- Две сотни.
- Открыть люки! Выведите пятьдесят из этих эмигрантов, и пусть они построятся по двадцать пять вдоль каждого борта.
Капитан поспешил подчиниться, и вскоре растерянные затворники появились на палубе.
- Господин Максвелл, - продолжал лейтенант, обращаясь к мичману, - вы жили в Сьерра-Леоне и немного знаете язык туземцев. Извольте допросить чернокожих!
Выбрав одного, показавшегося ему смышленее прочих, мичман спросил, кто погрузил их на это судно.
- Он! - ответил негр, без колебаний указав пальцем на Анрийона.
- Это правда? - спросил Максвелл второго, а затем третьего, четвертого…
- Это правда! - подтвердили они.
- Среди вас нет больных?
- Нет!
- Вы не садились ни на какой корабль, кроме этого?
- Нет!
- Достаточно, мичман, благодарю вас. Остальное - формальности. Собственно, мои подозрения подтвердились в тот самый момент, когда капитан "Дорады" сообщил мне, что встретил "Консепсьон". И вы, - повернулся офицер к Анрийону, - настаиваете на своем утверждении?
Несчастный был настолько ошеломлен, что ничего не ответил.
- Надо заметить, - сияя, провозгласил англичанин, - что вы лишили себя последнего шанса, выбрав наугад именно этот корабль. Дело в том, что мы видели его неделю назад на рейде в Марахао.
Однако капитан сделал этот злосчастный выбор вовсе не случайно. "Консепсьон" принадлежал его компаньону, англичанину по имени Джеймс Бейкер. Два месяца назад тот отправился к берегам Африки на переговоры с туземными вождями о найме эмигрантов. "Консепсьон" уже давно должен был вернуться в Европу. Для конспирации его даже предполагали переименовать, чтобы исключить тот самый роковой случай, который и произошел.
О, по какому неслыханному стечению обстоятельств корабль оказался в Марахао, встретился там с крейсером и, таким образом, стал причиной катастрофы, никогда не случившейся бы, назови капитан Анрийон любое другое название судна?
- Итак, - продолжал лейтенант, - что скажете в свою защиту?
- Ответ прост. Я делал все по правилам, кроме последних формальностей, и допустил эту оплошность, взявшись за перевозку негров. К тому же договаривался об этих эмигрантах не я, а ваш соотечественник, Джеймс Бейкер. Я всего лишь посредник между Бейкером и Бразильским агентством. И если уж "Консепсьон" в Марахао, вам легко будет убедиться в искренности моих слов.
- Кто-нибудь из вас знает Джеймса Бейкера? - внезапно спросил у своей команды англичанин, поглаживая бакенбарды.
- Я, лейтенант, - из строя вооруженных людей вышел старший матрос.
- Вы, Дик?
- Так точно, сэр. Клянусь честью, это самый отъявленный негодяй, самый отвратительный морской разбойник, какого я когда-либо видел… Но… нет, невозможно ошибиться, - изумленно вскричал моряк. - Вот он! Джеймс Бейкер собственной персоной!
- Где?
- Тот человек! - вновь оглушительно заорал старший матрос, указывая на Феликса Обертена, который слушал английскую речь, не понимая ни слова.
Но тут вмешался капитан Анрийон:
- Сударь, ваш матрос ошибается. Тот, в ком он признал Бейкера, - мой пассажир, французский негоциант , месье Обертен. Он направляется в Бразилию, его дело - торговля.
- Мимо берегов Гвинеи? Нечего сказать, ваш земляк выбрал самый простой маршрут.
- Это абсолютная правда, сударь, клянусь вам. Он даже вписан в мою судовую книгу , его личность не вызывает ни малейших сомнений. Я не отрицаю, что между ним и Джеймсом Бейкером существует некоторое сходство. Однако он в жизни не бывал в Англии, не знает по-вашему ни слова, его нельзя спутать с англичанином.
- Что скажете, Дик?
- Всем святым клянусь, что это Джеймс Бейкер, знаменитый работорговец. Мы довольно долго следили за ним. Его приметы слишком хорошо знает вся эскадра, чтобы с кем-нибудь спутать. А кроме того, я много раз общался с ним, - он переманивал меня к себе, уговаривал дезертировать.
Если кто-то из присутствующих и сохранял невозмутимое спокойствие, так это бакалейщик. Свидетельствовало ли данное обстоятельство о его невиновности, или Феликс Обертен просто не сознавал серьезности своего положения… но наблюдал он эту сцену с безмятежностью, причиной которой могло быть также и полнейшее непонимание происходившего. Иностранец с любопытством изучал грозных англичан, равнодушно выдерживал стремительные негодующие взгляды офицеров, младших офицеров и всех остальных и никак не реагировал на резкие замечания лейтенанта.
Анрийон хотел было вмешаться, объяснить своему другу причину подобного отношения. Но лейтенант грубо оборвал его и добавил тоном, не допускающим возражений:
- Этот человек - мой пленник, я арестую его. Это хорошая добыча. Что касается вас, то ни слова больше, иначе будете закованы в цепи. Вы тоже арестованы до тех пор, пока мы не прибудем в Марахао, куда "Дорада" пойдет на буксире. Там все объясните и попытаетесь доказать свою невиновность, в которой я сейчас сомневаюсь больше, чем когда-либо. Джеймс Бейкер, следуйте за мной!
Феликс Обертен, естественно, не двинулся с места, а в крайнем изумлении вытаращился на англичанина.
- О, вы притворяетесь, будто бы не поняли меня! Но сейчас поймете! Эй, кто-нибудь, вразумите-ка этого молодчика!
Четверо матросов, отдав свои ружья товарищам, подошли к парижанину, который успел произнести лишь одну-единственную фразу:
- Скажи, Поль, что за тарабарщину несет этот долговязый?
И тут же четыре пары грубых рук повалили его и лишили всякой возможности сопротивляться.
Потом несчастного Феликса в мгновение ока связали и перенесли в шлюпку, не дав опомниться.
Тогда капитан "Дорады", перегнувшись через борт, крикнул:
- Они считают тебя Джеймсом Бейкером! Защищайся! Крепись! Быть может, не все еще потеряно!
- Молчать! - перебил лейтенант громовым голосом.
- Что? Хотят повесить?! - побагровел Феликс, не расслышав.
Пятеро англичан остались караулить экипаж "Дорады", остальные последовали за своим лейтенантом. Гребцы налегли на весла. Шлюпка уносила пленника, которому все теперь казалось каким-то кошмаром.
- Бедный месье Феликс, - с грустью проговорил Беник. - Боюсь, как бы он не поплатился раньше всех нас.
ГЛАВА 2
Капитан Поль и его приятель Феликс. - Утка и чайка. - В "конуре". - Улица Ренар. - Умница или дурень. - Женщина с головой. - Быть счастливым - это значит иметь двести тысяч франков в год. - Амбиции крошки Обертен. - Домашние дрязги. - Одна! - В Бразилию! - Моя дочь выйдет замуж за маркиза.
- Ба-а!.. Поль!.. Какая удивительная встреча!..
- Как и все в Париже, дорогой Феликс!
- Я уж и не ждал встретить тебя после восьми лет!
- После восьми лет морских странствий, милый мой толстяк. С глаз долой, из сердца вон, а?
- Не говори глупостей! Разве давние приятели вроде нас могут позабыть друг друга?
- Черт возьми! Ты славный малый!.. Широк в плечах?.. А глаза…
- Ну и портрет! Будь ты художником, я бы сделал тебе заказ.
- Я простой бакалейщик, титулованный в отцовской лавочке. Мои предки выращивали капусту в Орлеане.
- Бакалейщик!.. Это совсем не дурно, дорогой Феликс, особенно если учесть, что вышеупомянутый родитель твой, сколотив приличное состояние и утвердив за собственной фирмой репутацию одного из лучших торговых домов в городе, оставил все тебе.
Феликс покачал головой, глубоко вздохнул и продолжал, будто бы и не слышал приятеля:
- Ну, а ты, дружище Поль? Что поделываешь? Конечно, продолжил морскую карьеру? Ведь она так тебя привлекала.
- Я капитан дальнего плавания… на хорошем счету у командования. Всю жизнь откуда-то возвращаюсь и вновь куда-то отправляюсь.
- Ну, и как успехи?
- О! Пословица гласит: "Кто много странствует, добра не наживает". Возможно, когда-нибудь я и стану миллионером, кто знает. Но сейчас имею скромный достаток.
- Разве это важно? Ты счастлив… - Феликс снова вздохнул.
- Счастлив и свободен, как чайка, подвластная лишь своему капризу. Крылья несут ее к облакам или навстречу волнам…
- Ценю и допускаю такой образ жизни, но только не для себя. Я, словно утка, предпочитаю свой птичий двор, жизнь в четырех стенах, а "путешествую" не дальше бульвара и ближайших предместий. Раз в неделю мы с женой ходим в театр, по воскресеньям приглашаем друзей на баранью ножку, трижды в год устраиваем званые вечера.
- Ах да, ты ведь женился! Когда я слышал о тебе в последний раз, речь шла именно о твоей женитьбе на мадемуазель… мадемуазель…
- Аглае Ламберт. - Феликс вздохнул как-то особенно глубоко и задумчиво.
- Черт побери! - сказал себе капитан Поль. - Для человека с большими доходами, известного столичного коммерсанта мой друг Феликс слишком часто вздыхает.
- Ну, а ты… устроен? - Бакалейщик произнес это с таким выражением, как будто слово "женат" было ненавистно его губам.
- Устроен!.. Надо же! Нет, я холостяк, закоренелый холостяк. Однако мы основательно застряли с тобой на бульваре. Здесь такая толчея. На нас уже косятся. Мы и вправду как два костыля на рельсах. Зайдем в кафе, самое время подкрепиться!
- Сделаем лучше! Хочу воспользоваться случаем и показать тебе мою фирму.
- Удобно ли это?
- Оставь, пожалуйста.
- Ну, так и быть. На твоем складе припасены, должно быть, почтенной выдержки бутылки со всего света?..
- Еще бы! В этом не сомневайся!
Так, беседуя на ходу, приятели миновали Монмартр и оказались на маленькой улочке. Узкая, темная, сырая и грязная, улица Ренар - а именно так она называлась - представляла собой уголок старого Парижа из тех, что почти совсем исчезли в наши дни.
Дойдя до середины, они остановились перед массивными воротами, ведущими в просторный двор. С трех сторон его окружали кладовые, которые буквально ломились от провианта, и в воздухе носились неповторимые ароматы колониальных товаров.
- Вот мы и пришли, - возвестил Феликс. - Местечко, конечно, не ахти, но наша семья издавна занимает его, ты же знаешь. Эти склады переходят от отца к сыну. Так что мы рассчитываем и дальше пользоваться ими.
Над дверью красовалась старинная табличка. И хотя буквы на ней стерлись от времени и непогоды, надпись еще можно было различить: Обертен, наследник своего отца. - Колониальные товары. - Оптом и в розницу. - Париж. - Прованс .
Затем шел длинный список названных товаров, который уж вовсе нельзя было прочитать. На всем лежала печать небрежения. Хозяин дома крепко стоял на ногах, а потому не видел никакой нужды в рекламе.
Друзья прошли вдоль дверей складов, освещенных, несмотря на ясный день, газовыми фонарями. Всюду суетились приказчики в одинаковых передниках из грубой холстины. Они семенили по каменной лестнице с узкими ступеньками, поднимались на второй этаж, стучались в комнату, и дверь им открывала угрюмая служанка.
- Сюда, старина, - пригласил бакалейщик. Лицо его, до недавних пор улыбающееся, становилось все мрачнее и мрачнее. - Ты в моих владениях.
Затем, обратившись к служанке, добавил:
- Мариет, скажите мадам, что я вернулся, и предупредите, что с нами будет обедать мой друг. А пока дайте нам бутылку мадеры .
Они вошли в столовую, обыкновенную столовую, какую увидишь в доме любого торговца старого закала, уселись за стол орехового дерева, покрытый клеенкой.
Между тем от взгляда моряка не ускользнула та мгновенная перемена, что произошла в лице его друга, как только он переступил порог собственного жилища.
- Твоя мадера просто восхитительна, - сказал он, украдкой посматривая на бакалейщика, смаковавшего первый стаканчик, - превосходна, божественна!
- Она пришлась тебе по вкусу? - заботливо спросил хозяин. - Дай мне твой адрес, я пришлю целый ящик.
- Благодарю, от всего сердца благодарю. Но, прости, если вмешиваюсь не в свое дело, мне показалось, ты был так оживлен при встрече, а теперь вот совсем сник. Разве обладатель подобного эликсира может грустить?
- Может! Мне душно здесь. Я невыносимо скучаю в этой старой конуре. Ее облупившиеся стены давят на меня. Коммерция? Сыт ею по горло!
- И это в твоем-то возрасте, в тридцать лет!
- В тридцать два, дружище, в тридцать два.
- Пусть в тридцать два. Но что же дальше?
- У меня шестьдесят тысяч франков ренты , на пятьсот тысяч товара, великолепное имение… Есть ребенок - дочь, которую обожаю. Но все равно лучшие годы жизни пройдут в этом чулане. Если б ты знал, как я мечтаю носиться по весенним полям, ловить летом карпов в Луаре, охотиться осенью в песчаных равнинах Слони и…
- …и нагуливать жирок зимой под треск камина. Феликс, какой ты умница! Это же замечательно!
- О нет, я дурень, потому что ничего этого не делаю.
- Но кто тебе мешает?
- Это жалкое существование приносит столько страданий! - Бакалейщик выпил один за другим несколько стаканов мадеры, как бы подзадоривая себя. - Вынужден прозябать здесь, словно цветок без света… Приход… расход… баланс… бухгалтерские книги… квитанции… сахар-сырец… мыло… масло… кофе… уксус… свечи… цикорий … Что я знаю, кроме этого?! Сегодня вот инвентаризация! Ты только вслушайся: ин-вен-та-ри-за-ция! Это значит, что все перевернуто вверх дном, приказчики сбились с ног, кассир совершенно одурел, а моя жена не в себе…
- Ты хочешь сказать, что на бульваре пережидал суматоху?
- Все это, впрочем, пустяки, стоит ли об этом?
- Но почему, почему, черт возьми, не покончить разом со всем и не отдаться наслаждениям деревенской жизни?
- Ты забываешь, а вернее не знаешь, что женщина по имени Аглая Ламберт, госпожа Обертен, решила иначе.
- А-а! Да ты сам себе не хозяин?
- У нас шестьдесят тысяч франков ренты, а жена хочет двести тысяч.
- Завидный аппетит!
- А чтобы добиться этого, мне придется зарасти коростой на мерзкой улице Ренар. Один дьявол знает, может, я и издохну тут.
На этих словах в комнату вошла служанка и объявила: мадам вот-вот появится.
Хозяйка, вероятно, послала ее узнать что-нибудь, прежде чем незнакомец будет ей представлен. Но во все время, пока старая дева накрывала на стол, друзья не проронили ни слова. Раздосадованная тем, что ничего не удалось услышать, Мариет с головы до ног оглядела гостя. Бравый молодой человек, лет тридцати, широкоплечий, большерукий, с загорелым лицом, рыжеватый, светлоглазый, то и дело прикладывался к бутылке, по-прежнему украдкой поглядывая на приятеля.
Феликс Обертен, минуту назад с таким жаром сетовавший на свою жизнь, барабанил пальцами по столу и в нетерпении смотрел на часы. Его друг, размышляя над услышанным, никак не мог объяснить себе, почему молодец с телом атлета, с густой пышной шевелюрой и непослушными, всклокоченными вихрами, с бычьей шеей ходит в собственном доме по струнке и беззащитен, словно пудель.
На самом деле этот сильный малый, торговец колониальными товарами с улицы Ренар, был достоин сожаления. Его прекрасные черные глаза светились добродушием сильного человека. Большой, слегка приплюснутый нос свидетельствовал о том, что его обладатель не прочь вкусно поесть. Весь он напоминал милого кутенка, а пухлые, чувственные губы самим небом созданы были для того, чтобы улыбаться.