Надо было видеть его радость:
- У самой дороги?
- На дороге чертежи.
- Окошечко открутим и услышим?
- Услышим и увидим.
- Здорово, босс!
Собирались долго, на неделю отложили. Накануне выезда зашел к Бианки окончательно договориться. В передней встретила Вера Николаевна, жена Виталия, шепчет:
- Не позволяют врачи. Не расстраивайте его, не говорите о поездке.
Целый вечер мы разговаривали на разные темы. Про мошников, про тока - ни я, ни он. Были ли правы врачи? Я? Вера Николаевна?
Виталия нет, а глухари поют. Поют и на "бианковском" току. Наверно, и числом прибавились, ведь никто из нас после на этом току не стрелял. Конечно, поют…
ЖУРАВЛИНАЯ РОДИНА
Глупо было бы написать: "Виталий Бианки любил природу". Никчемно. Но интересно, что само слово "природа" Виталий терпеть не мог, хотя и вынужден был им пользоваться, говорил: "Природа, хм! Неуклюжее какое слово; представляется что-то вроде толстой чугунной бабы".
В письмах Виталия непременно кусочек, пусть две-три строчки, о природе:
"Репино. Меня вишь куда пихнули. Тут, правда, недурно: еловый воздух, смешанный лес, дюны, море, много птиц, белок, черемухи, кислица".
"Ленинград. Вот сейчас еще гляжу из своего окна и просто изумляюсь: топольки стоят зеленые! На Марсовом, у Казанского собора расцветают розы. Летом совсем засыхавший лес в октябре стоит весь зеленый - всем на удивление. А стрижи ежегодно исчезают у нас в свой календарный срок: 20 августа. Пятый год отмечаю в Комарове: день в день, тютелька в тютельку! Это поразительный фено-феномен! Вношу это в свою "Лесную газету"".
В мозглый осенний день 1950 года я привез Виталию фотографии из Новгородской области, где проводил лето. Виталий морщился, у него болела нога. Мы долго молчали. Наконец он сказал:
- Хороши места, я там близко жил на озере Карабожа, километров сорок, наверно. Не могу без леса, без воды, отсюда выбираться трудно. Что бы поставить где-нибудь избушку на курьих ножках? Как думаешь? Говорят, под Весьегонском хороши места - холмистые, воды - океан, утка, рыба. Съездил бы с моими ребятами, посмотрел?
Я ответил, что съездить могу, но что для этого дела мне давно приглянулось место в Любытинском районе Новгородской области. На этом разговор окончился.
В июне следующего года пришло письмо из Репина от Виталия: "Я, собственно, вот насчет чего: поедешь ты во Весьегонск или не поедешь? Насчет избушки на курьих ножках? Если всерьез разделяешь мои мысли насчет новой "маленькой родины" (вроде нашего Лебяжьего), то приезжай ко мне сюда, поговорим подробно и всерьез. Это ведь большое дело".
В Репине мы много разговаривали о новой "журавлиной родине", о солнечном, высоком бугре над озером, где рядом неоглядные мхи; там журавли выводят молодых, по веснам хохочут куропачи и до ближайшего глухариного тока рукой подать.
- Километра полтора-два я могу, - опять сказал Виталий.
Живучи в отпуску в деревне, я получил письмо:
"Вернулся в Ленинград с Рижского взморья - и нашел здесь твое письмо. Рад за тебя. Видно, там у вас в Любытинском и впрямь красота. Уж не попроситься ли и мне в те края? Все еще не оставляю надежду на избушку на курьих ножках. Только где бы ее поставить? Приедешь - поговорим, ладно?"
В ответ я послал карту наших новгородских мест и кроки озера Городно, сделанные от руки.
"Комарово. Дорогой Леша. Спасибо за карты. Мы тщательно изучаем их - и так вроде уже путешествуем по замечательному озеру. В. Н. и Талюшка рвутся на разведку. Хорошо бы воспользоваться вам наступающим бабьим летом - и съездить на разведку на Городно.
Вчера катали меня в "Победе" по Перешейку. Были и на оз. Красавица, и на других озерах, и на Выборгском шоссе. Но самое сильное впечатление произвел на меня один холм, где следы бывшей усадьбы и взорванный дзот. С этого холма в несколько горизонтов открывается огромный кругозор (или по-древнерусски: "видимирь") чуть не на всю Похьёлу, на ее холмы и леса.
И скажу: не по душе мне эта страна!
Потом долго думал: что мне тут не нравится, чего не хватает?
Наконец понял. В сухопарых здешних лесах нет кудрявых ольх и у озер - ласковой лозы, ракит, ив. Озера здешние - просто дырки в граните, а острова их - камни.
Нет, не по душе мне Похьёла, и не желал бы я такой родины своим внукам. То ли дело милая Новгородчина с ее обильной, а не как здесь будто по карточке отпущенной березой и осиной, с ее зарослями веселых ив ("тальника" - по-сибирски) вокруг мягкобережных озер, с целыми рощами самого, казалось бы, никчемушнего на свете дерева - черной и белой ольхи по болотам! Сколько ласки и радости в том пейзаже, сколько интимной прелести в наших речушках, пробирающихся из смешанного леса, где седовласые дремучие ели создают таинственную глубину, шуршит под ногами опавший лист ольхи, рдеет рябина, трепещет осина, рыжим огнем горят на закате мачтовые сосны по холмам, - в строгий храм соснового бора, оттуда выбегают в луг с живописно разбросанными по нему куртинками остролистых ив, оттуда в белоствольную березовую рощу, а там бегут бесконечными полями ржи, пшеницы - и опять вбегают в разнопородный лес, где, на радость зайчишкам и молодым медведям, прячутся участки овсяных полей…
Нет! Хочу скорей на Городно, где в лесу лешаки, в озере - русалочки, а на прекрасных болотах - смешные разные шишиги и кикиморы. И пусть оно станет настоящей маленькой родиной моим внукам, какой было для нас когда-то Лебяжье, - и вырастут на берегу его избушки на курьих ножках в усадьбе под названием Внуково, или Дедо-Внуково, чтобы было и мне где сложить свои усталые косточки в мать-сыру землю Новгородскую.
Давай строиться вместе: так удобнее, а понять - мы всегда поймем друг друга, поскольку характеры у нас не вредные, оба мы любим одно и оба из Лебяжьего…"
Разговоры о постройке избушки на курьих ножках продолжались, стали излюбленными, но… здоровье Виталия становилось все хуже. В 1955 году я начал постройку дома в Новгородчине. Купил избу в глухой лесной деревнюшке, чтобы перевезти ее к озеру. Весной, будучи у Бианки, рассказал об этом и предложил купить еще одну пригляженную избу и поставить рядом. Виталий загорелся, хотя и чувствовал себя плохо. Выходя из дома, в прихожей, я спросил Веру Николаевну: "Покупать?" Она молча отрицательно покачала головой и шепнула: "Доктора!"
С тех пор разговоры шли только о моем доме. Строил я его долго и трудно. Наконец, в июле 1957 года написал Виталию, что закрылся крышей. В ответ письмо:
"С избушкой тебя на курьих ножках! Умел бы - позавидовал. За 63 года '(нам одинаково) мы с В. Н. впервые летом в городе. Тоска! Ни пуха тебе ни пера, - а уж если перо, то с чернилами!"
В 1958 году, закончив постройку перегородок и отделку дома, пригласил туда Виталия со всей семьей. Ответ пришел сразу:
"Господине мой!
Премного благодарен за милое приглашение в твое поместье! Чертовски соблазнительно! Однако - неосуществимо, к великому моему огорчению: много было пито, много курено. (А ты бросил, наконец, воздух портить, небо коптить? Смотри - плохо будет!)
Спешу ответить, чтобы не ждал. Спасибо тебе, друг!"
Так закончилась мечта о новом Лебяжьем, о второй "журавлиной родине".
"ВЕСТИ ИЗ ЛЕСА"
"Вести из леса" были очень популярны у ребят и, не ошибясь, можно сказать, - у взрослых. Тысячи и тысячи людей улыбаясь подходили к репродукторам, заслышав знакомую, ставшую милой музыкальную заставку этой передачи. Выходила она в эфир долго, запомнило ее не одно поколение. А писем было столько, что вся наша немногочисленная редакция, включая сюда авторов, отвечать на них затруднялась. Полюбили слушатели эту передачу, и большое горе и тревога пришли, когда умер Виталий Валентинович.
Ушла живая душа "Вестей", но стиль передачи хорошо определился, работа была налажена, люди… люди остались, но понемногу стали отдаляться. Администрация радио, слушатели требовали продолжения передачи. Литературным редактором согласился быть Николай Сладков, радиоредакция и артисты остались те же во главе с народной артисткой РСФСР Марией Петровой, - нельзя уже было передавать в эфир: "Редактор Виталий Бианки", но и отделить его от передачи невозможно.
Мы, то есть Николай Иванович Сладков и я, пошли в дирекцию. Нас внимательно выслушали, настойчиво просили продолжать работать, но на главную просьбу ответили отказом. Мы просили назвать передачу именем Виталия Бианки. Директор сказал: "Подумайте, что вы просите! Бианки - белый офицер". Я возразил: "Он - это я хорошо знаю - никогда белым офицером не был". Директор только повторил категорически: "Невозможно".
Передача шла еще довольно долго, но в конце концов прекратилась. Причин можно назвать много, на самом деле была одна - не стало Виталия Бианки.
НА ОЗЕРЕ БОРОВНО
В марте 1977 года мы с Еленой Витальевной побывали на озере Боровно в Погосте, где в послевоенные годы летами жили Бианки. Побывали в том доме, побывали и у оставшихся здесь их друзей, в семье Шенк-Ивановых.
Конечно, Виталию здесь было хорошо. Не могло быть плохо - из окна видна тростниковая утиная заводь, рядом на бугре церквушка, видимая со всех концов озера, а вокруг приветные места с такими русскими именами: три домика у ручья - Жилинцы, горка над озером - Ветринка, остров - Еловик.
Только надо понимать, что раньше он бродил широко и сам видел поистине удивительное. С годами и по болезни уже становился круг и приходилось все шире дополнять жизнь воображением. Когда стали болеть ноги, он оказался прикованным сначала к лодке, потом к балкону. Мне кажется, именно тогда он утвердился в том, что открыл здесь "Страну Див". Была же она в нем самом, но столь сильно, светло и ярко он ее воспел, что осталась эта страна жить и после смерти поэта. Много лет спустя местная пресса публиковала статьи, к природе совсем не относящиеся, но географически твердо обозначенные - "Страна Див".
Как всегда грустно бывать "после…", как всегда резко не хватает того, кто ушел. И, как всегда, хочется самому увидеть то, что он видел своими глазами. Очень непросто, ведь это были глаза поэта, но надо, надо…
В солнечный морозный день мы по насту помчались на лыжах, скатились с берега в ослепительный простор озера.
Как бы это ему представилось, что бы сказал? Чаша? Зеркало? Белое поле? Голубоватый глаз земли? Застывшие волны? Нет, нет, нет - всё не то. Боже мой! Ведь это раковина! Огромная белоснежная раковина, и стенки у нее такие же твердые и ребристые, и поют, звенят они под лыжами, как раковина, приложенная к уху.
На середине озера, где частая, жесткая ребристость, лыжи и следа не оставляют - так, легкие черточки; там, где волны пореже, - позади четкая лыжня; у берегового ската оседают с шумом, ломаются большие пласты, поверху гладкие, снизу пушистые, как брюшко ежа. Здесь идти труднее. Скоро от напряжения, от ослепительности снежный сахар становится розовым - я знаю, что нужно поберечь глаза, иначе он может совсем закровенеть.
Иссиня-черная кайма берегового леса - ее освободили от навеси ветер и солнце, - голубея, уходит вдаль.
За мысом встретились два ветра - береговой и плесовый, обнялись, подхватили легкие струйки поземки, закрутили ее в светлый качающийся столб. Поднялся он над лесом до солнца неисчислимыми ледяными искрами.
Холодно! Растут тени, к вечеру подмораживает, унимается ветер. Дома - радость тепла, стихающая боль подмороженных ног, и все та же грусть, даже досада, вот он тут был, был, - и вот его нет с нами.
НА ЭКРАНЕ
Виталий Бианки вошел в литературу уверенно, сразу, заметно и прочно, почти без споров и злобного оппонентства. Прижизненное признание подтвердилось популярностью посмертной.
Как всегда, вокруг имени известного и замечательного начинается суета использования. Чем больше проходит времени, тем выше популярность большого писателя, и множатся поделки, так или иначе связанные с его именем или искусственно прицепленные к нему. Бывают, возможно, и удачные, но чаще, к сожалению, халтурные и недостойные имени. Например, Одесская киностудия приняла к постановке недоброкачественный сценарий О. Осетинского "Сто радостей, или Книга великих открытий". Он был начисто забракован и опротестован дочерью писателя. Несмотря на это фильм (с небольшими поправками в ходе работы) был сделан. Кино-и телезрители увидели на экранах тенденциозную мешанину из биографии Бианки и инсценировок его произведений. Хорошо, что успеха фильм не имел.
Довелось и мне участвовать и даже пострадать в одном из таких мероприятий. Несколько лет назад (перед девяностолетием Бианки, кажется) благодаря инициативе писателя Николая Сладкова на Ленинградской телестудии по сценарию Н. К. Неуйминой режиссер Ерышев делал фильм о Бианки. Было решено часть натурных съемок провести на озере Боровно у дома Смородкиной, где местные краеведы установили мемориальную доску. Фильм должен был включать рассказы-воспоминания о Бианки двух его учеников-писателей - Николая Сладкова и мои. Удачно сложилось, что оба основных участника жили летом поблизости друг от друга, километрах в ста пятидесяти от Боровна. Прямого пути на общественном транспорте туда нет, и дороги прехудым-худые. Я свез на моем проходимом УАЗ-469 Елену Витальевну и Николая Ивановича через Любытино - Боровичи - Окуловку к месту съемок. Поселились мы в доме Ивановых, киногруппа - в помещении школы, любезно предоставленной ее директором.
Еще до нашего приезда киногруппа занималась натурными съемками начиная с дома, где жил Виталий, и по живописным берегам озера. Потом посадили Николая Ивановича на стул под деревьями, неподалеку от озерного берега, и он перед камерой рассказывал о Виталии, что помнил, что знал, без всякого сценария. Посадили на стул и меня. Я рассказывал о том, что помнил и знал. И, как всегда, в этот период, характерный нападками на охотников, я, с удовольствием и стараясь быть объективным, говорил о значении охоты в жизни Виталия. О том, как привела она его в лес, научила любить и в конце концов сделала писателем-натуралистом. При этом я, конечно, опровергал критиков и литературоведов, старавшихся скрыть, пригасить эту сторону его жизни, а то и солгать, что он под конец жизни был противником охоты…
Во время просмотра фильма в Доме кино я был приятно поражен великолепными натурными съемками лебедей над Финским заливом и возмущен тем, как сделан фильм. С моей точки зрения, грубейшими ошибками были: отсутствие детей на экране (ведь для них писал Бианки, им же адресован фильм), его затянутость; постоянный показ крупным планом лица Николая Ивановича (у ребят, конечно, остается впечатление, что это и есть Бианки), несоответствие показа животных и их голосов (это в бианковском-то фильме!); и, наконец, я был крайне недоволен, что полностью исключили мое выступление и тем самым опять исказили образ писателя.
После просмотра, перед обсуждением, ко мне подошел режиссер фильма Ерышев, спросил мое мнение. Я в двух словах сказал. Ерышев зашептал мне на ухо, что он согласен, что все сам знает, понимает, что мое мнение для него весьма ценно; а дальше - просительно: "Бога ради, не выступайте. Ведь это формальная сдача работы, как бы предварительная. Если вы выступите - катастрофа: с людьми не рассчитаться. Я обещаю, даю слово все учесть и восстановить, в первую очередь ваш рассказ".
Я не выступил. Ерышева больше в глаза не видел. Фильм пошел, каким был показан на просмотре, демонстрировался несколько раз по телевидению.
ОХОТА, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО
Мы вышли из дома в час, когда солнце заметно спустилось с полуденной высоты. В это время тетерева начинают выбираться из гущарок на чистое, и собаке легче взять след.
Сошли с крыльца, по-деревенски крутого, узкоступенчатого, и, придерживая ружья, чтобы не стукнуть прикладами о калитку, вышли на улицу. Улица зеленая, покрытая неистребимой гусиной травкой. За околицей у гравийного карьера свернули с каменной дороги на логовую, малоезженную, и пошли к Черному болоту…
Я один. В эти места попал после смерти Виталия и только воображаю, что в погожий августовский день мы с ним вместе идем на охоту в час, когда тетерева выходят из гущарок на чистое.