Тот был, судя по мускулистой фигуре, очень силен, носил охотничий костюм из бизоньей кожи традиционного индейского покроя без каких-либо украшений. Только в швы были вплетены человеческие волосы, а на поясе висело около двадцати скальпов, правда, они были не то чтобы целые, а лишь хорошо препарированные, величиной с пятимарковую монету куски кожи с макушек поверженных врагов, оно и понятно, для целых у него просто не хватило бы места. Из-за пояса торчал нож, который у него никто не отбирал.
Его лицо не было разрисовано, но три красных шрама на щеках сразу бросались в глаза. С каменным лицом сидел он, уставившись в огонь, не удостоив белого даже взглядом.
- Токви-тей не носит боевой раскраски, - начал Олд Шеттерхэнд. - Почему же тогда он ведет себя враждебно по отношению к мирным людям?
Вождь не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом. Поэтому охотник продолжил:
- Наверное, вождь шошонов от страха стал немым, раз не может ответить на мой вопрос?
Охотник прекрасно знал, как в подобных случаях ведет себя индеец. Результат сказался незамедлительно: пленник метнул в сторону белого полный гнева взгляд и проговорил:
- Токви-тей не ведает страха. Он не боится ни врагов, ни смерти.
- И все же он ведет себя так, будто боится меня. Отважный воин накладывает себе на лицо боевую раскраску перед тем, как нападает на врага. Это честно, это мужественно, потому что так противник узнает, что он должен защищаться. Но воины шошонов были без раскраски, у них были мирные лица, и все же они напали на белых. Так поступают только трусы! Или я не прав? Может ли Черный Олень сказать хоть слово в свою защиту?
Индеец потупил взор, а потом уклончиво ответил:
- Черный Олень не был с теми, кто преследовал белых.
- Это не оправдание. Было бы честнее и мужественнее, если бы вождь сразу, после того как к нему привели бледнолицых, снова освободил бы их. Я ничего не слышал о том, что воины шошонов вырыли томагавк войны. Наоборот, как во времена прочного мира, они пасут свои стада у рек Тонг и Биг-Хорн, часто бывают в поселках белых, и все же Черный Олень нападает на людей, которые ничем его не обидели. Может он что-нибудь возразить, когда храбрец утверждает ему, что так действует только трус?
Лишь краем ока краснокожий покосился на белого, но даже этот короткий взгляд ясно говорил, что он был разгневан. Тем не менее голос его звучал спокойно, когда он спросил:
- Это ты храбрец?
- Да, - невозмутимо ответил белый.
- Тогда у тебя должно быть имя!
- Разве ты не видишь, что я ношу оружие? Значит, у меня есть и имя.
- Бледнолицые могут носить и оружие, и имена, даже если они трусливые бабы. Величайшие трусы среди них имели самые длинные имена. Мое тебе известно, а значит, ты знаешь, что я не трус!
- Тогда освободи своих пленников, а потом сражайся с ними открыто и честно!
- Они осмелились появиться у Кровавого озера! За это они умрут!
- Тогда умрешь и ты!
- Черный Олень уже сказал, что не боится смерти, он даже зовет ее к себе.
- Почему?
- Он взят в плен, на него напали белые, он похищен каким-то бледнолицым прямо из своего вигвама - он потерял честь и не может жить! Он должен умереть, потому что не имеет возможности спеть песнь войны. Ему не суждено сидеть в своей могиле, гордо и прямо взирающим на всех свысока и увешанным скальпами врагов; он будет лежать в песке, и его тело растерзают клювы зловонных грифов.
Вождь произнес эти слова очень медленно и монотонно, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул, но все же произносил он каждое слово с болью, почти граничащей с обреченностью.
С его точки зрения он был совершенно прав. Какой это был позор для него, вождя, - быть похищенным из собственной палатки, окруженной вооруженными воинами!
Олд Шеттерхэнд в душе сочувствовал этому человеку, но ни в коем случае не должен был этого выказывать - тот почувствовал бы себя еще более оскорбленным и уж наверняка бы недостойным жить. Охотник сказал:
- Токви-тей заслужил свою суровую судьбу, но, несмотря на это, он может остаться в живых, хотя пока он мой пленник. Пока я готов вернуть ему свободу, если он прикажет своим воинам в обмен за это освободить бледнолицых.
В словах вождя послышалась злая усмешка превосходства, как он его понимал:
- Токви-тей не может больше жить. Он хочет умереть. Привяжи его крепко к столбу пыток. Хотя он не имеет права говорить о делах, приумноживших его славу, он хочет предупредить, что и бровью не поведет во время всех смертных мук.
- Я не стану привязывать тебя к столбу пыток. Даже когда я должен убить зверя, я сделаю это так, чтобы он не мучился. Зря ты сделал свой выбор в пользу смерти, она будет бессмысленной. Несмотря на нее, я все равно освобожу пленников.
- Попробуй! - губы вождя тронула усмешка. - Ты смог оглушить меня хитрым приемом и утащить только благодаря темноте. Теперь воины шошонов предупреждены. Тебе не удастся освободить бледнолицых. Они осмелились появиться у Кровавого озера и заплатят за это медленной смертью. Ты победил Черного Оленя, и он умрет, но будет жить Мох-ав, единственный его сын, гордость его души, который отомстит! Уже сейчас Мох-ав наложил на лицо краски войны, ибо ему было отдано право нанести пленным смертельный удар. Он раскрасит свое тело их теплой кровью и этим защитит себя от неприязни всех бледнолицых.
Вдруг в зарослях что-то зашуршало. Неожиданно появился Мартин Бауман; он склонился над ухом Олд Шеттерхэнда и прошептал:
- Должен вам сказать, сэр, что пленный часовой - сын вождя. Виннету заставил его в этом признаться.
Это сообщение оказалось как нельзя кстати. Олд Шеттерхэнд так же тихо ответил:
- Пусть Виннету сейчас же пришлет его сюда.
- Каким образом? Краснокожий связан и не может идти.
- Пусть Длинный Дэви принесет его, а потом останется здесь с ним.
Мартин удалился, а Олд Шеттерхэнд снова повернулся к индейцу и сказал ему:
- Я не боюсь Москита. Имя у него громкое, но получил он его не очень давно. Кто слышал о его подвигах? Стоит мне только захотеть, и он тоже окажется у меня в плену.
На этот раз индеец вышел из себя: о его сыне сказали с презрением! Он грозно сдвинул брови, глаза его сверкнули.
- Кто ты такой, и как ты смеешь так отзываться о Мох-аве? - гневно воскликнул вождь. - Попробуй только сразиться с ним, и ты от одного лишь его взгляда зароешься в землю.
- Хау! Я не сражаюсь с детьми.
- Мох-ав не дитя! Он боролся с сиу-огаллала и многих одолел. У него глаза орла, а слух ночной птицы. Ни один враг не сможет пленить его. Сыновьям и отцам бледнолицых он кровью отомстит за своего отца, Черного Оленя.
В этот момент подошел Длинный Дэви, неся на плечах юного индейца. Он перелез своими длиннющими ножищами через густые заросли, положил индейца на землю и произнес:
- Вот, я принес его. Может, пройтись разок по его спине, чтобы он сразу смекнул, что шутить мы не намерены?
- Нет, мастер Дэви, о рукоприкладстве не может быть и речи. Посадите его и сами сядьте рядом. Кляп можете удалить. Он уже не нужен, мы будем разговаривать.
- Aye, сэр! Но хотел бы я знать, что может высказать мальчик.
Длинный повиновался. Москит был усажен, и оба шошона с ужасом в глазах взглянули друг на друга. Вождь молчал, сидя совершенно неподвижно, но, несмотря на его смуглую кожу, в свете костра было заметно, что кровь ударила ему в лицо. Сын также не смог совладать с собой.
- Уфф! - почти прорычал Москит. - Токви-тей тоже в плену! Это вызовет плач в вигвамах шошонов! Великий Дух отвернулся от своих детей.
- Молчи! - прогремел голос отца. - Ни одна скво шошонов не будет лить слезы, если Токви-тея и Мох-ава поглотит мгла смерти. Они заткнули уши, закрыли глаза и стали безумными, как жабы, позволившие без борьбы проглотить себя змеям. Позор отцу и сыну! Ни одни уста не скажут о них, и ни одна весть о них не разойдется по вигвамам шошонов. Но как только прольется их кровь, тут же прольется и кровь бледнолицых. Двое белых уже в наших руках, а разведчики шошонов давно в пути, чтобы открыть своим братьям дорогу к новым славным победам. Позор за позор, кровь за кровь!
Олд Шеттерхэнд повернулся к Дэви и тихо распорядился:
- Приведите всех остальных, но Виннету не должен показываться.
Длинный встал и удалился.
- Ну, - снова обратился Олд Шеттерхэнд к вождю, который уже сумел напустить на себя холодный и высокомерный вид, - Черный Олень убедился, что я не зарылся в землю от одного только взгляда его сына? Но я не хочу оскорбить никого из вас. Вождь шошонов известен повсюду своей храбростью в бою и мудростью на советах старейшин. Мох-ав, его сын, я уверен, пойдет по его стопам и станет еще храбрее и мудрее. Я дам вам обоим свободу в обмен на освобождение двух белых охотников.
По лицу сына пробежал лучик надежды. Юный воин, конечно же, не хотел умирать. Но Черный Олень бросил на него взгляд, полный гнева за двоих, и ответил:
- Черный Олень и Москит без борьбы попали в руки жалкого бледнолицего, они не могут жить дальше, они хотят смерти. Но умрут и те бледнолицые, что уже попали в плен, а также и те, кто пока еще не в руках шошо…
Вождь запнулся. Его взгляд упал на двух разведчиков, которых привели Дэви, Боб и Мартин Бауман.
- Почему Черный Олень не продолжает? - спросил Олд Шеттерхэнд. - Или страх сковал его сердце?
Вождь опустил голову и долго молчал. В это время у него за спиной тихо раздвинулись ветви, но он не обратил на это никакого внимания. Это был Виннету. Олд Шеттерхэнд заметил появившегося апача и вопросительно взглянул на него. Кивок послужил ответом - оба поняли друг друга без слов.
- Я надеюсь, теперь Токви-тей видит, что его надежда на новую победу не оправдалась, - продолжил Шеттерхэнд. - И все же я повторяю свое предложение. Я тотчас освобожу вас, если вы пообещаете мне, что оба белых охотника также получат свободу.
- Нет, мы умрем! - упрямо заявил вождь.
- Но это будет напрасная жертва - мы все равно освободим пленников.
- Может, вам это и удастся, ибо, похоже, Маниту покинул нас. Если бы он не наслал на нас слепоту и глухоту, безымянным бледнолицым не удалось бы схватить вождя шошонов.
- Ты хочешь услышать наши имена?
Вождь презрительно покачал головой.
- Я не хочу их слышать. Они ни к чему мне. Какой же позор! Если бы Токви-тей был бы побежден Нон-пай-кламой, которого бледнолицые называют Олд Шеттерхэндом, или другим охотником со столь же известным именем, он мог бы утешиться. Попасть в лапы кого-нибудь из них не стыдно. Но вы - как псы, у которых нет хозяев. Разъезжаете в компании черного ниггера. Я не хочу никакой пощады из ваших рук.
- А нам не нужна ни твоя кровь, ни ты сам! - повысил голос Олд Шеттерхэнд. - Мы отправились в путь не для того, чтобы убивать храбрых сыновей шошонов, а чтобы наказать собак огаллала. Даже если вы не хотите освободить наших друзей, все равно мы не желаем быть такими же малодушными, как вы. Мы позволим вам вернуться к вашим вигвамам.
Он поднялся, подошел к вождю и освободил его от веревок. Охотник понимал, что затеял рискованную игру, но он знал обычаи Запада, как свои пять пальцев, а потому был убежден, что не проиграет.
Вождь потерял все свое самообладание. То, что проделал этот белый, было непостижимо и нелепо! Он дал свободу врагу, не выручив прежде своих друзей! Шеттерхэнд подошел также и к Москиту, освободив его от пут.
Черный Олень растерянно уставился на охотника. Его рука схватилась за пояс и судорожно нащупала оставшийся у него нож. Дикая радость блеснула в его глазах.
- Мы свободны? - закричал он. - Свободны? Значит, вы хотите, чтобы старые скво тыкали в нас пальцами и рассказывали всем, что мы были схвачены безродными псами? Мы должны лежать на земле в Стране Вечной Охоты и пожирать мышей, пока наши красные братья будут услаждаться мясом вечно живых медведей и бизонов? Наши имена запятнаны навсегда! Никакая вражеская кровь не смоет этих пятен, их смоет только наша собственная кровь. И прольется она сейчас же - Токви-тей умрет и пошлет в Страну Вечной Охоты сначала душу своего сына!
Он выхватил нож, подскочил к сыну и замахнулся. Москит даже не пошевелился, он был готов принять смертельный удар от отца.
- Токви-тей! - раздался громкий голос за спиной вождя.
Этот голос заставил вождя шошонов развернуться. Он замер на месте с занесенной рукой с ножом… Перед ним стоял не кто иной, как вождь апачей. Рука шошона медленно опустилась.
- Виннету! - только и смог произнести он.
- Вождь шошонов считает Виннету койотом? - спросил апач.
На Западе койотами зовутся дикая собака прерий и маленькие волки. Оба зверя так трусливы и отвратительно шелудивы, что сравнение с койотом есть выражение крайнего презрения.
- Кто рискнет сказать такое! - воскликнул шошон.
- Токви-тей сказал это сам.
- Нет!
- Разве не назвал он победивших его "безродными псами"?
Токви-тей даже не заметил, как выронил нож. Наконец его. осенило.
- Виннету - победитель?
- Нет, не он, а его белый брат, который стоит с ним рядом.
Апач указал на Олд Шеттерхэнда.
- Уфф! - вырвалось из груди Черного Оленя. - У Виннету только один брат. Тот, кого он называет своим белым братом, есть Нон-пай-клама - самый знаменитый охотник среди бледнолицых, которые прозвали его Олд Шеттерхэндом. Токви-тей видит здесь этого охотника?
Его взгляд метался от Шеттерхэнда к Виннету. Апач ответил:
- Глаза моего брата устали, утомлен и его дух. Только поэтому он не догадался, что тот, кто одним-единственным ударом руки лишил Черного Оленя чувств, не мог быть безродным псом. Разве мой красный брат теперь не понимает этого? Или мой красный брат стал похож на больного совенка, которого легко можно вытащить из гнезда? Он знаменитый воин, а тот, кто выкрал его из вигвама, невзирая на охранявших его воинов, должен быть героем, носящим достойное имя!
Шошон едва не стукнул себя кулаком по лбу, как это делают белые, когда совершают непростительную ошибку:
- У Токви-тея есть мозг, но его покинул разум!
- Да, перед моим красным братом стоит Олд Шеттерхэнд. Он победил. Готов ли теперь мой красный брат из-за этого броситься в лапы смерти?
- Нет, он может остаться жить, - тихо вздохнув, ответил вождь шошонов.
- Да, может, ибо своим желанием отправиться в Страну Вечной Охоты он доказал, что у него очень твердое сердце. Олд Шеттерхэнд своим оглушающим ударом свалил на землю и Мох-ава. Разве это позор для храброго юного воина?
- Нет, он тоже может жить.
- Олд Шеттерхэнд и Виннету также те, кто взял в плен и разведчиков шошонов, но не как врагов, а чтобы обменять на своих пленных друзей. Будет ли мой красный брат проклинать разведчиков?
- Нет, иначе он должен проклинать себя и своего собственного сына.
- А разве мой красный брат не знает, что Олд Шеттерхэнд и Виннету - друзья всех честных красных вождей? Что они не убивают своих краснокожих противников, а только делают их неспособными к борьбе, и только тогда лишают своего врага жизни, когда у них нет иного выхода?
- Да, Токви-тей знает это.
- Тогда пусть он выбирает, кем ему быть - нашим братом или нашим врагом? Если он хочет быть нашим братом, его враги станут нашими врагами. Если он выберет другое, мы освободим его и его сына, а также разведчиков, но все же прольется много крови во время освобождения обоих бледнолицых пленников - у воинов шошонов наступят дни траура, и в каждом вигваме и у каждого костра зазвучит жалобный плач. Итак, пусть он выбирает. Виннету сказал!
Воцарилась глубокая тишина. Слова апача все восприняли очень серьезно. Токви-тей наклонился, поднял выпавший из его руки нож и вогнал его по самую рукоять в землю, после чего произнес:
- Лезвие исчезло в земле, и так же исчезла вражда между сыновьями шошонов и храбрыми воинами, которые стоят здесь!
Затем вождь снова вытащил свой нож из земли и вдруг ухватился за его рукоять так, словно хотел нанести удар.
- Отныне дружба между шошонами и их братьями страшна для их врагов, как этот нож! Ни один враг не уйдет живым, если выступит против их союза. Хуг!
- Хуг, хуг! - прозвучало эхом вокруг.
- Мой брат сделал удачный выбор, - заметил Олд Шеттерхэнд. - Он видит здесь Дэви-хонске, знаменитого охотника. Знает он имена бледнолицых, попавших в плен?
- Нет.
- Это Джемми-петаче с Хромым Фрэнком - товарищем Мато-пока, Грозы Медведей.
- Мато-пока! - вскрикнул от удивления шошон. - Почему Хромой ничего не сказал. Разве Мато-пока не брат шошонам? Разве он не спас жизнь Токви-тею, когда сиу-огаллала шли по его следу?
- Спас тебе жизнь?! Смотри, вот Мартин, его сын, а это Боб, его верный черный слуга. Они выступили, чтобы спасти Охотника на медведей, а мы решили сопровождать их, ибо Гроза Медведей попал в руки огаллала, которые должны убить его и пятерых его спутников.
Токви-тей все еще держал нож в руке. Тут он бросил его на землю, наступил на него и воскликнул:
- Псы огаллала хотят замучить Грозу Медведей? Великий Маниту уничтожит их! Сколько этих собак?
- Пятьдесят шесть.
- Даже если бы их была тысяча, все они погибнут! Как этот нож, они будут втоптаны воинами шошонов в землю. Их души покинут тела, а кости побелеют от солнца! Где они? Где их следы?
- Они наверху, в горах реки Желтого Камня, там, где могила Храброго Бизона.
- Мой брат Олд Шеттерхэнд убил его и еще двух воинов голыми руками. Так же суждено пасть и тем, кто рискнул схватить Грозу Медведей. Пусть мои братья следуют за мной вниз, к лагерю моих воинов. Там мы должны выкурить трубку мира и сесть у костра Совета, чтобы обдумать, как быстрее догнать этих собак.
К такому повороту дела все были готовы. Теперь уже и разведчиков также освободили от веревок и привели лошадей для них.
- Сэр, да вы просто молодчина! - шепнул Олд Шеттерхэнду Длинный Дэви. - Все, за что вы с таким шиком беретесь, всегда смело и так великолепно ладится, будто речь идет о каком-то пустяке. Готов снять перед вами свой горшок!
Он сорвал с головы то, что прежде называлось цилиндром, и стал так подчеркнуто размахивать им туда-сюда, словно хотел вычерпать до дна какой-нибудь пруд или озеро.
И вот настал час, когда все они вместе тронулись в путь, предварительно, конечно, погасив костер. Ведя лошадей в поводу, они на ощупь стали спускаться вниз по склону. Встав на самом краю обрыва, Токви-тей приложил ко рту руки и крикнул вниз, в окутанную неестественным спокойствием бездну.
- Кхун, кхун, кхун-ха-ка!
Эхо многократно повторило его крик. Внизу его услышали и поняли, ибо наверх донеслись громкие голоса.
- Ханг па? - прозвучал вопрос снизу.
- Мох-ав, Мох-ав! - ответил сын вождя.
Затем послышалось громкое ликующее "ха-хахи!", и несколько мгновений спустя костер снова запылал. Это было верным признаком того, что шошоны узнали голос юного сына вождя, в противном случае они поостереглись бы разжигать огонь.