечательный парень, радистсевероморец Кульбин… Закадычный дружок мой Вася… - чуть слышно прибавил он, и что-то защипало ему глаза.
Молчаливые, дикие горы медленно проплывали мимо. И Фролову захотелось отвести душу с другим старым соратником и другом - Агеевым, героем операции на Чайкином Клюве. Но мичмана нигде не было видно, а нужно было возвращаться в лазарет.
И то, к великому удивлению Фролова, Таня до сих пор не заметила отсутствия своего больного, не разыскивала, не гнала с верхней палубы в каюту, как обычно разыскивала и гнала в последнее время… И Фролов сам почувствовал острую необходимость разыскать Таню… Но ему пришлось одному вернуться в лазарет, он не мог найти Таню…
Она сидела на верхней палубе "Прончищева", в подветренном месте, откуда хорошо видны мягко бугрящиеся, синевато-серые, бесконечно бегущие волны. Нет, мичману не почудилось тогда на юте, что его окликнула Таня. Она и вправду окликнула его, но тут же захлопнула дверь надстройки, пробежала в свою каютку, легла на койку, закрыв руками лицо. Затем медленно вышла под свежий ветер, присела на осветительный люк, неподвижно смотрела в бесконечное, ветреное море…
- Слева пятнадцать - силуэт корабля! - доложил на мостике сигнальщик, вглядываясь сквозь стекла бинокля.
- Наш пограничный катер… Идет курсом на нас… "Прошу разрешения подойти к борту ледокола", - медленно читал он слова флажного семафора, следя за взмахами рук сигнальщика у рубки быстро приближающегося маленького корабля…
Несколько времени спустя в каюту Андросова шагнул перешедший на борт "Прончищева" с борта катера пограничной охраны майор Людов. Майор устроился на диванчике около стола, рядом с ним сидел вызванный в каюту Агеев, а на спинку кресла у стола откинулся озабоченный Андросов.
Глафира Львовна заканчивала свой рассказ.
- А что вправду я выбросила ее - хоть Ракитину Татьяну спросите. Пластинка была какая-то чудная, небьющаяся, только сгибалась… Татьяна как раз в буфет зашла, когда я ведро выносила… А что, товарищ майор, разве навредила я в чем?
- Нет, не очень навредили… Майор поправил очки.
- Опасаюсь - если бы не ваша инициатива, горел бы "Прончищев" где-нибудь у берегов Скандинавии, а док понесло бы на скалы… Дело в том, товарищи, что под верхним небьющимся слоем этой с виду вполне обычной патефонной пластинки был самовозгорающийся состав огромной зажигательной силы.
Все слушали затаив дыхание.
Пластинку можно было безопасно проиграть один-два раза, - не спеша продолжал Людов. - Затем скользящая по ней повторно игла должна была прорезать поверхность, вызвать чудовищную вспышку. Захваченный нами резидент выдал эту тайну, чтобы сохранить свою жалкую жизнь, но моя радиограмма могла прийти уже слишком поздно.
Сразу мне не понравился этот дядька, который ее Тихону Матвеевичу продал! - сказала Глафира Львовна с чувством.
Кстати, почему вы никому не сообщили о своих подозрениях, а предпочли действовать в секрете от всех? - сурово спросил майор.
Она молчала. Ее желчное лицо вдруг просветлело. Она заговорила с мягкостью, для нее необычной.
- Тихон Матвеевич - человек вроде как неземной. Я так рассудила: пусть лучше окончательно меня невзлюбит, а от неприятностей его огражу.
Она всхлипнула, ее пальцы стали комкать мокрый платочек.
- Он за эту пластинку как младенец цеплялся. Мужчина с виду солидный, а в душе - что ангел небесный, на уме у него только музыка да машины.
Ее глаза были тревожно устремлены на майора.
Не беспокойте вы его по этому делу, товарищ майор!
Я не вижу оснований беспокоить его, - сухо сказал Людов.
Легко, как девочка, она поднялась с дивана.
- Тогда разрешите идти, нужно стол к обеду готовить.
Привстав, майор поклонился.
- Не сочтите за труд пригласить сюда товарища Ракитину.
- Какой там труд! Она помедлила у двери.
- А у Тихона Матвеевича все от одиночества. Он человек молодой, ему женское общество нужно.
Она выпорхнула из каюты.
С того времени, как мичман в последний раз видел майора, резко очерченное лицо Людова стало будто еще суше и морщинистей, глубже ввалились глаза под круглыми стеклами очков.
Из внутреннего кармана кителя майор вынул бумажник, из бумажника - отливающий лаковой поверхностью небольшой фотоснимок, положил на край стола.
Агеев взглянул почти машинально, и вдруг изумление вспыхнуло на его. лице, расширились, потемнели зрачки пристальных светлых глаз.
Он наклонился к столу. С фотокарточки смотрели на него двое: очень молодая, счастливо улыбающаяся Таня в костюме военной медицинской сестры и рядом с ней убитый в комнате Шубиной незнакомец.
Да, это был, несомненно, человек, найденный мертвым в комнате Шубиной. С самодовольной, широкой улыбкой он полуобнимал Таню, склонив к ее курчавым волосам голову в высокой фуражке…
Раздался робкий стук в дверь.
- Войдите, - сказал Андросов.
- Звали меня, товарищ капитан третьего ранга? - своим чистым, отдавшимся в сердце мичмана голосом спросила Таня.
- Да, прошу присесть… Товарищ майор хочет задать вам несколько вопросов.
Людов встал, горячо пожал Ракитиной руку.
- Здравствуйте, товарищ майор, - сказала Таня. Увидев Агеева, она растерянно улыбнулась, села на край диванчика. Выпрямившись, сложив руки на коленях, не сводила с Людова глаз.
Майор несколько мгновений молчал. Потом взял со стола, протянул Ракитиной фотокарточку.
- Вам известен этот снимок, Татьяна Петровна? Она подалась вперед, взглянула - и откинулась, словно от удара. Глубочайшее изумление и страх были на ее помертвевшем лице.
- Да ведь я его… Своими руками…
- Вы своими руками порвали его, и вот он снова перед вами? - мягко сказал Людов. Она кивнула, не отводя от фотокарточки глаз. - Вы порвали точно такую карточку в комнате Шубиной, думая, что навсегда расправились с прошлым, а мы нашли этот снимок в кармане диверсанта, задержанного при переходе границы, имевшего среди прочих заданий задание продолжать шантажировать вас…
- Вы сфотографировались в госпитале? - спросил, помолчав, майор.
- Да, когда прощались, когда Кобчиков мне кольцо подарил. Мы по фотокарточке взяли. Я свою всегда носила с собой.
- А он, вероятно, не отнесся так бережно к своему, экземпляру, - сказал Людов. - Хотя, очевидно, сохранял его на всякий случай где-то за рубежом.
Майор положил фотокарточку на стол. - Но резидент, подобравший в комнате Шубиной обрывки вашего снимка, сразу, как вы помните, использовал их, чтобы начать шантажировать вас. А потом успел до своего ареста не только продать Тихону Матвеевичу ту оригинальную пластинку, но и позаботиться о снимке.
Майор помолчал.
- Он переправил своим зарубежным хозяевам клочки этого фотодокумента, на котором вы фигурируете рядом с агентом иностранной разведки. Он рассчитал, что, если вы не погибнете во время пожара, вас смогут вновь и вновь запугивать памятью об убитом.
Андросов передвинулся в кресле. Агеев сидел, стиснув пальцы, чувствуя страшную тяжесть в сердце.
- Установлено непреложно, - с силой сказал Людов, - что человек, найденный убитым в комнате Шубиной, известный вам под именем Кобчикова, был матерым шпионом и диверсантом… А убил шпиона его сообщник, бывший офицер гитлеровского гестапо фон Клейст.
Он расстегнул полевую сумку, вынул из нее несколько написанных на машинке страниц.
- Сейчас, когда следствие по этому делу закончено и преступники обезврежены, уже может быть предан огласке ряд характерных моментов… К счастью, тот факт, что убийство в комнате Шубиной связано с иностранной разведкой, был сразу же установлен нами… Скажите, Татьяна Петровна, в заграничных портах не пытались вступить в контакт с вами какие-либо типы?
В Гетеборге я не увольнялась на берег. В Бергене на пристани какой-то мигал мне, манил к нему спуститься.
Он, конечно, получил задание связаться с вами, узнал вас по одной из копий этого снимка. Субъекты вроде мнимого Кобчикова и после смерти не разжимают когтей. В Заполярье вас тоже должен был встретить некий незнакомец со снимком, но, как я уже доложил, ему пришлось против воли передать эту фотокарточку нам.
Таня сидела будто не дыша. Мичман угрюмо рассматривал свои сплетенные на коленях пальцы.
- Вот, собственно, и все, из-за чего я позволил себе потревожить вас, Татьяна Петровна, - сказал, помолчав, Людов. Он снял, стал не спеша протирать очки. Очень добрыми показались Андросову его серо-голубые, окруженное множеством морщинок глаза.
Полная тишина стояла в каюте. Агеев взглянул на Таню, увидел, что побелели даже ее губы. У Тани был вид человека, лишающегося чувств.
Значит, закончено следствие об убийстве? - спросил Андросов.
Да, следствие закончено… - Майор надел очки, его взгляд сразу отдалился. - Теперь могу сообщить вам, товарищи, что убийство мнимого Кобчикова оказалось лишь первым звеном в цепи последовавших, значительно более важных событий. Диверсанты готовили удар не только по доку - они пытались взорвать новую гидростанцию Электрогорска. Вражеская разведка разработала своеобразный тактический план. Чтобы локализовать наше внимание, отвлечь его от главного объекта диверсии, они навязывали нам мысль, что единственная цель их диверсионных замыслов - док. Но взрыв дока должен был быть лишь сигналом к выброске на берег подрывной группы против Электрогорска.
Людов неожиданно улыбнулся.
- Мы дали этот сигнал: имитацией взрыва - известной вам ночной пожарно-аварийной тревогой на доке. И тут трудно переоценить ту помощь, которую оказала нам Татьяна Петровна.
Губы Ракитиной дрогнули, она сидела, не поднимая глаз.
- Она сама пришла к нам сразу после убийства, откровенно сообщила мне все, что пережила в комнате Шубиной. Несмотря на тяжелое нервное потрясение, она согласилась выполнить ответственное поручение. Правда, продумывая ее показания, еще нелегко было догадаться, что произошло в комнате Шубиной перед приходом милиции. Нельзя не отметить, что немаловажную роль в наших логических выводах сыграли наблюдения мичмана Агеева на месте преступления. Я имею в виду слегка покривленное зеркало и сдвинутую с места мебель…