"В незапамятные времена, когда земля была ровной и гладкой, когда звери походили на людей, а люди - на богов, две женщины пришли на юг из страны Вавилак. Их звали Мисилгое и Боалере. По пути они давали имена животным и растениям, которые до той поры были безымянными. Мисилгое ждала ребенка, и, когда они подошли к месту, где из земли бил ключ, она почувствовала, что ребенок зашевелился во чреве. Этот источник назывался Миррамина, и находился он неподалеку от реки Гойдер, что к востоку от Манингриды. Итак, им пришлось остановиться, и, пока Мисилгое отдыхала, Боалере добывала пищу. Она собирала ямс и луковицы лилий, ловила гоан и бандикутов.
Сестры не ведали, что источник был жилищем гигантского змея Юрлунггура, который спал под черной водой. Вскоре Мисилгое родила ребенка. Это был мальчик, и его назвали Джанггалангом. Боалере собралась изжарить на костре убитых животных, как вдруг они ожили и прыгнули в источник. Тут сестры догадались, в чем дело.
- Наверное, под водой лежит змей. Подождем до захода солнца, - решили они. - Может, тогда удастся поймать кого-нибудь.
Тем временем кровь Мисилгое, пролитая во время родов, затекла в источник и замутила воду. Юрлунггур отведал крови и узнал, что сестры сидят у источника. Мисилгое надрала коры и соорудила из нее люльку для младенца. Потом она построила шалаш, где они собирались провести ночь. Но Юрлунггур, рассерженный тем, что женщины осквернили его источник, вылез из колодца. Вместе с ним выползли и укрывшиеся там гоаны. Он зашипел и нагнал своим дыханием тучи на небо. Мир погрузился во тьму. Мисилгое мирно спала, а Боалере, взяв палочки, стала отбивать ритм, плясать и петь, чтобы умилостивить змея. Наконец, обессилев, она забралась в шалаш, уселась на палочки, благословила их, после чего заснула рядом с сестрой.
Юрлунггур проглотил младенца Джанггаланга, а затем сожрал обеих сестер. Он изогнулся до неба, тело его стало радугой, язык - молнией, а голос - громом. Из поднебесья он призвал змей со всего края и рассказал им о случившемся у источника. Змеи высмеяли его и обозвали глупцом. Зачем ты съел женщин и младенца, сказали они. Юрлунггур вернулся к колодцу, изверг из себя живых женщин и младенца и опять погрузился на дно".
Это был лишь эпизод из длинной саги о двух сестрах Вавалаг и мужчинах Вонгар, которые встретили женщин вскоре после того, как они живыми вышли из змеиного брюха. Легенда все разрасталась. По ходу действия все животные получали имена, а люди - повеление свыше совершать обряды обрезания и скарификации, зарождались ритмы ритуальных танцев и устанавливался порядок торжественных церемоний. Определялась и общественная структура племени бурада - тотемы, кланы и семейные ячейки. Каждый человек был так или иначе связан с главными персонажами легенды, и степень родства с ними определяла его положение в племени.
Миф был нескончаем, как "Кольцо Нибелунгов", и полон смысла, как Книга бытия. Женщинам не дозволялось знать его, а мужчины открывали его постепенно, в течение всей жизни. Прежде чем мальчик появляется на свет, его дух покидает тотемический источник, где обитают духи его предков, и переселяется в чрево матери. Когда мальчику исполняется восемь-девять лет, он проходит обряд обрезания и его частично посвящают в тайны мифа, доступные пониманию ребенка. С возрастом ему открывают все новые детали и священные символы, пока наконец в старости он, подобно Магани, не постигает смысла жизни. Человек умирает, а его дух, покинув бренное тело, вновь возвращается в тотем, откуда вышел много лет назад.
Магани и Джарабили готовились показать маленький эпизод мифа молодым людям, достигшим того возраста, когда нм надлежит увидеть священные символы, а также обучиться ритуальным танцам и песнопениям; после торжественного посвящения перед ними откроется следующая ступень понимания мира. Предстоящий ритуал символизировал возвращение к жизни гоан, скрывшихся в священном источнике Юрлунггура.
Представление требовало тщательной подготовки. Каждый день Магани и Джарабили приходили к хижине и усердно разрисовывали диджериду. Даже в незаконченном виде труба была священным предметом, и, когда я неуважительно протянул над ней руку, чтобы взять что-то, лежавшее по другую сторону, Джарабили цыкнул на меня и отчитал. Так обращаться с Юрлунггуром не полагается.
Диджериду по всей длине была разрисована изображениями гоан, чередовавшимися с длинными заштрихованными прямоугольниками - символами самого Юрлунггура. После каждой фигуры Магани прекращал работу, пристраивался на земле возле трубы и дул в нее. Юрлунггур отзывался низкими дрожащими звуками. Джарабили брал затем ритмические палочки и, отбивая ими такт по трубе, выкликал священное имя. Каждый разрисованный участок завершался такой процедурой: ведь только "убаюкав" Юрлунггура, можно было двигаться дальше.
Однажды, закончив пение, Джарабили погрузился в глубокую задумчивость. Он сидел, не шевелясь, с палочками в руках, а по его застывшему лицу текли слезы.
- Вспомнил об отце, - объяснил он.
Позже я узнал, что этот Юрлунггур был создай для похорон и, по словам Магани, на нем играли, чтобы "сказать последнее прощай" уходящим из жизни; в прошлый раз Джарабили помогал разрисовывать его как раз по случаю смерти своего отца.
Я спросил Магани, трудно ли играть на этом инструменте.
- Попробуй, - ответил он и, увидев, что я заколебался, добавил: - Не бойся, попробуй.
Я лег на землю, как это делал Магани, вставил в рот восковой мундштук, сжал губы, надул щеки и дунул в трубу. Раздался сиплый, икающий звук, по меньшей мере на октаву выше раскатистого баса, который получался у Магани. Джарабили пришел в ужас.
- Стой, стой! - страдальчески запричитал он, затыкая пальцами уши. - Мальчики, женщины - все могут услышать!
Комментарий льстил самолюбию, но, боюсь, вряд ли кто-нибудь услышал мое соло. На всякий случай я решил больше не трубить. Юрлунггур выглядит простым инструментом, но это впечатление обманчиво. Для игры на нем не следует напрягать губы, и даже Магани приходилось делать несколько попыток, чтобы добиться нужной вибрации губ и заставить резонировать воздух в трубе.
В тот день произошло непредвиденное. Играть на Юрлунггуре имели право только Магани и Джарабили. Под вечер к хижине пришел кривобокий бородатый старик, которого я раньше не видел. Трое мужчин повели беседу, после чего гость улегся на землю и приложил к губам мундштук. Он подул, но инструмент молчал. Магани нетерпеливо наблюдал за происходящим. Джарабили явно нервничал. Бородач дунул еще раз - с тем же успехом. Магани бесцеремонно оттолкнул его и сам пристроился к трубе. Но и у него ничего не вышло. Он дул и так и сяк - все без толку. Магани сел, лицо его исказилось от ужаса.
- Там засел дьявол, - прошептал он сдавленным голосом. Но, подумав секунду, добавил, уже более спокойно: - Или появилась трещина.
Вдвоем с Джарабили они тщательно осмотрели каждый кусочек трубы. Все было в полном порядке. Я вспомнил свои жалкие попытки сыграть утром на Юрлунггуре и со страхом подумал, как бы они не связали эти два события. Магани лег на землю и вновь приник к инструменту. На сей раз из трубы вырвался сиплый рев. Все облегченно заулыбались.
В тот вечер больше никто уже не решался дотрагиваться до трубы; в оба конца вставили затычки из коры, а Джарабили страстно произнес над ней заклинания, чтобы внутрь не залетел не только дьявол, но и дух его отца и деда. После этого трубу спрятали в шалаше.
Пока Магани и Джарабили втайне от всех оформляли Юрлунггур, в других уголках буша столь же скрытно совершались иные ритуалы; дело в том, что оба племени, бурада и гунавиджи, делились на несколько кланов, а те, в свою очередь, подразделялись на тотемические группы, и каждая община имела свои ритуалы. Помимо этого у члена племени были собственные священные предметы, которые он лелеял и с которыми общался один на один; лишь самым близким родственникам, принадлежавшим к тому же тотему, разрешалось видеть их. Бродить по бушу стало нелегким делом: приходилось внимательно следить за тем, чтобы бестактно не нарушить чужое священнодействие.
Обычно я договаривался с кем-нибудь из подростков помочь дотащить до места съемочную аппаратуру. В один из дней, когда мы шли по бушу, я приметил сидящего на акации лори - маленького желтогрудого попугая с красной головкой. Птичка вспорхнула, и я в азарте двинулся за ней сквозь кустарник, велев мальчику идти следом. Пройдя шагов двадцать, я обернулся и увидел, что мальчик стоит на месте как вкопанный. Птичка снова взлетела, я поспешил за ней, недовольным голосом приказал своему спутнику не отставать. И тут, обогнув очередной куст, я заметил сидящего старика.
На коленях у него лежал обмотанный листьями длинный деревянный предмет, который он смачивал стекающим с тела потом. Мальчик стоял позади меня, но все же достаточно близко от старика. Заметив нас, старик снял предмет с колен, сунул его под бревно, на котором сидел, и прикрыл куском коры. Затем он встал и сердито заговорил с пареньком. За нарушение обычая тому полагалось платить штраф; они сошлись на двух пачках табаку. Понятно, что платить предстояло мне, поэтому размер штрафа был увеличен. Но я был рад, что инцидент закончился благополучно: по законам племени наказание за такой проступок могло быть куда строже.
В другой раз тот же старик, с которым мы успели подружиться, подвел меня к дереву, к ветвям которого было привязано штук десять длинных, увесистых палок. На одних болтались пучки перьев, другие были замысловато разрисованы по всей длине точечками и перекрестной штриховкой. Эти священные предметы принадлежали другой тотемической группе: ее члены собирались под этим деревом, чтобы общаться с духами своих предков.
Постепенно я начинал понимать, что такие владения разбросаны вокруг станции по всему бушу. Разделенные невидимыми границами, они напоминали мне птичьи территории. Точно так же, например, делят лес дрозды, и это определяет их поведение. Каждый самец имеет преимущественное право на определенную площадь, и, посмей другой дрозд залететь на чужую территорию, владелец поведет себя агрессивно - примет соответствующую позу и начнет бранить нарушителя. Интересно, что виновник, проникший "за границу" в поисках пищи, ведет себя, будучи обнаруженным, крайне трусливо и поспешно убирается восвояси.
Поведение людей в буше вокруг Манингриды было очень похожим, с той лишь разницей, что в подобной ситуации они оказались не по своей воле. В обычных условиях племена аборигенов жили бы на огромной территории, на расстоянии многих миль друг от друга. Никто не нарушал бы священного уединения. Но здесь, в поселении, собралось слишком много людей, принадлежащих к разным тотемам, поэтому возникали трудности и вести себя приходилось осмотрительно.
Мы уже поняли, что аборигены значительную часть времени в той или иной форме посвящали делу. Надо было провести множество мелких ритуальных обрядов, подготовить священные предметы, произнести над ними заклинания, совершить помазания и с наступлением каждого нового сезона отпраздновать корробори.
Я спросил у Мика Айвори, как он относится к такой плотной занятости своих подопечных, ведь это означало нарушение графика работы на лесопильном заводе и в других подразделениях станции. Он ответил, что разрешил проводить малые корробори только по выходным. Но все эти ритуалы лишь часть подготовки к грандиозной церемонии, в которой участвует все племя.
В первый раз, когда подошло время большого корробори, Мик понял, что его запреты не властны: церемония состоится, несмотря ни на какие увещевания. Пришлось объявить этот день национальным праздником и даже выдать каждому "сухой паек", поскольку церемония должна была проходить на берегу реки Блайз, в нескольких милях от станции. Однако праздничный день вылился в долгое гулянье, и нормальная работа возобновилась только через неделю.
В следующий раз Мик остановил все работы на три дня, но продуктов уже не выдавал и настоятельно просил всех вернуться вовремя. Большинство выполнило просьбу начальника. Как будут развиваться события дальше, покажет время. Вскоре в поселение должен прибыть миссионер. Как он отнесется к ситуации - неведомо…
Несколько раз мы присутствовали на малых корро-6ори, проводимых племенем гунавиджи. В субботу мужчины собирались в прибрежной эвкалиптовой рощице. Все утро они разрисовывали тела, готовясь к церемонии, а во второй половине дня начались танцы.
Аборигены танцевали двумя группами; в каждой был старик солист, который, притоптывая перед остальными, вычерчивал воммарой на песке сложные фигуры. Танцующие двигались за ведущим, ритмично подпрыгивая и что-то выкрикивая хором. Затем они все разом падали на колени и ползли по песку. Солисты сближались и вдруг начинали тыкать друг в друга пальцами, гримасничая и показывая при этом язык. За происходящим внимательно наблюдала группа юношей с копьями в руках. Когда танец заканчивался, все гуськом шествовали к окраине поселения. Там их ожидали женщины и дети, столпившиеся вокруг дерева с обрубленными ветвями. Солисты, громко распевая, кидались к дереву. Под визг разбегающихся в разные стороны женщин они взбирались на ствол по торчащим веткам, а юноши водили вокруг хоровод, издавая отрывистые вопли.
Разобраться в символике было нелегко. Старики солисты изображали змеев; представление у эвкалипта предназначалось для юношей с копьями и составляло часть церемонии посвящения. Вот, пожалуй, и все, что мы поняли. Остальное было загадкой.
Я разговорился с одним гунавиджи, пытаясь прояснить значение ритуала. К сожалению, ни с одним из членов этого племени мы не сошлись так близко, как с Магани; у меня не было уверенности, что гунавиджи понимает мои вопросы, а я - его ответы. Он мог говорить мне то, что, по его мнению, я хотел услышать; с таким же успехом он мог просто не знать ответа, но из гордости не желал в этом признаться. Скорее же всего он решил не раскрываться, поскольку со временем нас стали считать членами клана Магани. Это можно было понять: большую часть времени мы проводили с ним. Тем самым мы отрезали себя от остальных, и, как и самому Магани, нам не пристало допытываться, что означает тот или иной обряд. Из любопытства нельзя было переступать границы приличия.
Живущие в поселении белые австралийцы не горели желанием познакомиться с ритуалами аборигенов. Управляющий лесопилкой не выказывал ни малейшего интереса. Его отношение к чернокожим согражданам определялось их умением подкатывать бревна к циркулярной пиле и укладывать доски в штабеля. Двум живущим здесь медсестрам даже при желании никто бы не позволил увидеть или услышать то, что происходит во время важнейших церемоний; правда, как на белых, на них не распространялись ограничения, обусловленные обрядами, но все же они были женщинами, а ни одна женщина не допускается в тайные дела мужчин.
Что касается Мика Айвори, то он находился на особом положении. Прояви он хоть малейшую симпатию к одной группе, он не смог бы руководить остальными. Ему следовало оставаться беспристрастным судьей и не выражать кому-либо симпатий. На то были веские причины.
Однажды вечером из лагеря гунавиджи послышались крики и плач. Мы побежали узнать, что случилось. Двое мужчин расхаживали по территории, вопя друг на друга. Вздымая руки, пронзительно кричала женщина. Сцена выглядела "нормальным" скандалом с обменом оскорблениями. По вдруг в воздухе просвистело копье. Я не успел заметить, кто его бросил, как в следующую секунду с противоположной стороны пронеслось другое копье. Лагерь закипел, все пошло вверх дном, забегали взад-вперед мужчины, зарыдали женщины.
Мик как ни в чем не бывало прошел сквозь бурлящую толпу и через пару минут выволок оттуда двух зачинщиков, затеявших дуэль на копьях. У одного зияла глубокая рана на голове и пол-лица было залито кровью. На мой взгляд, вмешательство Айвори было делом опасным. Замечу, что всю операцию он провел поразительно хладнокровно, действуя с абсолютной уверенностью.
Вот как он сам позже объяснил нам происшедшее.
- Драки с копьями у нас дело обычное, что вы хотите - скученность. Ссоры случаются примерно раз в месяц, как правило, из-за женщин или во время азартной игры. Сладить с ними довольно просто, если подоспеть вовремя. Эти люди дерутся по правилам. Один кидает копье и ждет, пока другой ответит. Остальные в это время орут. Тут-то и надо их утихомирить. Если опоздать и дать им время сгруппироваться по кланам, дело может принять серьезный оборот. Пока на зрителях надеты брюки, можно быть уверенным, что в драку они не полезут, потому что всерьез сражаются они только в набедренных повязках. Вот если они начинают снимать брюки, дело плохо.
Белые строители жили отдельно. По распоряжению Айвори они не имели права входить в лагерь; Мик опасался неприятностей: кто-то мог начать приставать к женщинам-аборигенкам или угощать спиртным (в лагере действовал сухой закон). Вид у рабочих был, прямо скажем, пугающий. Заросшие щетиной, голые по пояс люди часами вкалывали под палящим солнцем и, как считалось, получали гигантские деньги. По вечерам они сидели по домам и устраивали грандиозные пьянки. Самыми счастливыми были дни прибытия катера.
Однажды судно задержалось, и строители почти на две недели остались без выпивки. Ящики с пивом лежали поверх остального груза и потому первыми оказались на берегу. Их тут же вскрыли и шумно отметили окончание "засухи". Пропустив по кружке, рабочие решили, что такое событие надо отпраздновать по-настоящему. Час спустя никто уже и не думал о разгрузке, и шкиперу пришлось ждать у причала несколько дней. Он потерял на этом солидные деньги и в дальнейшем стал поступать умнее. В следующий раз страждущие увидели, что выпивка лежит на дне трюма под мешками с цементом и бочками с керосином. Разгрузка никогда еще не проходила так быстро, и с тех пор все шло гладко.
Юрлунггур был почти готов. На обоих его концах красовались колечки с воткнутыми в них ярко-оранжевыми перьями попугая лори. На кольце возле мундштука висели еще две кисточки из белых пушистых перьев, смазанных воском. Между символическими изображениями Юрлунггура и гоан появились изображения маленьких гекконов с плоскими пятнистыми хвостами. По всей длине трубы были разбросаны существа овальной формы с множеством ножек, которые, впрочем, с таким же успехом могли оказаться и волосками. На мой вопрос Магани ответил, что это чики. "Чики" на пиджин означает нечто жалящее или кусающее. Я решил, что речь идет о насекомых, в большом количестве появляющихся на внутренней стороне листьев в сезон дождей. Не исключаю, что это были изображения гусениц мотыльков с жалящими волосками, но точно установить, кто они и зачем появились на трубе, мне так и не удалось.
Юрлунггур превратился в сверкающий яркими красками роскошный предмет. Магани, любовно подбирая цвета, вставлял в колечко перья, которые доставал из маленького мешочка. Завязав последний узелок, он лег на землю и еще раз проверил звук.
- Готов, - торжественно изрек он, - завтра тоже будет танцевать.