- Не знаю, кажется… Мы здесь жили.
Было пусто в старом, заброшенном саду. Только в листве весело перекликались птицы.
- Я устал, - сказал Томас. - Я очень устал.
Морис взял его под руку, и мы выбрались обратно на пустынную дорогу.
Раковский отвез нас в гостиницу и ушел наводить справки. Морис велел Томасу хорошенько отдохнуть и успокоиться и дал ему какую-то таблетку, чтобы он ненадолго уснул. Томас принял ее, но опять с некоторым колебанием и опаской.
Меня сморила жара, и я тоже решила немножко отдохнуть.
Проснулась я уже под вечер от голосов в соседней комнате. Морис и Раковский старались говорить потише, но, увлекаясь, то и дело повышали голос. Я начала причесываться, прислушиваясь.
- Здание тщательно охранялось, - говорил Раковский. - В саду днем и ночью дежурили часовые с овчарками.
- И в нем жили дети? - недоверчиво спросил Морис. - Странно… Насколько мне известно, гестаповцы не устраивали детских домов.
- Местные жители считают, что это было нечто вроде школы.
- Школы? Какой школы?
- Неясно. Она была тщательно засекречена. Детям лишь очень редко удавалось общаться с местными жителями, и они уклонялись от разговоров о школе. Не сохранилось никаких документов. В августе сорок четвертого года всех детей куда-то вывезли, а здание гитлеровцы взорвали, убегая в сентябре.
Я постучала в дверь, вышла к ним и спросила:
- Я не помешаю?
- Нет, конечно, что вы, - поспешно ответил Раковский.
А Морис воскликнул:
- Ты слышала? Георгий уверяет, будто в саду была какая-то школа, а вовсе не дом Томаса.
- Слышала. Странно…
- Что за школа в глухом месте, вдалеке от жилья? Ладно, попробуем его порасспросить, - сказал, тряхнув головой, Морис. - Проведу сейчас сеанс.
- Смогу я присутствовать? - спросил Раковский. - Для нас тоже очень важно…
- Конечно. Как только он уснет, я вас позову… Пойду посмотрю, как он себя чувствует, наш Томас, - поспешил Морис.
Не возвращался он довольно долго, а войдя в комнату, сказал:
- Спит как сурок. И улыбается во сне. Не стал его будить, а то опять разволнуется. Так даже лучше. Просто перевел его из обычного сна в гипнотический. Идемте.
Томас крепко спал у себя в комнате на широкой деревянной кровати. Над его головой в раскрытое окно тянулась ветка, вся увешанная мелкими румяными яблочками.
- Можете нормальным голосом задавать мне любые вопросы, курить, ходить - вообще чувствуйте себя совершенно свободно, - сказал Раковскому Морис, заметив, что тот вошел на цыпочках и боится подойти ближе к кровати. - Никогда не приходилось присутствовать при таких сеансах?
- Нет, - ответил Раковский, с любопытством рассматривая спящего Томаса.
- Присаживайтесь вот сюда, поближе. Да не бойтесь вы: его сейчас пушками не разбудишь. Он слышит только мои приказы. Покажу вам сегодня любопытные вещи и довольно редко применяемые, - не удержался похвастать Морис и тут же виновато посмотрел на меня. - Клодина, будь добра, займись, пожалуйста, магнитофоном. Надо записать все получше!
- Хорошо.
Он, конечно, мог гордиться своими знаниями и способностями. Морис творил настоящие чудеса, и так спокойно, ловко, уверенно, что я залюбовалась им, а Раковский притаил дыхание, замер, словно его и не было в комнате.
Морис снова внушил спящему Томасу, будто ему девять лет, и вернул его в давний сорок четвертый год.
Морис не терял времени зря и еще дома, ожидая, пока Томас выйдет из больницы после загадочного покушения, занимался болгарским языком. И он начал теперь задавать вопросы по-болгарски:
- Где ты живешь?
- Не зная.
- Твой дом здесь, в большом саду?
- Не.
- А где твой дом?
- Не зная.
- А что было в саду?
- Това е лошо място, - ответил Томас и быстро добавил, понизив голос: - Не бива да се ходи там.
Морис вопрошающе посмотрел на Раковского.
- Там плохое место. Не надо туда ходить, - торопливо перевел тот.
- Защо? - спросил Морис у Томаса.
Томас промолчал, словно не слыша вопроса.
- Тут была школа, в большом доме, в саду?
- Не разбирай, - помотал головой спящий.
Морис повторил вопрос по-немецки.
И Томас ответил:
- Да.
Морис опять попробовал перейти на болгарский:
- Как тебя зовут?
- Томас.
- А как зовут твоего отца?
- Не зная.
- Как зовут твою мать?
- Не зная.
- Къде живеят те?
- Не зная, - помолчав, Томас вдруг добавил не очень уверенно по-немецки: - Они умерли.
- От каквоса умрели?
Молчание.
Морис повторил вопрос.
- Не разбирай.
- Вспомни: как ты называл своего отца? - спросил Морис по-немецки.
Молчание.
Лицо спящего Томаса стало вдруг напряженным и побледнело.
- Мой отец - фюрер, - неожиданно громко произнес он и выкрикнул что есть мочи: - Хайль Гитлер!
Мы все трое переглянулись.
- Любопитно… Много любопитно. - Раковский от возбуждения тоже перешел на родной язык.
- Ты учишься в этой школе? - продолжал допытываться на немецком Морис.
- Да.
- Как называется твоя школа?
- Школа, - с некоторым недоумением ответил Томас.
- Как зовут директора школы?
- Герр Лозериц.
- Он строгий?
- Да.
- Ты хорошо учишься?
- Да.
- Какие предметы вам преподают?
- Нельзя говорить, - нерешительно ответил Томас. - Всякие…
- А какие предметы ты любишь?
- Географию. Как находить дорогу в лесу.
- Пожалуй, хватит, - пробормотал озабоченно Морис. - Очень он волнуется. Пусть отдохнет. Спи спокойно, крепко. Когда ты проснешься, будешь чувствовать себя здоровым, бодрым, хорошо отдохнувшим…
Сделав мне знак, чтобы я выключила магнитофон, Морис спросил у Раковского:
- Ну как?
- Потрясающе! - воскликнул тот и развел руками, - Никогда бы не поверил. Вы настоящий маг и волшебник!
Морис заулыбался, но я поспешила вернуть его на землю, спросив:
- Что же это за странная школа, о которой он не хочет вспоминать?
- Да, действительно весьма любопытно, - подхватил Раковский. - Мне кажется это важным. Нельзя ли его расспросить о ней подробнее? Так была засекречена, и не случайно, конечно, немцы ее взорвали.
- Попробуем, - сказал Морис. - Хотя почему-то рассказывает он о ней неохотно. Такое впечатление, будто ему внушали что-то забыть, никому не рассказывать и хранить в строгом секрете. Мои вопросы о школе его явно волнуют, беспокоят.
- Под гипнозом внушали? - переспросила я. - Ты думаешь, его гипнотизировали?
Морис пожал плечами, рассматривая лицо спящего Томаса, и задумчиво ответил:
- Возможно… Не случайно же он так боится таблеток и засыпал первый раз неохотно.
Что же это в самом деле была за необычная школа, где детей подвергали гипнозу? И зачем? Я не могла понять, а донимать Мориса расспросами при Раковском стеснялась.
Дав Томасу немного поспать спокойно, Морис снова внушил, будто ему девять лет, и опять начал задавать вопросы:
- Как е вашето име? Къде живеете?
Он спрашивал его по-болгарски о родителях, о странной школе, о друзьях.
Томас отвечал неохотно и все одно и то же:
- Не разбирай… Не зная, - и то и дело старался перейти с болгарского на немецкий язык. Он вертел беспокойно головой, дергался, по лицу его катился пот; Морис несколько раз вытирал его осторожно полотенцем. Расспросы о школе явно мучали бедного Томаса.
Тогда Морис переменил тему и стал спрашивать его по-немецки:
- А после занятий вы что делаете?
- Играем. Играем в саду.
- Как вы играете?
- Как хотим. В сыщиков. В боевые операции.
- Сад тебе нравится?
- Очень нравится, - с улыбкой, странно выглядевшей при крепко закрытых глазах, ответил Томас.
- А яблоки вам разрешают рвать? Ягоды есть?
- Нам всё разрешают. Делай что хочешь после занятий.
Вспоминать это Томасу было приятно. Даже голос у него изменился, стал радостным, веселым, и по губам то и дело пробегала улыбка.
- А гулять вас пускают?
- Иногда разрешают ходить с учителем на речку, рыбу ловить. Только редко.
- Ты любишь ловить рыбу?
- Да.
- А куда-нибудь еще пускают?
- Нет, - грустно ответил Томас и громко вздохнул.
- И вы никуда не ходите?
- Только с учителями. И все вместе. Редко.
- А домой вас отпускают, повидаться с родителями?
- Нет.
- А где ты родился?
- Далеко отсюда, - неожиданно ответил Томас, и губы у него задрожали, как у обиженного ребенка.
- Колко далече?
- Не зная.
- Где же ты родился? - Морис опять перешел на немецкий.
Томас молчал, весь напрягшись.
- Как тебя звали там, дома, твои родные? Не бойся, мне ты можешь сказать. Как тебя звали дома?
- Павел…
Мы так и замерли.
- Очень хорошо, Павел. Хорошее имя. А фамилия твоя как?
- Петров.
- Дома тебя звали Павел Петров?
- Да.
- А как звали твоего отца?
- Не знаю.
- А как звали твою маму?
- Не знаю, - упрямо повторил Томас - или теперь его нужно называть Павлом?
- Но где же они жили, где твой дом? Ты сказал: далеко отсюда. Где?
- Не знаю. - Опять он явно не хотел отвечать на эти вопросы.
Морис не стал его больше мучать, сделал внушение, что он будет спокойно и крепко спать до утра, а когда проснется, станет чувствовать себя веселым и бодрым, хорошо отдохнувшим, и мы ушли в свой номер, оставив Томаса одного.
- Павел Петров… - сказал Раковский, просматривая записи в блокноте. - И родился не здесь, а где-то в другом районе. Искать будет нелегко. У нас в Болгарии много Петровых да и Павел довольно распространенное имя. Если бы еще хоть какие-нибудь детали. Имена отца, матери…
- Вы же видите: приходится из него буквально вытаскивать новые сведения, - устало ответил Морис. - Почему он так упирается? Не пойму.
- Да, - сочувственно произнес Раковский. - Форменный детектив. Ни разу еще, пожалуй, не приходилось мне вести такое сложное и запутанное следствие. Но у вас это великолепно получается.
- Благодарю, - склонил голову Морис. - Но почему ему вспоминается так мало болгарских слов? Забыл? Но он уже в монастыре говорил только по-немецки - я специально справлялся. Не мог же он так скоро забыть родной язык.
- Видимо, в этой школе их усиленно заставляли его забыть, - угрюмо проговорил Раковский.
- Вероятно. - Морис вздохнул и потянулся. - Как я устал…
Я тоже так устала, что решила отложить расшифровку пленки до утра, хотя и страшно не люблю рано вставать.
6
Следующий сеанс принес новую неожиданность. Усыпив Томаса как обычно, Морис опять начал расспрашивать его о доме и родителях, все время успокаивая и ободряя:
- Где ты родился? Может быть, в Софии? Или в Бургасе?
- Не знаю.
- Постарайся вспомнить, Павел. Тогда мы найдем твоих родителей. Ты хочешь их увидеть?
- Хочу.
- Будешь снова жить дома, ходить на речку, ловить рыбу. Ты ведь любишь ловить рыбу?
- Люблю.
- Спросите его, пожалуйста, чем они ловят рыбу: удочкой или сетью? - зашептал вдруг Раковский, хватая Мориса за локоть.
- Зачем? - удивился тот. - Разве это важно?
- Пожалуйста, спросите. Я вам потом объясню.
Морис пожал плечами:
- А как будет "удочка" по-болгарски?
- Въдица.
- Въдица? Трудное слово. А сеть, кажется, - мрежа?
- Да.
Морис, запинаясь, задал этот, по-моему, совершенно пустой и ненужный вопрос. Томас ответил:
- Не разбирай.
Морис повторил вопрос снова, уже увереннее. Ответ был тот же:
- Не разбирай… Нищо не разбирай.
- Не понимает! - радостно воскликнул Раковский, хватаясь за блокнот.
- Но я тоже не понимаю: зачем вы задали этот вопрос и чему радуетесь? - спросил удивленно Морис.
- Что это за мальчишка, который не знает, как называется удочка?! Понимаете? Он не знает этого слова. Вам не кажется это странным?
- Пожалуй, - пробормотал Морис и опять склонился над спящим Томасом. - Ну, Павел, вспомни! Как зовут твоего отца?
- Не знаю.
- А как зовут твою маму? Может быть, Христина? Или Лиляна?
- Не знаю, - ответил Томас и вдруг, помедлив и понизив голос, добавил что-то еще чуть слышно.
Мне показалось, что он сказал это на болгарском языке. Но Морис и Раковский вдруг необычно оживились.
- Он сказал по-русски: "Мою маму зовут Ольга"! - пояснил мне Морис.
- По-русски?
- Да!
Морис два года занимался научной работой в Институте мозга в Москве и неплохо знает русский язык. Он начинал задавать вопросы по-русски, и Томас отвечал так же, но опять неуверенно, неохотно, словно с опаской:
- Ты знаешь русский язык?
- Да.
- Значит, ты родился в России?
- Нет.
- А где ты родился?
- Не знаю, - испуганно ответил спящий.
- А твои родители где живут? Здесь, в Болгарии?
- Не знаю… Я не знаю. - Голос Павла звучал так умоляюще, что Морис поспешил прекратить мучительные расспросы.
Он внушил, что сон постепенно перейдет в обычный и, проснувшись, Павел будет чувствовать себя хорошо, и мы перешли в наш номер, оставив спящего в покое.
- Может, он родился все-таки не в Болгарии, а в России? - сказала я. - Ты ошибся, Морис?
- Не знаю. Он ведь отрицает, но это надо еще проверить, - озабоченно ответил муж. - По-моему, он был кем-то очень запутан и многое скрывает.
- Кем запуган?
- Гитлеровцами, - ответил мне вместо Мориса Раковский. - Во время войны они вывезли из Советского Союза не менее сорока тысяч детей и подростков. Многие из них попали к нам, в Болгарию. Прошло уже четверть века после окончания войны, а мы все еще продолжаем искать по просьбам безутешных родителей этих злодейски украденных детей…
- Я слышал об этом, - кивнул помрачневший Морис. - "Хеуакцион" - это вы имеете в виду?
- Да, - подтвердил Раковский. - "Акция "Сено"" - так она называлась на секретном фашистском жаргоне.
- Но зачем они воровали и вывозили детей? - спросила я. - Какие из малышей работники?
- Их вывозили не на принудительную работу, - угрюмо пояснил Раковский. - Как указывалось в секретных приказах, старались этим "уменьшить биологический потенциал Советского Союза". А кроме того, фашисты мечтали вырастить из похищенных детей будущих палачей своего родного народа, слепо преданных фюреру. Их отдавали на "воспитание" в особые лагеря СС. А в конце войны попробовали даже создавать секретные школы для подготовки шпионов и диверсантов.
- Из детей?!
- Да.
- Но это же чудовищно! Бесчеловечно!
- Фашизм вообще бесчеловечен, - пожал плечами Раковский.
Я посмотрела на мужа. Морис мрачно кивнул и сказал:
- Да, тоже слышал о таких школах. Фашисты считали, что детей будут меньше подозревать и опасаться. Маленькие шпионы, надеялись они, смогут всюду проникать беспрепятственно.
- И вы думаете, что несчастный Павлик попал в такую школу?
Раковский кивнул и сказал:
- Очень подозрительна эта загадочная школа в тщательно охраняемом саду. И этот номер на запястье у Павла. Школа была строго засекречена, детей в ней всячески запугивали, - понятно, почему он вспоминает о пребывании в ней так неохотно.
Морис в задумчивости прошелся по комнате и сказал:
- Пожалуй, Георгий прав: кажется, наш Томас-Павел побывал именно в таком шпионском притоне, где старательно выбивали из каждого ребенка память о прошлом - о родном доме, о близких. И не случайно кто-то испугался, что он может вспомнить виновников этих преступлений.
Морис рассказал Раковскому о покушении на Томаса возле бензоколонки.
- Вот видите, - сказал болгарин. - Это еще одно подтверждение, что наши догадки правильны. Его старались заставить забыть прошлое, это несомненно!
- Но ведь он послушно воображает себя девятилетним мальчиком по одному слову Мориса, - сказала я. - Он полностью подчиняется ему, когда спит. Мне кажется, он бы ничего скрывать не стал. Нет, Морис, наверное, он в самом деле не помнит ни своей родины, ни родителей.
Морис покачал головой.
- Ты переоцениваешь гипнотическое внушение, а оно не всесильно. Нельзя внушить человеку поступки, противоречащие его моральным убеждениям, - я уже, кажется, тебе объяснял.
- Пытая Эрнеста Тельмана в своих застенках, гестаповцы пробовали его заставить под гипнозом выдать товарищей и назвать их адреса, но у них ничего не вышло, - сказал Раковский.
- Верно, - кивнул Морис. - Отличный пример. Даже под гипнозом человек не станет говорить о том, что хочет скрыть. Поэтому напрасны надежды некоторых полицейских чиновников использовать гипноз при допросах, так же как и всякие "эликсиры правды". Насколько мне известно, ни в одной стране показания, данные под гипнозом, юридической силы не имеют. Ведь я могу внушить Томасу, будто ему не девять лет, а шестьдесят. И он станет вести себя и отвечать на мои вопросы соответственно, хотя стариком еще не был! Но он вообразит себя стариком, и, можете поверить, весьма убедительно. Так что ко всем ответам человека, находящегося в гипнотическом сне, надо подходить строго критически, отделяя вымысел от правды.
- И проверять эти показания другими данными, - вставил Раковский.
- Совершенно верно, - согласился Морис. - Только тогда мы будем застрахованы от возможных ошибок.
- В таком случае, может, Томас-Павел и свои детские воспоминания сочиняет? Притворяется, играет перед нами, как хороший актер? - сказала я. - Разве этого не может быть?
- Нет! - решительно ответил муж. - То, что человек испытал, пережил, он вспоминает под гипнозом вполне искренне и правдиво. Могу привести вам такой пример: у новорожденных каждый глаз еще движется независимо от другого - они "плавают", как говорят медики. И вот один исследователь - кстати, ваш земляк, профессор Лозанов, - повернулся Морис к Раковскому, - попробовал некоторым людям внушать под гипнозом, будто им всего два дня от роду. Невероятно, но глазные щели суживались, взрослые люди начинали косить, как младенцы, и глаза у них "плавали"! Такого не сыграет самый гениальный актер…
Морис закурил, несколько раз жадно затянулся и добавил:
- Муштровка в этой школе создала у Павла в памяти, видимо, второй психологический барьер. Первый, связанный с его семейными переживаниями, мы благополучно преодолели. Перескочим и через второй барьер!
Попробую перенести его внушением еще в более раннее детство, хотя бы на год.
- В сорок третьем ему было восемь лет - уж больно ранний возраст, вспомнит ли он что-нибудь? - засомневался Раковский.
Томас вспомнил!
На следующем сеансе Морис внушил Томасу, будто ему только восемь лет, и начал задавать вопросы по-русски. И Томас отвечал без запинки, хотя в нормальном состоянии, не в гипнотическом сне, мог бы поклясться, что не знает ни слова по-русски! Это было поразительно.