Как жить дальше? Ляйляк-бай вынул из-за пазухи золотую пластинку с тремя обезьянами. Одна из них зажала ладонями глаза, другая - уши, третья - рот. "Не вижу, не слышу, не скажу…" Только так и надо жить дальше. Невольно вспомнилась история этой пластинки.
…В узком ущелье ревел и бился о камни белопенный поток. Над ним сияла радуга, рожденная в тумане брызг. А еще "выше, на краю скалы, нависшей над потоком, стоял Ляйляк-бай. Против него на плоском куске гранита, в позе флегматичного Будды, восседал японский офицер. Слащавая улыбка узила и без того узкие, косые глаза, обнажала выдававшиеся вперед крупные зубы. Японец говорил:
- Итак, храбрейший из храбрейших джигитов, Ляйляк-бай уходит на мирную жизнь. В мире и спокойствии он проживет несколько лет. Потом придёт день и час и он получит от нас известие и вновь начнет борьбу. В знак нашей дружбы и взаимного понимания я дарю храброму эту вещь, которая ему понравилась… - Японец протянул Ляйляк-баю массивный золотой портсигар.
Ляйляк-бай продолжал стоять неподвижно. Потом быстрым движением выхватил из-за пояса маузер и выстрелил в японца. Пуля попала в сердце. Равнодушно посмотрев на мертвое тело, Ляйляк-бай ногой столкнул его в белую пену потока, поднял портсигар и стал рассматривать его. Нет, он не возьмет себе эту вещь. Ему не нужна память об этом дне. Но что изображено на крышке? Странные позы у этих обезьян… Подумав немного, он отломил крышку и спрятал у себя на груди, а золотой корпус портсигара бросил вслед японцу - в пену потока…
Зеленым дымком курился чилим, тоскливо попискивала бедана. Внизу, в чайхане колхоза "Кызыл-Аскер", сильный голос пел песню под аккомпанемент домбры. О чем поет песня?
5
Капитан Джаниев время от времени бывал в школе пилотов. Его беспокоила так и невыясненная история с диверсантом, которого убил Высоков. Да и подозрения Соколовой о гибели Дремова не забывались. После первого разговора с Ниной Джаниев съездил к месту катастрофы, побывал в крепости. Ничего особенного. На стенах попадались надписи, сделанные в разное время туристами. Но какой в них толк? Тот, кто совершает преступление, не станет расписываться на стенах.
Однако поездка в крепость не прошла впустую. В полуразвалившейся мечети Джаниев увидел пожелтевший окурок самокрутки. Подобрал. У себя в кабинете он бережно разгладил обгоревший обрывок газеты, прочитал сохранившийся текст и потребовал себе подшивки газет. После долгих и кропотливых исследований было установлено: самокрутка - из клочка газеты "Правда Востока" от 28 июля 1941 года. Экспертиза подтвердила: окурок брошен примерно в то же время. Очень любопытно!
Но Джаниев, однако, не поторопился с выводами. Он позвонил Дятлову и попросил уточнить, не был ли кто из поисковой команды и из комиссии по расследованию катастрофы в развалинах мечети? Через несколько часов Дятлов сообщил: опрошены все. В развалины мечети никто не заходил.
Теперь капитан Джаниев был почти уверен, что Дремов погиб от руки врага. Но ниточка никуда не вела.
Сейчас капитан шел с Ниной по двору гарнизона и говорил на отвлеченную тему, а сам неотступно думал над нерешенной загадкой. Поравнялись с курилкой, где сидела группа курсантов-выпускников, и Джаниев увидел знакомых: Высокова, Берелидзе и Капустина. Простившись с Ниной, капитан подсел к курсантам и включился в их разговор. Спустя немного заговорил о бдительности, о методах иностранных разведок.
- Вино и красивые распутные женщины - союзники шпиона, - говорил капитан курсантам. - А многие наши товарищи не обращают на это внимания…
Сережка Козлов вдруг вспомнил о семействе Янковских и сказал:
- А может быть, они тоже шпионы?..
Все засмеялись, а Валентин посоветовал капитану Джаниеву взять Сережку в помощники.
Но капитан не смеялся.
- Янковского я знаю, - сказал он. - Это известный в городе деловой человек. А что вы о нем знаете, товарищ Козлов?
Сережка не знал, что сказать. Его выручил Кузьмич:
- Он, товарищ капитан, один раз получил за столом у Янковских рюмку водки, а вы как раз говорили, что водка - союзник, ну вот он и вообразил сдуру…
- Перестаньте молоть чепуху! - возмутился Зубров. - Обрадовались, что языки без костей, и готовы на хороших людей черт знает что возвести.
Началась словесная перепалка. Валентин неожиданно присоединился к Сережке - ему тоже Янковские не нравятся. Санька присоединился к Зуброву и Кузьмичу: дескать, подло говорить так о людях, угостивших тебя хлебом-солью…
Джаниев с улыбкой следил за этой перепалкой и к концу ее знал почти все подробности городского знакомства курсантов. Попрощавшись, капитан уехал.
А курсанты долго еще говорили о бдительности. Санька сказал:
- Вот что, Сережка… Ты, наверное, знаешь, кто такой капитан Джаниев? Так вот, знаешь, как иногда понапрасну страдают хорошие люди из-за дураков… Понял?
- Иди ты! - отмахнулся Сережка. - По-твоему они хорошие, а по-моему - плохие.
- А я скажу, если бы Джаниев навел справки о Янковских, то ничего бы страшного… - заявил вдруг Борис. - Черт их знает, что они за люди.
- А у тебя что, есть особые сведения? - с ехидством спросил Всеволод. - Смотрите на него! Ляпнул такое, что даже покраснел. Уж вам бы с Санькой надо иметь совесть, пользовались, пользовались гостеприимством…
Борис смутился еще больше, порывался что-то еще сказать, потом махнул рукой и ушел из курилки.
Джаниев между тем вернулся в свое учреждение и, оставшись один, стал обдумывать услышанное. Янковский в определенном кругу людей слыл хлебосолом, но Джаниев знал, что таков он лишь для тех, от кого что-нибудь зависело. А тут вдруг пришла ему блажь принимать у себя и угощать курсантов! Может быть, искал жениха своей племяннице? Кстати, кто она? Прежде, кажется, Янковский жил один…
Через несколько дней перед Джаниевым лежали все данные о Фаине Янковской. В числе прочих документов - сообщение одного из партизанских отрядов Белоруссии: Фаина Янковская проживала в их районе и вначале войны эвакуировалась в Среднюю Азию…
Джаниев вздохнул и занялся другими делами.
6
Настал час, когда курсанты летной школы покинули ее стены. Приказ о назначении получен: их ждет истребительное училище. Почти все инструкторы пошли проводить своих питомцев. Путь от школы до вокзала проделали пешком.
Нина шла среди своих курсантов и еле успевала за их широкими мужскими шагами. В других экипажах на ходу шел оживленный разговор, а Нина и ее ученики молчали. Последний разговор с Высоковым несколько отдалил ее от них. С тех пор как Нина так необдуманно сказала Валентину ту глупую фразу, отношения между ею и курсантами стали сугубо официальными. А сейчас, в эти последние минуты перед расставанием, ей очень хотелось поговорить.
Это заметил Сережка. Незаметно от других он попросил Нину немного отстать и заговорил полушепотом:
- Товарищ инструктор, я хочу сказать вам, за что Валентин ударил Баринского… Этот негодяй публично оклеветал вас. Мы были уверены, что он врет, и потребовали, чтобы он взял свои гнусные слова назад. Он отказался. Ну мы ему и дали… После этого Баринский при людях отказался от своих слов. Вот как… А ревность тут ни при чем. У Вальки как раз горе: его невеста на фронте погибла, а вы его… Одним словом…
- Все ясно, Сережа, - печально сказала Нина. - Я очень виновата перед Высоковым… Но что я теперь могу?.. - И развела руками.
На вокзал пришли за два часа до поезда. Расположились в привокзальном саду. Санька подошел к Валико.
- Послушай, дружба, когда я впервые приехал в этот город, то ты был в нем первым человеком, с которым я выпил. А что, если мы закруглим тем же манером наше пребывание здесь, а? Я думаю, в данной обстановке это не будет большим преступлением…
- Ничего не имею против, но…
- Шумов и Валико, о чем вы там секретничаете? - спросила Нина. И, не ожидая ответа, обратилась уже только к Саньке: - Вы бы позвали сюда вашего инструктора со всем экипажем… Право, ведь мы все-таки из одного звена. У меня есть предложение - пойти в ресторан и выпить по стакану вина на прощанье.
- Вот это здорово! - воскликнул Санька. - Сейчас все будут здесь.
При входе в привокзальный ресторан Нина задержала Высокова.
- Валентин, я перед вами виновата. Я только сейчас узнала настоящие причины вашего столкновения с Баринским. Спасибо вам, что вступились за меня и… извините за те глупые слова о ревности…
Валентин вспыхнул.
- Что вы, Нина, то есть товарищ инструктор! Как можно передо мной извиняться?! Мне просто стыдно…
Ему и в самом деле стало стыдно. Подумать только, на кого обиделся! - на человека, который научил его летать!
Нина обрадованно улыбнулась.
- Ну, я рада, что все так хорошо прояснилось. Идемте, а то уж и поезд скоро… Так будем друзьями?
- Еще бы! - воскликнул Валентин с энтузиазмом.
Все уже сидели за столиками.
- Что закажем? - обратился официант к Нине.
- Прежде всего две бутылки нашей русской. Потом… - и она продиктовала заказ.
- Товарищ инструктор, первый тост ваш, - сказал Валико, когда стаканы была наполнены.
- Выпьем за победу, товарищи, - негромко сказала Нина, - за то, чтобы каждый из нас вложил в дело победы всю свою волю, всю энергию, чтобы мы пришли к светлому дню с чистой совестью!
Время до прихода поезда пролетело быстро. Выпускники заняли целый вагон. Потянулись те томительные минуты, когда все уже сказано, а поезд не уходит… Но вот и свисток. Последние поцелуи на ходу, последние рукопожатия. Санька расцеловался с Васюткиным, Кузьмич и Женя - с Ивлевым, а Нинины курсанты не решились целовать ее. Сережка, прощаясь, держит ее руку в своей и идет за подножкой движущегося вагона. Валико идет рядом и вдруг говорит:
- Садись, Сережка, в вагон. Не могу смотреть на такое холодное прощанье. - И, рывком обняв Нину, крепко целует ее в губы.
Поезд идет все быстрее. Валико прыгает на подножку и, повиснув на поручнях, кричит Нине:
- Теперь можно хоть на передний край! Прощайте, товарищ инструктор!
- Прощайте, товарищи! - кричит она и бежит за вагоном. Потом останавливается и машет пилоткой. Светлые волосы рвет ветер. Уехали…
С ними уехала и частичка ее сердца. Пройдут года, и она по частичке отдаст всю себя благородному делу обучения людей полету…
Нина надела пилотку, оглянулась. Рядом стоял Васюткин. В глазах у него крупные слезы. Как бы оправдываясь, он говорит Нине:
- Ты уже знакома с этим, а я ведь первых отправляю…
Нина ничего не сказала в ответ и поспешно отвернулась. По ее щекам тоже катились слезы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Вскоре после того как Нина распрощалась со своими курсантами, в школе произошли крупные изменения: почти все инструкторы и командиры отправились на фронт и только несколько человек, в том числе Нина, были насильно оставлены в школе.
На школьные аэродромы прилетели другие самолеты и другие инструкторы. Нине было тоскливо. Уезжали лучшие друзья Дремова, лучшие ее друзья. Всем было некогда, все торопились. Отъезд произошел так быстро и неожиданно, что даже не пришлось и попрощаться толком. Журавлев и Ковалев пообещали при первом же удобном случае устроить перевод Нины в их боевую часть, но, по всему было видно, говорили они это только для ее утешения.
Дятлов, закончив сдачу дел, старался успеть поговорить с каждым остающимся. Не забыл он и Клавочку Лагутину. Та всегда испытывала в его присутствии необъяснимую робость. При нем все ее поступки вспоминались как вихрь необдуманных, глупых и ненужных действий. Беззастенчивая в обществе мужчин, при нем она краснела и не могла связать двух слов. Он был ее совестью.
Вот и сейчас, когда Дятлов появился в дверях кабинета, где она печатала последние распоряжения Крамаренко, Клавочка спряталась за кипу бумаг и опустила глаза. Дятлову это понравилось, он подумал: "Нет, еще не все потеряно, совесть в тебе есть, раз ты способна так краснеть".
Комиссар уверенно прошел к ее столу и, поздоровавшись, спросил:
- Товарищ Лагутина, много вам еще печатать?
Клавочка отодвинулась от машинки.
- Все, товарищ бригадный комиссар.
- Мне хотелось бы вам кое-что сказать. Пройдемте в сад.
Прошли по центральной широкой аллее, свернули в сторону и сели на скамейку в тени больших деревьев.
- Товарищ Лагутина, - начал Дятлов, - обстоятельства заставили меня поторопиться с разговором, и я не убежден, интересно ли вам то, что я сейчас расскажу… Думаю, вы не обидитесь на мой наставительный тон хотя бы потому, что вы молоды, а я стар. Не так ли?
- Говорите, пожалуйста, товарищ бригадный комиссар.
- Ваш муж, Николай Лагутин, перед отъездом в летное училище шел к вам с просьбой, чтобы вы честно ждали его…
Клавочка схватила Дятлова за руку.
- Что же вы мне не рассказали это сразу?! - воскликнула она, и глаза ее налились слезами.
- Я только недавно, при встрече с вашей мамой, узнал, что свидание не состоялось. Когда же вы пришли к нам устраиваться на работу, я подумал: значит, у них был тогда хороший разговор, если Клава хочет быть на глазах у товарищей мужа…
- Это именно так, честное слово, хотя я и не виделась тогда с Колей. Я верила в его возвращение, и мне хотелось быть тут, где все напоминает о тех днях… - говоря это, Клавочка вспомнила о своем легкомысленном увлечении Санькой, и ей стало невыносимо стыдно. Она опять покраснела и заплакала.
Дятлов не успокаивал ее. Пусть поплачет, слезы приносят облегчение. Потом продолжал разговор:
- Советую написать Николаю. Вот его адрес. Да поспешите, а то он может уехать, и тогда… Ну, всего вам наилучшего. - И комиссар откланялся.
Пользуясь некоторым ослаблением контроля над личным составом в связи с организационными изменениями, Баринский уехал в город. Без труда он нашел дом Янковских. Его встретила Фаина. Узнав, кто он и как попал к ним, она просияла от удовольствия и провела Баринского в комнаты.
- Мне Клавочка говорила о вас, - запела Фаина. - И даже извинялась, что без моего ведома дала вам наш адрес. И напрасно извинялась… Мы с дядей очень любим, когда у нас бывают гости, особенно военные, защитники Родины, наша гордость…
- А Клавочка не придет к вам сегодня? - спросил Баринский.
- Не знаю, право; со вчерашнего дня она вдруг захандрила, начала говорить о каком-то особо серьезном поведении во время войны… Но я думаю, с ней это пройдет. А вам она понравилась?
- Ну как сказать… Это зависит… Не знаете, как она насчет ээ…
Фаина подсказала:
- Весьма сговорчивая особа. Она ведь и с мужем не поладила из-за своего легкомыслия.
- Вы меня утешили. - Баринский облизнул губы. - Так не знаете, придет ли она сегодня?
- А вам обязательно нужна именно она? - Фаина многозначительно повела глазами.
- Ну, что вы! - воскликнул Баринский - Конечно, не обязательно! Например, хозяйка этого дома могла бы украсить вечер гораздо лучше Клавочки…
- Вы делаете мне комплимент, - жеманно пропела Фаина. - Я считаю Клавочку красавицей.
- Ну нет, ей с вами не сравниться! У вас такие волосы, такие глаза, а губки, как лепестки розы, так и хочется прильнуть к ним…
Говоря эти слова, Баринский побаивался получить пощечину, но увидел сверкающую улыбку и окончательно осмелел, подсел к ней ближе и обнял ее.
Фаина сопротивлялась слабо, лишь для видимости.
Когда все было кончено, вернулся с работы Антон Фомич, и на столе появились вино и закуски. Выпили, и Баринский разговорился по-свойски:
- Вот сейчас все сходят с ума: думают, раз война, то ходить надо летом в майках, а зимой в стеганых фуфайках и заниматься только работой, а на все остальное наплевать. Глупости! Пока есть возможность, надо пить, гулять и развлекаться.
- Верно, тысячу раз верно! - закричал Антон Фомич. - А что вы, Виктор, думаете об исходе войны? Вам, как военному, судить об этом легче…
Баринский был польщен и заговорил поучительно:
- Видите ли, положение сейчас крайне напряженное. Между нами говоря, из нашей школы почти всех инструкторов и механиков бросают на фронт. Меня оставили только из-за недавнего ранения. К тому же - и это большой секрет, но я надеюсь, вы люди серьезные…
- Что вы! - воскликнул Антон Фомич с ужасом. - Конечно! У немцев техника…
Баринский прикрыл глаза и представил фронт. Грохот канонады, гарь, дым, дрожь земли, вой танков и самолетов.
- Чтобы представить немецкую военную технику, надо, друзья, самим побывать на фронте. Я испытал силу этой техники на собственной шкуре. Трудно вообразить себе силу, которая могла бы остановить эту чудовищную технику.
- Между прочим, - как бы невзначай сказала Фаина, - я слышала, что немцы очень снисходительны к людям, которые, понимая бесцельность сопротивления, сдаются в плен…
Баринский настороженно взглянул на Фаину. Та сделала вид, что смутилась, и попросила:
- Только, Витя, это я говорю лишь при тебе, ведь ты же и нам кое-что доверил из того, что знаешь…
- Ясно, Фаина.
От Янковских Баринский вышел с больной головой и с грузом сомнений. Откуда-то доносился сильный голос диктора: под Сталинградом идут ожесточенные бои, враг поднимается на склоны Кавказа… Страшно. "Что будет дальше? Пока снова не бросили меня в этот ад, надо брать от жизни все, что можно. А Фаина - вкусная девочка…" О Клавочке он уже забыл.
Нина приступила к полетам с новыми курсантами. Как-то после трудного дня к ней подошел Васюткин и заговорил с сокрушением:
- Ну и насолила ты этому Баринскому…
- А что такое?
- Уж так он прокатывается на твой счет, так прокатывается, что и слов нет. И "курица не птица, баба не летчик" и еще черт знает что мелет про тебя. "Хорошо, - говорит, - ей в первый раз курсачи способные попались, а чуть бы что, так и засыпалась бы".
- Подумай, Вовочка, до чего же он противный человек! Вот и приходится сказать: мало его вздули Валентин с Сергеем.
Нина чувствовала сильную усталость. В последнем полете ее замучил один курсант. Силы он был необыкновенной и держал управление как в тисках. Она его и просила, и умоляла, и ругала: "Ну, что вцепились? Вы же совершенно не чувствуете машину!" Он на мгновенье ослаблял управление и тотчас снова зажимал его огромными железными пятернями.
Когда вылезли из кабины, Нина в первый момент готова была броситься на бестолкового курсанта с кулаками. Но, взглянув на его богатырскую фигуру и на униженное выражение его лица, она только рукой махнула.
- А ну вас, замучили меня совсем. Ведь я против вас - котенок перед слоном. Постыдились бы применять силищу-то против меня…
- Да я, товарищ инструктор, хочу держать слабо, а все не получается…
- Чем вы до войны занимались?
- Молотобоец.
- А спортом занимались?
- Штангой.