Экипаж работал дружно и с охотой, поднимая вещи на высокий железный борт "Кратона". Каждый раз, когда очередная клетка взлетала вверх, вслед ей неслись веселые прощальные реплики. Наконец все было погружено, животных под присмотром Сабрана разместили в тихом углу палубы, а багаж заперли в каюте. Когда последний предмет был благополучно уложен, вся команда - Па, Хидуп, масинис, Дулла и Манап - выстроилась в шеренгу перед каютой для прощания. Один за другим они тепло жали нам руки и желали "селамат джалан". Расставаться с ними было очень грустно.
Глава 8
Опасный рейс
Вопрос о том, как добраться до Комодо, мало занимал жителей Сурабаи. Островок лежит в пятистах милях к востоку от Явы, пятым в цепи островов, протянувшейся на тысячу миль. Ни один из чиновников, с которыми мы беседовали, не знал, как попасть на Комодо. Оставалось начать собственные поиски.
Клерк пароходства никогда не слышал такого названия. Пришлось подойти к висевшей на стене карте и показать ему Комодо - крошечное пятно между островами Сумбава и Флорес. Испещрявшие карту черные линии маршрутов его судоходной компании словно нарочно обходили стороной именно это место. Только один восточный маршрут, петлявший между островами, вселял некоторую надежду. Он шел вниз к Сумбаве, затем поднимался вверх, огибая Комодо, и снова сворачивал вниз к острову Флорес. Комодо располагался в пределах досягаемости портов на Сумбаве и Флоресе.
- Когда отходит это судно? - спросил я, указывая на черную линию.
- Следующее судно, туан, будет через два месяца, - живо отозвался клерк.
- Через два месяца, - заметил Чарльз, - мы уже будем в Англин.
- А нельзя в Сурабае зафрахтовать катер или баркас прямо до Комодо? - спросил я, стараясь не впадать в отчаяние.
- Нет, - сказал клерк. - А если бы и было можно, все равно ничего бы не вышло. С такими судами много мороки. Полиция, таможня, военные. Никто не даст разрешения.
Служащие авиакомпании оказались более отзывчивыми. С их помощью выяснилось, что можно полететь на север, до Уджунгпанданга, на острове Сулавеси, там пересесть на маленький самолет, совершающий раз в две недели рейс до Тимора с остановкой на Флоресе, в местечке Маумере. Остров Флорес тянется на двести миль в длину и по форме напоминает банан. Маумере находится в сорока милях от его восточного побережья, а Комодо - в пяти милях от западного. На карте Флореса была обозначена дорога, идущая через весь остров. Если в Маумере удастся нанять машину или грузовик, все проблемы будут решены.
В Сурабае мы встретили несколько человек, слышавших о Маумере, но сами они там никогда не бывали. Самая надежная информация исходила от одного китайца, у которого в Маумере жил дальний родственник, владелец магазина.
- Авто? - спросил я его. - Там много авто?
- Много, много, не сомневайтесь. Если хотите, я пошлю свояку, Тхат Сену, телеграмму. Он все устроит.
Мы от души поблагодарили его.
- Итак, все утряслось, - объявил я Даану за ужином. - План таков: летим до Уджунгпанданга, дальше пересаживаемся на самолет до Маумере, находим свояка нашего китайского друга, нанимаем грузовик, проезжаем из конца в конец Флорес (это двести миль), добываем лодку, челн, любую посудину - пролив там всего пять миль - и высаживаемся на Комодо. Остается только поймать дракона. Раз, два - и готово.
Аэродром в Уджунгпанданге оказался на осадном положении: на Сулавеси было неспокойно. Повсюду стояли солдаты с автоматами на изготовку. Таможенные чиновники тщательно перебрали наш багаж и разрешили переночевать в городе, отправив нас туда в сопровождении вооруженного эскорта и строго-настрого запретив расчехлять кинокамеры.
Наутро мы вылетели. Маленький, почти игрушечный самолет вызвал у членов экспедиции разные чувства: Сабран смотрел на него с восхищением, Чарльз - с недоверием. Машина бодро взлетела и взяла курс на юго-восток. Под нами проплывали крохотные островки, выглядевшие бугорками на океанской глади. Они были покрыты выжженной, бурой травой, лини, кое-где торчали редкие зеленые пальмы. Берега окаймляли полосы белого песка. За неровными линиями прибоя темнели коралловые отмели, дальше за рифами дно резко опускалось, и море становилось переливчато-синим. Сменявшие друг друга островки были похожи как две капли воды и, думаю, ничем не отличались от Комодо. Но ни один из этих клочков суши не стал пристанищем для гигантских ящеров. На всем белом свете они облюбовали именно Комодо.
Самолет парил в безоблачном небе, словно застыв между топазово-желтым солнцем и морем. Через два часа на горизонте в дымке показались горы покрупнее тех, что мы видели раньше. Флорес. Машина пошла на снижение, и коралловый морской ковер заскользил под нами все быстрее и быстрее. Впереди виднелись острые вершимы вулканических гор. Мы плавно пронеслись над берегом, над крытыми соломой хижинами, теснившимися вокруг белой церкви, и самолет, тряхнув нас напоследок, коснулся колесами травы.
Приземистое строение было единственным признаком того, что зеленое поле, на котором мы приземлились, - взлетно-посадочная полоса. Перед ним стояла группа людей, наблюдавших за посадкой, а чуть в стороне - сердце у нас подпрыгнуло от радости - мы увидели грузовик и двоих мужчин, устроившихся на переднем бампере.
Все пассажиры двинулись за пилотом и его помощником в здание аэровокзала. Внутри находилось человек десять в саронгах. Они с любопытством рассматривали нас. У большинства были курчавые волосы и приплюснутые носы с широкими ноздрями; они заметно отличались от индонезийцев, которых мы встречали на Яве и Бали. По всей видимости, это были папуасы с Новой Гвинеи. Представительницей авиакомпании оказалась девушка в пилотке и клетчатой шотландской юбке, выглядевшей в здешнем краю очень экзотично. Она сразу же принялась деловито заполнять бланки, обмениваясь репликами с экипажем самолета. Никто не кинулся встречать нас. На тележке прибыл наш багаж, и его выгрузили прямо на пол. Мы покрутились вокруг в надежде, что Тхат Сен узнает нас по необычным ярлыкам и наклейкам на ящиках.
- Добрый день, - сказал я громко по-индонезийски, обращаясь ко всем разом. - Туан Тхат Сен?
Курчавые мальчики, стоявшие прислонившись к стене, перевели любопытные взоры с багажа на нас с Чарльзом. Один из них хихакнул. Девушка в клетчатой юбке заторопилась к двери и засеменила к взлетной полосе, угрожающе размахивая бумажками.
Публика продолжала лениво разглядывать нас, пока наконец одни из присутствующих не произвел себя в таможенники, надев на голову остроконечную пилотку.
Он ткнул в наш багаж:
- Это все ваше, туан?
Я очаровательно улыбнулся и начал произносить на индонезийском языке речь, которую отрепетировал в самолете:
- Мы - англичане, из Лондона. К сожалению, мы плохо говорим по-индонезийски. Мы приехали снимать фильм. У нас есть много документов. Из министерства информации в Джакарте, от губернатора Малых Зондских островов в Сингарадже, из индонейзийского посольства в Лондоне, из английского консульства в Сурабае…
При каждом упоминании учреждения или официального лица я протягивал соответствующие письмо или пропуск. Таможенник хватал их так, как голодный набрасывается на аппетитную закуску. Чиновник еще переваривал бумаги, когда в дверь ворвался толстый запыхавшийся китаец. Он простер к нам руки, широко улыбнулся и разразился пулеметной индонезийской речью.
Первые несколько предложений я понял, но он тараторил с такой скоростью, что я тут же потерял нить. Дважды я пытался умерить его пыл, норовя вставить пару слов ("Мы - англичане, из Лондона. К сожалению, мы плохо говорим по-индонезийски"), но не тут-то было: он продолжал молотить что-то невразумительное, а я смотрел на него как зачарованный. На китайце были мятые мешковатые брюки и рубашка цвета хаки. Разговаривая, он поминутно утирал пот со лба, прикладывая к нему носовой платок в красный горошек. Как раз его лоб заинтриговал меня больше всего. Дело в том, что спереди волосы у него были выбриты; это создавало странный эффект: казалось, брови у него посажены гораздо ниже, чем задумано природой, и я усиленно пытался восстановить его первоначальный облик. Черные и жесткие, как на зубной щетке, волосы китайца определенно отстояли бы от пышных бровей сантиметра на два с половиной… От размышлений к реальности меня вернул толчок в бок. Оказывается, он замолчал.
- Мы - англичане, - быстро начал я, - из Лондона. К сожалению, мы плохо говорим по-индонезийски…
К этому времени таможенник закончил изучение вороха документов и мелом чертил отметины на багаже. Тхат Сен заснял.
- Лосмен! - воскликнул он.
Видя, что я не понял, о чем идет речь, он прибегнул к классическому британскому способу общения с неразумными иностранцами, предположительно страдающими глухотой.
- Лосмен!! - завопил он мне прямо в ухо.
Способ возымел действие: я сразу вспомнил значение слова. Мы взяли багаж и понесли его к грузовику, который, как выяснилось, действительно принадлежал Тхат Сену. Машина со страшным ревом двинулась к городу. По дороге мы вынуждены были молчать, поскольку разговаривать при таком шуме было бессмысленно.
Лосмен на Флоресе ничем не отличался от остальных гостиниц в маленьких городах Индонезии - ряд темных цементных клетушек с длинной общей верандой; в каждой комнате стояло дощатое прямоугольное сооружение с тоненьким свернутым матрацем, призванное служить кроватью. Мы разложили вещи и вернулись к Тхат Сену.
Битый час мы трудились над словарем, пытаясь сориентироваться в обстановке. Грузовик Тхат Сена был единственным в Маумере транспортным средством; кстати, его сделали пригодным для езды совсем недавно - машине предстояло совершить бросок до деревни Ларантука, что в двадцати милях к востоку (нам же надо было в прямо противоположную сторону). В Ларантуке это сокровище пробудет неделю, пока его подготовят к обратному путешествию в Маумере. Грузовик был жизненно важным винтиком в транспортной системе острова, и реквизировать его было просто немыслимо. Тхат Сен обнадеживающе улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал:
- Не расстраивайтесь. Забудьте грузовик.
Мы с Чарльзом и Сабраном мрачно переглянулись.
- Не расстраивайтесь, - повторил Тхат Сен. - У меня идея. Цветные озера Флореса. Очень знаменитые. Очень красивые. Очень близко. Забудьте ящериц. Снимайте озера.
Мы дружно отвергли эту идею. Другой путь на Комодо лежал через море; может быть, на причале в Маумере сыщется моторное судно? Тхат Сен уверенно замотал головой, не оставляя сомнений, что такового нет. Может, рыболовный баркас - прау?
- Может быть, - ответил Тхат Сен.
Мы даже не успели как следует поблагодарить его за заботу и терпение, как он рванул в своем громыхающем грузовике искать нам лодку.
Вернулся он поздно вечером. Выскочив из грузовика, беспрерывно утирая пот со лба и широко улыбаясь, Тхат Сен сообщил, что все в порядке. Весь рыболовный флот ушел в море, но, по счастливой случайности, одна прау осталась в гавани, и он привел капитана для переговоров. Перед нами стоял хитроватого вида человек с длинными черными волосами, в саронге и черной пичи. Он предоставил вести переговоры Тхат Сену, а сам уставился в пол, время от времени кивая в знак согласия.
Мы знали, что от Маумере в сторону Комодо дует пассат. Если капитан доставит нас на остров драконов, оттуда мы при попутном восточном ветре доберемся до Сумбавы, где попытаемся сесть на самолет. Капитан согласился. Оставалось только договориться о цене. Торговаться мы особенно не могли, поскольку и Тхат Сен и капитан прекрасно знали, как мы рвемся на Комодо, а без лодки нам туда не попасть. Окончательная цена оказалась очень высокой. Капитан ушел весьма довольный, сказав, что назавтра будет готов.
У нас было полно дел. Требовалось посетить полицейский участок Маумере, ублажить таможенников в гавани и отменить заказ на обратные авиабилеты. Кроме того, надо было сходить в магазин Тхат Сена и запастись провизией. Расходы пришлось урезать, так как почти все деньги ушли на оплату прау. Оставался лишь неприкосновенный запас - неизвестно, сколько может понадобиться денег для возвращения на Яву. Из деликатесов мы приобрели несколько банок тушенки и сгущенного молока, немного сухофруктов, большую банку маргарина и несколько плиток шоколада, но основной покупкой был мешок риса. Тхат Сен убедил нас, что на рисе и свежей рыбе мы продержимся несколько недель: рыбы в море полно.
К середине следующего дня мы явились на причал со всеми покупками. Капитана не было, но Тхат Сен представил нам команду - двух мальчиков лет по четырнадцати - Хасана и Хамида. Чем-то они походили на капитана - прямые волосы и тонкие черты лица. Одет был экипаж в клетчатые саронги; перетаскивая багаж, они задрали их почти до пояса, и из-под саронгов выглянули ярко-красные шаровары.
Прау оказалась еще меньше, чем мы ожидали. Эго было одномачтовое суденышко длиною семь с половиной метров с раскачивающимся на бамбуковом гике треугольным гротом и маленьким фоком, нижний край которого был тоже привязан к гику. К мачте примыкала низкая каюта с двускатной крышей. Она возвышалась примерно на метр над палубой, так что войти в нее можно было только на четвереньках. Пол устилала толстая бамбуковая циновка, лежавшая на скрещенных бимсах. Когда ее свернули, под ней оказался зияющий провал.
Мы начали спускать вещи через пол каюты в трюм, укладывая их на коралловые глыбы, служившие балластом. Наличие балласта нас обрадовало. Во-первых, лодку будет меньше качать, а во-вторых, он предохранит аппаратуру от грязной воды, хлюпающей на днище. Внутри трюма стояло невыносимое зловоние. Пахло затхлой морской водой, орехом кола и гниющей соленой рыбой. Мы с облегчением вздохнули, когда погрузка закончилась.
Капитан явился под вечер, по-деловому оглядел хозяйство и молча кивнул. Тхат Сен с неизменной улыбкой стоял на причале, промокая пот на лбу. Мы в последний раз поблагодарили его, Хасан и Хамид подняли парус, капитан встал у румпеля, и прау отчалила.
Вечер выдался замечательный, дул свежий ветер, посудина легко скользила по неспокойному морю. Чарльз вызвался спать на палубе, а мы с Сабраном устроились на циновке в каюте с Хасаном и Хамидом. Кто прогадал, сказать было невозможно. Чарльз рисковал попасть под проливной дождь или получить по голове гиком, грозно раскачивавшимся в тридцати сантиметрах над его головой при малейшей перемене курса. Зато он находился на свежем воздухе, а это в полной мере может оценить лишь тот, кому доводилось лежать стиснутым в каюте, наполненной вонью гниющей в трюме рыбы. Как бы то ни было, никто не нудил и не жаловался. Главное, мы двигались к цели.
Когда я проснулся, баркас качался на месте. "Должно быть, ветер стих", - мелькнуло в мозгу. В дверном проеме на фойе безоблачного неба алмазно сверкал Южный Крест. И туг же раздался жутким скрежет, окончательно разбудивший меня. Суденышко затряслось нервной дрожью. Я выполз из каюты. Чарльз тоже проснулся и свесился за борт.
- Мы сели на коралловый риф, - бесстрастным голосом сообщил он.
Я позвал капитана. Тот сидел, облокотившись на румпель, и не реагировал. Я бросился к нему и начал трясти его. Шеф открыл глаза и недовольно пробурчал:
- Адух, туан (Так не надо).
- Посмотрите! - закричал я, возбужденно тыча за борт.
Прау закачалась и стала крениться, отчаянно скрежеща.
Капитан почесал правое ухо.
- Это не есть хорошо, - сказал он обиженно. - Я плохо слышу.
- Мы сели на риф! - орал я в отчаянии. - Это совсем нехорошо.
Капитан нехотя поднялся и разбудил Хасана с Хамидом. Подручные подняли лежавшую у борта длинную бамбуковую жердь и начали сталкивать судно с рифа. Луна светила так ярко, что на глубине двух метров отчетливо просматривались впадины и выступы кораллов. Вода фосфоресцировала; каждый раз, когда баркас от слабого толчка поднимался и снова садился на коралл, вода озарялась зеленоватым светом.
Десять минут спустя мы мягко качались на глубине. Риф был пройден. Мальчики вернулись в каюту и улеглись спать, капитан закутался в саронг и тоже заснул у румпеля.
Мы с Чарльзом так разволновались, что долго не могли прийти в себя. Вполне возможно, никакой особой опасности нам не грозило - на море был полный штиль, но во всех читанных ранее рассказах о путешествиях столкновение с рифом непременно кончалось катастрофой. Доверие к капитану было поколеблено.
Сон не шел, добрый час мы просидели на палубе. На горизонте вырисовывалась неясная тень большого острова. Паруса безвольно повисли. Лодка вздымалась и опускалась в такт дыханию моря. С верхушки мачты неожиданно прокричал маленький геккон-чичак. Наконец мы тоже заснули.
Проснувшись, я увидел, что остров находится там же, где и шесть часов назад. Мы не продвинулись ни на шаг. Весь день прау медленно кружилась на месте. Ничего не оставалось, как сидеть и курить, швыряя за борт окурки; к вечеру в голубой прозрачной воде вокруг было полным-полно мусора. Лежащий впереди остров притягивал нас как магнитом. Хасан и Хамид спали. Капитан развалился у румпеля, заложив руки за голову и уставившись в небо. Время от времени он рассеянно выкрикивал что-то высоким фальцетом. Думаю, это была песня. В принципе я хорошо отношусь к пению, но, когда оно длится несколько часов подряд, любое, самое хорошее исполнение может порядком надоесть. Солнце клонилось к закату, и мы стали устраиваться на ночь.
Утром остров все еще находился на том же расстоянии. Его вид не вызывал ничего, кроме бешенства. Целый день мы провалялись на борту, ожидая хотя бы слабого дуновения ветерка, но паруса не шевелились, безжизненно повиснув. Вчерашние окурки зловеще плавали недалеко от прау. Мы с Чарльзом сидели на солнцепеке, свесив за борт ноги, тщетно ловя прохладу в теплой воде. Сабран занимался приготовлением пищи. Весь запас свежей воды хранился в глиняном кувшине, висевшем снаружи каюты. Несмотря на то что сверху он был прикрыт керамической тарелочкой, там оказалось много личинок москитов. При полном штиле солнце палило так неистово, что до кувшина невозможно было дотронуться, а вода приобрела отвратительный вкус. Сабран сумел превратить ее в довольно приятный и безвредный напиток: вскипятив воду, он растворил в ней несколько стерилизующих таблеток, добавил сахар и кофе. Впрочем, жажда одолевала с такой силой, что было не до капризов. Только когда Сабран в четвертый раз подал нам в качестве единственного блюда отварной, ничем не приправленный рис, я проявил строптивость.
Я решил поговорить с капитаном. Наш предводитель лежал, развалившись на корме, спазматически выкрикивая слова бесконечной заунывной песни.
- Любезный друг, - сказал я. - Мы очень хотим есть. Нельзя ли наловить рыбы?
- Нет, - ответил он.
- Почему?
- Нет крючков. Нет лески.
Я возмутился: