Вскоре Беник как сквозь землю провалился. Он спрятался специально, чтобы набить себе цену, а может быть и для того, чтобы раззадорить англичан, которые все больше и больше хотели пить.
Уловка возымела успех. Англичане так исстрадались от жажды, что, как только пропавший француз вновь появился на палубе, напились в стельку. Сам гостеприимный хозяин не слыл завзятым пьяницей, однако выпить любил и частенько бывал под хмельком. В сложившейся ситуации он посчитал вполне естественным желание расслабиться. Тем не менее превыше всего Беник ставил дисциплину на корабле. Стреляный воробей, он понимал, что может понадобиться капитану в любую минуту и поэтому решил спросить разрешения у Анрийона.
- Ну и ловкач же ты, - отвечал тот, загадочно улыбаясь, - делай как знаешь! Но не теряй голову.
- Я-то ладно, а что с англичанами?
- Я бы не слишком огорчился, если бы к вечеру они были мертвецки пьяны.
- Дело простое. Через два часа будут готовенькими. А как с нашими?
- Не увлекайтесь! Знайте меру. Ты за все отвечаешь. Возьми что нужно на камбузе .
- Благодарю, капитан.
И началась пьянка. Пили, как будто в последний раз в жизни, целиком отдаваясь удовольствию.
Английским матросам строго-настрого приказали не покидать торговое судно, и за всю выпивку в мире они не оставили бы свой пост. Но пить на посту им никто не запрещал. Сопротивляться искушению не было сил. Как известно, сыны Альбиона славятся обжорством - языки развязались, разговор перекинулся на девочек…
Между тем пришло время прогулки чернокожих эмигрантов, по-прежнему томившихся в трюме. Тут-то и сказались результаты импровизированного празднества. Беник в точности выполнил приказание капитана. Он был немного навеселе, и только. Но англичане, пьяные вдрызг, будучи не в силах ворочать языками, все еще тянулись к своим стаканам.
- К погибели своей тянутся! - воскликнул боцман. И он знал, что говорил.
Когда наступила ночь, непроглядная экваториальная ночь, пятеро матросов, повалившись на палубу, заснули непробудным сном. Хоть из пушки пали!
С борта "Дорады" виделись сигнальные огни крейсера. Он медленно двигался вперед, то и дело выпуская из трубы сноп искр. Между двумя судами - непроницаемая тьма.
- Капитан, - торжественно доложил Беник, - все готово. Они спят как убитые.
- А ты?
- В полном порядке… Готов выполнить любое ваше приказание.
- Превосходно. Беник, я знаю, что могу полностью доверять тебе.
- Слово матроса. Можете рассчитывать на меня, даже если нужно достать луну с неба или взять англичанина на абордаж .
- Нам двоим придется попотеть.
- Жду ваших распоряжений.
- Для начала нужны две крепкие пустые бочки.
- Это можно.
- Кто у руля?
- Кервен - человек надежный. Доверяйте ему, как мне.
- Прекрасно.
- Надо связать винные бочки и бесшумно спустить в море.
- Нет ничего проще. Что потом?
- Сделай, как я говорю, а там посмотрим.
Через четверть часа накрепко связанные бочки покачивались на волнах позади "Дорады". На борту никто не заметил таинственных приготовлений, на первый взгляд абсолютно бессмысленных.
- Теперь, - продолжал капитан, - спустимся ко мне… Или нет; раздень-ка английского офицера и принеси мне его форму.
- Правильно ли будет оставить его на палубе в одной рубашке? - весело подхватил боцман.
- Так и быть, оставь ему тельняшку и панталоны.
- Как прикажете, капитан.
Анрийон спустился к себе, открыл потайной шкафчик, осторожно вынул оттуда продолговатый, негнущийся предмет, по форме напоминающий веретено, весом килограммов в пятнадцать и толщиной в человеческое тело, закрыл шкафчик и вынес предмет в коридор, так как в каюте он не помещался.
- Возьми… Тише! - приказал он Бенику, который возвратился с одеждой в руках.
- Хорошая вещь?
- Лучше не бывает!
Поль быстро переоделся, торопливо сбрил бороду, оставив лишь бакенбарды, надвинул пилотку на самые уши, приосанился и спросил:
- Похож я хоть немного на английского матроса?
- Вылитый, капитан! Клянусь вам.
- Хорошо! Теперь помоги мне перенести… это… этот предмет на палубу.
- Идемте, капитан.
- Осторожно, старина!.. Осторожно.
- Погасить свет в вашей каюте?
- После того, как уйду.
- Вы собираетесь покинуть "Дораду"?
- Нам нужно попытаться спастись.
- Конечно, капитан, но как же месье Феликс?
- Я не забыл о нем. Теперь я хочу спуститься вниз по веревке, к которой привязаны бочки. Как только свистну, опустишь меня.
- И все?
- Еще не все. Слушай и запоминай. Видишь эту коробку?
- Только чувствую, а видеть не вижу, слишком темно.
- Нащупай кнопку.
- Да, капитан. Я понимаю: здесь электричество…
- Не так громко!.. К этой коробке тянется шнур от бобины, которую я забираю с собой.
- Понимаю… стоит нажать на кнопку и…
- Да не ори же ты так!..
- Молчу! Мне все ясно.
- Сейчас половина восьмого. Прекрасно! В половине девятого, ни минутой раньше, ни минутой позже, нажмешь на кнопку. Слышишь: точно в половине девятого, если хочешь спаслись.
- Даже если вы не вернетесь?
- Даже если не вернусь!..
- Это все, капитан?
- Ты хорошо запомнил?
- Как "Отче наш"!
- Итак, мой отважный Беник, пожмем друг другу руки.
- О! С радостью, капитан, - отвечал матрос, сильно сжимая в темноте ладонь Анрийона.
- Прощай, Беник!
- Прощайте! Удачи, капитан! - Голос его дрогнул.
С этими словами Анрийон ухватился за веревку и, перепрыгнув за борт, заскользил к воде. Устроившись на бочках, подал сигнал Бенику, и тот осторожно спустил вниз таинственный предмет. Больше боцман ничего не слышал. Усевшись на ящик, он рассуждал сам с собой:
- Да-а, положеньице… Что-то будет… При одной мысли об этом я весь дрожу и в горле пересыхает. Эх! Размочить бы, да ничего не прихватил. Еще целый час томиться, а потом… Беник, сын мой, прикуси свой язычок! А впрочем, все равно! Раз уж месье Феликс подстрелил сатанита…
__________
Пока на "Дораде" разворачивались эти события, самое подробное описание которых не передало бы накала страстей в полной мере, на крейсере происходила трагедия. Героем ее был Феликс Обертен.
Едва прибыв на борт под охраной вооруженных матросов, он оказался запертым в темном чулане. У дверей поставили двух часовых. Полчаса спустя его вывели и препроводили в одну из кают. Там уже собрались штабные. Суровые и непреклонные, они торжественно расселись вокруг стола.
Феликс остановился перед этим импровизированным ареопагом , прямо напротив тучного старца с седыми бакенбардами, голым, как шар, черепом, угловатым лицом и стальными глазами - командующий собственной персоной возглавлял собрание.
- Ваше имя Джеймс Бейкер, - произнес он по-английски, - и вы подданный Ее Величества.
Не поняв ни единого слова, бакалейщик продолжал хранить молчание.
- Запишите, - председательствующий обратился к комиссару, исполняющему обязанности секретаря, - обвиняемый не отвечает.
- Джеймс Бейкер, - снова начал он, - вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном международным морским правом. Вы снарядили невольничье судно, насильно поместили на нем две сотни негров и были задержаны на вами же оснащенном корабле. Случай, предусмотренный действующим законодательством, декретами и, наконец, Абердинским биллем. Таким образом, вы захвачены на месте преступления и не можете этого отрицать. Есть ли у вас какие-либо объяснения по этому поводу? Что вы можете сказать военному совету?
Произнеси командующий свою пространную тираду на санскрите , она не стала бы менее понятной для Феликса Обертена. Из всего услышанного он уловил лишь имя Джеймса Бейкера и слова об Абердинском билле. Ясно было, что недоразумение продолжается и что из него упорно хотят сделать Джеймса Бейкера.
Не дрогнув под взглядом старого офицера, Феликс заговорил на хорошем французском:
- К великому сожалению, сударь, я не говорю по-английски; однако охотно объяснился бы на родном языке, ибо не сомневаюсь, что среди вас найдется кто-то, владеющий французским. Я французский подданный, негоциант из Парижа, еду по делам торговли - вынужден повторяться, хотя уже сообщил эти сведения офицеру, приведшему меня сюда. Я не снаряжал судна: ни невольничьего, ни какого бы то ни было иного. Я не знаком с Джеймсом Бейкером и не имею с ним ничего общего. И если, как утверждает матрос, которого я никогда раньше не видел, у нас и имеется некоторое физическое сходство, это еще не основание, чтобы принимать меня за него.
Председатель, в совершенстве владевший французским, слово в слово перевел все сказанное секретарю, чье перо проворно скользило по бумаге.
Затем сказал по-английски:
- Таким образом, вы полностью отрицаете, что являетесь Джеймсом Бейкером. Прежде чем приступить к допросу свидетеля, я обязан напомнить вам, что чистосердечное признание вины могло бы, возможно, спасти вашу жизнь. Но с того момента, как мы услышим правду из уст другого, когда свидетельство смиренного слуги Ее Величества, честного человека, сделает бессмысленным всякое запирательство, у вас не останется шансов. Предупреждаю: запоздалое признание не спасет вас. Итак, продолжаете ли вы все отрицать?
Устав от бессмысленного разговора, Феликс Обертен не отвечал.
- Введите свидетеля! Знаете ли вы этого человека? - Секретарь тут же записал вопрос, обращенный к старшему матросу Дику.
- Да, ваша честь! Это Джеймс Бейкер.
- Вы подтверждаете свои показания?
- Могу подтвердить под присягой: я его узнал.
- Хорошо, можете идти. А вы, - приказ относился к стоявшим здесь же матросам, - уведите обвиняемого.
Феликса препроводили в соседнюю комнату и оставили там ждать приговора.
В подобных случаях англичане скоры на руку, поэтому неудивительно, что решение было готово уже через четверть часа.
Так называемый Джеймс Бейкер вновь предстал перед судьями, и комиссар по-английски зачитал гнусавым голосом длиннющее обвинительное заключение, представлявшее собой выдержку из Абердинского билля. А затем и приговор.
Феликс нимало не сомневался в содержании прочитанного. Однако он и бровью не повел, хладнокровием своим удивив даже самого председательствующего, не слишком впечатлительного от природы.
- У вас есть два часа, чтобы приготовиться к смерти. Если желаете причаститься, корабельный капеллан к вашим услугам. Кроме того, можете заказать обед.
Поняв, что его наконец отпускают, осужденный вежливо поклонился и как можно спокойнее произнес:
- Господа, имею честь приветствовать вас.
Члены совета были ошеломлены.
- Нужно признать, - говорил позже командующий, - что этот негодяй выказал редкое самообладание. Конечно же он англичанин! Жаль, что такие люди не умеют обратить во благо свои способности. Однако, джентльмены, вечером у нас казнь!
Вновь оказавшись в заточении, бакалейщик, потерявший счет причудам англичан, вскоре вынужден был принимать у себя странную процессию. Впереди шествовал человек с фонарем в руке, а за ним другой - краснощекий, свежевыбритый, с красным носом и широкой улыбкой на губах. Он запросто уселся рядом с осужденным и принялся что-то весело рассказывать… по-английски.
На этот раз парижанин не знал, смеяться ли ему или сердиться.
Но раблезианская физиономия посетителя, его радушие, приятные манеры, даже его костюм - сугубо штатский, состоявший из редингота , жилета и черных панталон, - так разительно контрастировали с надменными, бесстрастными лицами офицеров, что узник вдруг повеселел.
- Вы, вероятно, - спросил он, - явились, чтобы уладить дело? Говорите ли вы по-французски?
- No!.. No!.. My boy … Впрочем, перейдем к делу, мой дорогой. Доверьтесь мне, откройте правду. Мой сан гарантирует вам соблюдение тайны…
- Ах, да все равно! Ваши соотечественники так бессердечны. Скажите, что им вздумалось?..
- Теперь вы должны приготовиться к смерти…
- …делать из меня работорговца…
- Ваше хладнокровие выдает в вас человека, способного достойно принять искупление…
- …делать из меня англичанина!
- …Рискованная профессия, должно быть, приучила вас к мысли о неизбежном конце.
- Вы кажетесь мне хорошим человеком. Не хочу оскорбить вас, но я их не переношу…
- Я не осуждаю вас… Мне от всего сердца жаль вас, и если слово участия способно как-то скрасить последние минуты, если присутствие священнослужителя поддержит вас…
- По выражению вашего лица я вижу, что вы полны добрых намерении. Но умоляю, скажите хоть слово по-французски. Быть может, у вас все полиглоты! А мы совсем иные.
- Итак, my boy, шутки в сторону. Говорите на родном языке! Если вы хотели удивить меня, то преуспели в этом достаточно. Клянусь богом, никогда не видел такого остроумного висельника. Однако время дорого!
- Ого! Видали? Да ведь я ни черта не понимаю в вашей тарабарщине!
Затем Феликс добавил:
- Я умираю с голоду! Дайте мне поесть.
В ту же секунду, будто услышав пожелание, вошел матрос и поставил перед Обертеном миску с супом. Это был настоящий черепаховый суп.
- Вовремя! - радостно воскликнул заключенный. - Это, пожалуй, примирит меня с коварным Альбионом.
Не медля больше ни секунды, он принялся уплетать национальное блюдо с аппетитом человека, привыкшего питаться шесть раз в день и не евшего на протяжении многих часов.
Несомненно, если бы хороший аппетит служил доказательством чистой совести, капеллан мог бы убедиться в абсолютной невиновности осужденного, невзирая на приговор, вынесенный военным советом.
Пастор между тем продолжал беседовать сам с собой. И право же, очень жаль, что, увлеченный пережевыванием пищи, негоциант не подавал ему больше реплики. Иначе эта комедия абсурда с успехом была бы продолжена.
Наконец, утомленный бессмысленным разговором, его преподобие, нисколько не конфузясь, опрокинул стаканчик, а затем и второй, и третий. Вскоре он окончательно оставил попытки вернуть грешника на путь истинный. Бакалейщик же, насытившись и утолив жажду, ощутил ту невыразимую истому, какая обыкновенно венчает добрый обед. Но внезапно послеобеденный отдых нарушил глухой рокот, сопровождаемый скрежетом металла. Феликс подскочил на месте. Массивная дверь отворилась, и он увидел знакомый конвой и человека с фонарем.
- Пора! - произнес парижанин с комическим смирением. - Гостеприимство здешних хозяев становится навязчивым. Какого черта они не оставляют меня в покое после сытного обеда? Однако ничего не поделаешь. Приходится подчиняться.
Невозмутимые, молчаливые матросы вывели его на палубу.
- Брр! Ну и ветер здесь, наверху! Можно подумать, что меня собираются расстрелять! - Но когда руки связали за спиной, Обертен испугался не на шутку. Жемчужины пота выступили на лбу, и острая, внезапная боль кинжалом пронзила сердце. Бедняга машинально поднял голову, едва различил в свете фонаря веревочную петлю и тут только с ужасом осознал происходящее.
- Повесить!.. Меня!.. - завопил он, яростно отбиваясь. - Мерзавцы!.. Что я вам…
Закончить он уже не успел…
Горло сжала петля. Веревка медленно натянулась, заскрипел плохо смазанный ролик. Повешенный в последний раз напрягся в безнадежном усилии, дернулся, словно марионетка , и затих.
Англичане, для которых казнь через повешение столь же заманчивое зрелище, как боксерский поединок, хором закричали "Ура!". Прошло не более четырех-пяти секунд. Внезапно раздался страшный взрыв. Он не походил на артиллерийский залп и шел, казалось, из глубины моря. Мощный столб воды поднялся у правого борта, сотрясая все судно, и с неимоверной силой обрушился на палубу. Крейсер закачался, как дырявая посудина. Что-то хрустнуло. Судно на мгновение застыло, подобно смертельно раненному зверю, и стало быстро тонуть.
Крики радости сменились воплями ужаса. Неописуемая паника овладела экипажем, который уже не слушал приказаний.
- Тонем!.. Тонем!..
Напрасно командующий пытался спустить шлюпки. Времени не осталось даже на такую простую операцию.
Те, кто перед лицом катастрофы все же сохранил присутствие духа, вспомнили о "Дораде". Они бросились в воду, надеясь доплыть до парусника.
Командующий также сообразил, что это единственный выход, приказав эвакуироваться. Крейсер вот-вот должен был уйти под воду, унеся с собой тех, кто не успел покинуть его. И тут обнаружилось, что трос , соединяющий их с парусником, обрезан.
В этот момент, пользуясь всеобщей паникой, человек в костюме английского моряка взобрался на корму. Вода текла с него потоками. В сутолоке он, словно дикий зверь, прокрался к грот-мачте и вдруг истошным голосом вскричал:
- Я пришел слишком поздно! О! Бандиты, они заплатят мне за него!..
__________
Крейсер затонул на расстоянии одного кабельтова от "Дорады". Еще некоторое время в водовороте видны были люди и всякая мелочь, недавно валявшаяся на палубе.
Конец пролога