Витька запряг собак, сел на нарту и взял в руки остол - толстую березовую палку, острый конец которой окован железом. Остолом тормозят, когда нарта спускается с горы или упряжка мчится по опасному месту не в меру быстро.
Собаки были возбуждены, Хлюст даже легонько дрожал. Витька и сам чувствовал легкий озноб. Через мгновение за его упряжкой затрепещет белый шлейф снега! Ему не терпелось быстрее ощутить эту неистовую гонку. Он осторожно отвязал веревку, которой была привязана нарта, привстал немного, крикнул и махнул рукой: "Вперед!"
Упряжка подскочила и осела плотной ревущей кучей. Вместо того чтобы рвануться вперед, все псы в едином клубке сцепились в драке. Кто кого грыз - не разобрать. Нарта дергалась под Витькой, а он, опешив, не знал, что делать. Но, увидев, что Рябый душит Лешку, забыл об опасности и бросился в собачью свалку, растаскивая псов за лямки, за хвосты. Чья-то лямка захлестнула его за ногу, собаки дернули, и он рухнул на них, молотя руками и что-то крича. Собаки рассыпали клубок, перестали драться и, стараясь не наступить на Витьку, образовали круг. Витька поднялся и, ругая собак, начал распутывать ремни. Несколько раз протолкнул Хлюста под Нептуном, а Лешку челноком пропускал между собачьими лапами, прежде чем распутал лямки.
Но этим собачьи потасовки не кончились: команда "Вперед!" была, словно гонг на ринге, сигналом к бою.
Витька уже в который раз распутал упряжку и думал, посылать или не посылать ее еще раз. А собаки вдруг сами рванулись вперед, и он опрокинулся на спину. Упряжка вихрем неслась по поселку, а Витька не мог подняться и едва держался, чтобы не свалиться с нарты. Он все же кое-как повернулся и увидел, что собаки мчались навстречу другой упряжке, которая тоже неслась к ним. Упряжки сшиблись. Витька перевернулся вместе с нартой и вылетел в снег.
Грянул настоящий собачий бой - с ревом, с воплями, с клочьями шерсти. Витька барахтался в сугробе и торопился к собакам, а к нему, тоже увязая в снегу, торопился хозяин другой упряжки.
Витька тянул за ремни, а мужик, не разбирая, молотил остолом по спинам собак. Наконец их клубок распался, и Рябый зубами вырвал у мужика остол. Упряжки развели. Собаки с чувством исполненного долга зализывали раны.
Мужик ругал и собак и Витьку, а он утешался тем, что понял - драка с другой упряжкой сплотила собак. Подождал, пока уедет мужик, и тронул свою упряжку. Собаки деловито везли нарту - теперь, после "разминки", они работали. Хоть это и не была лихая езда, Витьке она доставляла удовольствие. Ему захотелось свернуть к ивняку. "На ле!.. На ле!.." - закричал он собакам - так местные охотники командуют упряжке, если надо повернуть налево.
- На ле!.. На ле!.. - кричал он, а Рябый с Нептуном, которые бежали во главе упряжки, и не думали поворачивать. Они никогда не были передовиками.
"А может, тот парень всерьез сказал тогда про Лешку, что он хороший передовик?" - подумал Витька и переставил Лешку с Хлюстом вперед, а Нептуна с Рябым на их место. Упряжка сразу стала управляемой. Витька посылал ее то в одну, то в другую сторону. Лешка, маленький, измызганный пес, отлично выполнял все команды. В поселок вернулись, когда в окнах уже загорались огни. В этот день Витька накатался досыта.
Собаки наскоро проглотили свои порции рыбы и все, как одна, свернулись калачиками на своих местах. Подул сильный ветер, и Витьке пришлось на все пуговицы застегнуть куртку. Начиналась пурга. Собаки лежали спинами к ветру. Через минуту они уже стали белыми.
А утром вылезли из-под свежего снега, потянулись, выгибая спины, сладко зевая и жмурясь на солнце, уселись столбиками и смотрели на Витьку, как будто говорили: "Погода хорошая. Куда поедем?"
Витьке не нравилось, что впереди его упряжки был такой невзрачный пес, как Лешка. Он привел Букета, и запряг его передовиком. От охотников он знал, что Букет после раны не мог долго тянуть нарту. Начинал горбиться от картечи, застрявшей возле позвонков. Но Витька впряг его ненадолго, только чтобы с шиком промчаться по поселку. Команды Букет выполнял чуть хуже Лешки. Зато какой красавец впереди упряжки! За поселком Витька отцеплял Букета, и тот свободно бежал впереди.
Когда собаки сбавляли ход, Витька подбадривал их, как это делали охотники, с которыми ездил на собаках.
- Заяц! Заяц! - кричал он. И собаки прибавляли скорость. Или: "Орел! Орел!", и собаки мчались туда, где перелетал белоплечий орлан, стерегущий уток на темной полынье лимана. Но чаще собак подзадоривали криками: "Лиса! Лиса! Заяц! Заяц!" И хотя ни лисицы, ни зайца поблизости не было, собаки все же взбадривались и бежали веселее.
Собаки прекрасно понимали, когда какая-нибудь из них начинала лениться в упряжке. Если она просто бежала среди собак, а не тянула, ей тут же устраивали трепку. Чаще всего доставалось Хлюсту - любителю полентяйничать.
Витьке вспомнилось, как он попал однажды в передрягу. Нужно было переправиться с собаками через речку метров в пятнадцать-двадцать шириной. Ее легко перейти в резиновых сапогах, но нужно перенести на себе нарточку, чтобы не намокла. Собак в таких случаях отцепляют от нарты и всей упряжкой пускают переправляться одних.
Подбегая к реке, собаки устремились вперед. Но Витька, толкнув нарту в сторону, упер ее в дерево - так делал Гераська, - и собаки встали как привязанные. Витька слез с нарты, отцепил от нее алык, и собаки без команды ринулись через речку. Ногу захлестнул ремень. Витька всплеснул руками, ударился о снег, его сдернуло с двухметрового снежного обрыва в воду, а возбужденная переправой упряжка, не замечая лишнего груза, помчалась к другому берегу. Витька бил руками по воде, захлебывался, кричал: "Стоять! Стоять!" Но собаки остановились только на другом берегу, куда с ходу выдернули и его. Пришлось гнать собак назад, в поселок. На счастье, мороза не было, и все обошлось благополучно.
А как-то поздно вечером Витька мирно зубрил дома химию. Вдруг загрохотали в дверь. И, не ожидая приглашения, в дом ввалилась целая семья - родители с сыном. Они возвращались с вечеринки и требовали, чтобы Витька немедленно шел с ними. Толком не объяснили, что случилось. Среди ночи Витьке пришлось идти на другой конец поселка. Оказалось, этих люден не пускал в их собственный дом Нептун. Он оборвал цепь и улегся на крыльце дома, в сенях которого томно тявкала взаперти его возлюбленная. Витька едва сволок упирающегося "жениха" с крыльца и посадил на цепь, которой раньше привязывали жеребца.
Но что значили эти неприятности, если он мог мчаться на своей упряжке так, что только ветер свистел в ушах и снег белым крылом взлетал на поворотах!
Настало время показывать упряжку директору заповедника.
В день "смотрин" Витька поставил передовиком Букета. Оценить новый транспорт для заповедника вышли все сотрудники. Витька проехался мимо конторы, направил упряжку вверх по распадку, спустился вниз с горы, ловко притормаживая остолом. И лихо затормозил у крыльца конторы.
- Молодец, - сказал директор. - В тайгу можно отправляться на них?
- Конечно, - заверил Витька.
- Как они в управлении? Налево, направо хорошо выполняют? Можешь направить их между теми столбами, потом к изгороди, мимо дров и по дороге опять сюда, к нам? Посмотрим, как они тебя слушаются.
Букет отлично провел упряжку, четко выполнил все команды. Витька направил собак вдоль поселка, улюлюкнул, чтобы с ветерком промчаться по накатанной дороге. Собаки подхватили и понеслись так, что лап их не было видно. А Витьке этого показалось мало. "Кошка! Кошка!" - подзадорил он их, хотя никакой кошки не видел.
Но для Букета эти слова были как боевая труба для коня. Он вскинул голову: "Где кошка?" Увидел ее за стеклом, на подоконнике, и вся упряжка во главе с ним влетела в широкое окно директорского дома.
Глава 24
Витька с Гераськой ехали промышлять соболей для музея заповедника. Добыть их решили неподалеку от заповедника, там, где издавна охотился зимой Гераська.
По черствому снежному передуву собаки, как по мостику, перескочили незамерзающий ручей. За ним корявые каменные березы с серыми, будто ножки подосиновиков, стволами росли намного чаще. Витьке то и дело приходилось кричать: "На ле!.. На ле!.." "Пра!.. Пра!.." - направлять собак между деревьями, где было побольше свободного места. Собаки послушно поворачивали то в одну, то в другую сторону. Но нарта все же заклинилась между стволами. Гераська, который до этого не вмешивался в управление собаками, высвободил нарту и крикнул: "Лешка! Чего стоишь? Ищи дорогу!" Лешка тут же повернул упряжку влево, поднялся выше по распадку и уверенно повел собак в сопки.
- Ты думаешь, он хуже тебя понимает, куда править надо, или застрянет между деревьями? Черта с два! Он зубы съел на этом деле, - уважительно говорил Гераська и вдруг боднул Витьку головой, потому что нарта сделала финт: сбоку выскочила на снег мышь, и собаки рванулись к ней. Хлюст хапнул ее вместе со снегом и тут же проглотил.
Собаки резво тащили нарту только под гору, а на подъем опускали хвосты, вываливали языки и косыми взглядами намекали: "Не пора ли передохнуть?"
- Вставай, на лыжах пойдем. Сырые они у тебя, - кивнув на собак, сказал Гераська. - Не втянулись еще.
Собаки подладились к ходу людей и неторопливо тащили нарту.
У крутого подъема им дали передохнуть. А потом пристегнули к упряжке Букета и сами помогали собакам - подталкивали нарту сзади.
Собаки вдруг прибавили ходу - заметили следы. Подбежали к ним, стушевались, робко засеменили на месте, и только Букет тянул упряжку вперед да Рябый тупо продолжал тащить нарту. Другие собаки упирались, не хотели идти, потому что следы оставила волчья стая. Букет протянул упряжку по следам к черному камню, остановился, обнюхал его внизу, провел носом вверх, опять вниз, сделал на камне отметку и направился было дальше по волчьим следам. Но Гераська решительно повернул упряжку. Букет нехотя сошел со следов. Если бы не держала упряжь, пустился бы вдогонку за стаей: видно, волчья кровь манила к волчьей жизни.
Подъезжая к палатке, Гераська еще издали начал ругаться, потому что увидел в снегу закоптелый чайник. Потом нашел разорванную телогрейку, резиновые сапоги. У одного отгрызен нос, у второго разорвано голенище.
- У, гадина, - ругался Гераська. Он погрозил невидимой росомахе, которая растащила из палатки все его пожитки.
Ватные штаны, о которые вытирал руки, когда прошлой зимой снимал шкурки, росомаха разделала на клочки. В ивовом кусте, рядом с остатками растрепанной корзины, в которой хранилась сушеная рыба, чернели перья вороны. Она пыталась стащить у росомахи часть добычи.
- Лабаз надо было делать, - сказал Витька.
- Лабаз! - огрызнулся Гераська. - Умные все больно! Она, когда захочет, и столб перегрызет, если жестью не обобьешь. Пулей ей по боку!
Гераська торопил собак к палатке. Осмотрел ее и вроде бы остался доволен.
Палатка была совсем не такой, какой представлял ее Витька. Издали виднелось больше чем наполовину занесенное сооружение, похожее на сарай. Возле него, как антенна, рожками вверх стояли вилы на длинной, раза в три длиннее обычной, палке. Раньше этими вилами охотники кололи заходящих на нерест крупных рыбин, выбрасывали на берег и складывали потом вдоль ручья штабелями на корм собакам. Накануне морозов рыба уже не портилась и хранилась всю зиму.
Широкая четырехместная палатка была привязана к двум столбам, а на них сооружен двухскатный навес из жердей, накрытый брезентом. Брезентом была накрыта и противоположная от входа сторона. Все это для того, чтобы знаменитые камчатские снега не раздавили палатку, которая стояла как бы в просторном шалаше. Между палаткой и стенами шалаша была воздушная прослойка, которая наподобие термоса защищала от наружного холода.
Во многих местах на темном полотнище белели длинные шпоры инея, словно холод пробил палатку белыми гвоздями. В центре - рыжая от ржавчины печка с приготовленными дровами.
Рядом с палаткой соболиный след спускался к ручью, в котором вяло плескалась после нереста рыба.
Гераська, пока было еще светло, не хотел терять ни минуты. Торопливо распряг и отпустил всех собак, кроме Лешки: трудно было бы поймать его потом. Собаки сразу отправились к ручью ловить рыбу, а Лешке Витька бросил банку рыбных консервов.
Гераська забрал капканы, рыбу для приманки и заспешил на лыжах в тайгу к знакомым дуплистым деревьям. До наступления темноты он хотел успеть поставить три-четыре капкана, чтобы назавтра было что проверять.
Витька перенес в избушку имущество с нарты и перед тем как готовить дрова, пошел посмотреть хотя бы немного тайгу возле палатки.
На ручку воткнутого в пень топора села и нахохлилась бесхвостая птичка, похожая на овсянку. На юг она не улетела, наверное, потому, что ее царапнули коготки какого-то хищника. Витька вынес и бросил перед ней горсть гречневой крупы. Крупинки потонули в снегу, чернея сквозь белую порошу. Птица испуганно вспорхнула и спряталась среди веток.
Витька пошел вдоль берега ручья. Неподалеку на коряжине распушилась какая-то огромная черная птица. По размерам это мог быть только филин. Но филин пестрый. Да и есть ли филины на Камчатке, Витька не знал. Витька стал подкрадываться, чтобы получше рассмотреть необычную птицу. Стараясь не скрипнуть снегом, подобрался совсем близко. Птица услышала шорох, встрепенулась, и сразу возникли вдруг четкие контуры могучего белоплечего орлана. Он плотно сжал перья, подобрался. Потом упруго взмахнул крыльями, неторопливо поплыл над тайгой.
Витька вернулся к избушке. Снег в том месте, куда он бросил крупу, весь был исстрочен следами полевки. Не боясь Витьки, она выбирала из снега крупинки и таскала их под брезент палатки.
В ручье, по бочажкам, прятались шустрые гольцы, они воровали икру у кижучей, которые еще не совсем потеряли силы после нереста и охраняли свои гнезда на каменистом дне ручья. По обычаям местных промысловиков нельзя было рядом с избушкой ни собирать дрова, ни ловить рыбу. Все это могло пригодиться на случай самый крайний.
Витька срезал на удилище сук по-прямее, отошел подальше от палатки и издали опустил в бочажок крючок с красной икринкой. Рука тут же ощутила удар - икринку схватил голец. Изгибаясь кольцом, он упал в снег и сразу, как будто пряча от глаз свое яркое тело, оделся в матовый снежный чехол.
Гераська вернулся потемну. В палатке горела свечка, потрескивали в печурке дрова.
Есть ароматную дымящуюся уху деревянной ложкой было особенно приятно. Да еще в теплой, уютной палатке. Витька научился топить железную печку так, чтобы она не раскалялась добела всего на несколько минут, а долго нежарко горела. А раньше свечки сразу же "падали в обморок", когда он затапливал в избушке железную печку. Дрова вспыхнут - непомерная жара, прогорят - холод, чуть ли не мороз. Вся хитрость оказалась в том, что надо класть в железную печку не только сухие, но обязательно и сырые дрова. Тогда горят они ровно и долго. С удовольствием пили чай. Гераська брал сахар кривыми, покусанными медведем пальцами. Прошло уже порядочно времени, а Витька никак не мог привыкнуть к Гераськиным шрамам.
Яркая луна пробилась в щель между брезентовыми створками и перечеркнула желтый свет палатки голубой полоской.
Витька накинул телогрейку и вышел из палатки. Зелеными искрами поблескивал снег. Собаки бродили по плотному сугробу рядом с синими тенями. Неподалеку дерево со сломанной вершиной вознесло вверх сук, будто предупредительно подняло руку, заставляя прислушаться к дикой тишине. Зеленоватые от лунного света горы словно висели в серебристом воздухе.
На снегу морозились пойманные собаками кижучи. По ручью, шлепая по воде лапами, гонялся за рыбой Завхоз. От ручья шел к палатке Нептун. Чук и Гек, как почетный караул, вышагивали по бокам. Нептун нес в пасти большого тяжелого кижуча. Подойдя к палатке, Нептун положил добычу на снег и лег спать. Чук и Гек подошли к Витьке. Он запустил пальцы в их мягкую шерсть и потрепал. Собаки стали отпрыгивать, явно предлагая поиграть. Витька чуть присел, хлопнул в ладоши, и собаки кинулись к нему, легонько прихватывая зубами Витькины руки.
Витька вернулся в палатку и стал убирать посуду после ужина. Продукты сложил в мешок и, как велел Гераська, подвесил к перекладине под крышей палатки.
Снаружи донесся шум собачьей стычки и обиженный лай Завхоза.
Оказалось, Рябый отнял у него рыбину. Завхоз наловил целую кучу, но все таскал и таскал из ручья. Другие собаки поймали по штуке, по две и уснули возле своей добычи. А Завхоз как будто отрабатывал свое прозвище - таскал и таскал рыбу, пока Рябый не вырвал у него из пасти кижуча.
- Вот чудные, - сказал Витька, завязывая палатку. - Один зачем-то целую кучу рыбы натаскал, а другому лень до ручья дойти, из пасти вырвал.
- Рябый, что ли? - спросил Гераська. - Как есть ненормальный.
- Почему? - недоверчиво спросил Витька.
- Был тут охотник один, - начал рассказывать Гераська, - он Рябого вырастил, а сам, случись, помер… От сердца… Не от сердца, правда, - от чая. Перед концом по сорок пачек в тайгу брал. Как котелок вскипятит, сразу пачку туда. Видать, от этого и помер… Рябый с кладбища неделю не приходил. Так и стал бездомным. Он еще там, на кладбище, тронулся. Замечаешь, собаки его не любят. Никаких правил не признает. Хочет, дворняжку возле ее родного дома разорвет, хочет - за зад схватит, когда обнюхиваются. Это по их законам никак нельзя. А ему все можно. Ты поосторожней с ним - темнота у него в глазах.
Дрова прогорели, но в оленьих кукулях было тепло.
Утром, едва развиднелось, вышли в тайгу проверять капканы и ставить новые, которые Гераська не успел поставить накануне. В тайге ни ветерка, никаких звуков. Только негромко шоркали подбитые нерпой лыжи. Впереди в утренних сумерках двигались между редкими деревьями два темных пятна. Витька настороженно смотрел и не мог понять, кто это.
- Ишь, - прошептал Гераська, - как индюки бегут, не взлетают.
- Да кто это?
- Глухари… Далековато, - сказал Гераська, а сам поднял ружье и выстрелил.
Одно пятно осталось на месте. Подошли. Гераська подержал глухаря в руках, подивился, что на таком расстоянии достало ружье. Положил птицу на снег и шагами стал измерять, сколько до нее было. На подбитых нерпичьей шкурой лыжах можно идти, не скользя, обычным шагом. Вдвоем нашли место, откуда стрелял. Насчитали девяносто четыре шага. Вернулись назад, к глухарю… А его нет. Отлежался, опомнился от контузии - и улетел.
- Так и надо, - проговорил наконец Гераська. - Если за столько шагов сбивать, никакой дичи не будет.
Когда совсем рассвело, наткнулись на свежий след соболя. Но он оборвался чуть приметной норкой: зверек ушел под снег, в заросли кедрового стланика. Там он будет шнырять в прогалах между веток, искать уцелевшие кедровые шишки, ловить полевок.