- Мать, репутационную потерю одолжи! Я всего на полчаса! Неохота байк вниз тащить, да и оставить его в Потаповском негде - упрут.
Обычно сын ездил на маленьком мотороллере. И лишь в крайних случаях мог сесть за руль "Москвича", называя мою машину "ущербом имиджу" и "репутационной потерей". Памятуя о словах сына, направляясь на важные съемки, я всегда оставляла машину за пару кварталов от места назначения, чтобы никто не увидел.
Нехотя встав и дойдя до комода в прихожей, вытащила из кофра техталон и ключи.
- Застрянешь, я не виновата.
И уже вернувшись к дивану, вспомнила о горевшем всю дорогу датчике топлива. Сейчас ребенок замрет как вкопанный посреди и без того узкой Маросейки, и виновата в этом буду именно я!
До того, как все началось, оставалось одна минута тринадцать секунд.
Восьмерка в коде "кривого" мобильника сына не набиралась. Попробовав раза три, я поняла, что легче крикнуть с балкона. Набив пару синяков о нелепо расставленные по квартире шкафы - похоже, никогда руки не дойдут до того, чтобы внести свою жизнь в чужую квартиру, - выбежала на балкон. И с облегчением заметила, что около "Москвича" Димки еще нет.
В левый из двух окруживших мое автомобильное чудо "Мерседесов" дюжий охранник усаживал конфетную цыпочку, по виду которой трудно было предположить, что ее привозили банкиру для работы с документами. Девушка еще не успела спрятать в машину ножки в четырехсотдолларовых панталетиках со стразами, когда из нашего подъезда появился Димка.
До того, как все случилось, оставалось двадцать три секунды.
- Джо-о-о-й! Восемнадцать секунд…
- Джо-о-о-йка! Пятнадцать секунд…
Сын остановился на полпути к машине и задрал голову вверх.
- Там бензин на нуле-е-е! Девять секунд…
- Посреди Маросейки заглохнешь! Три секунды…
Дверь соседнего "Мерседеса" захлопнулась.
Одна секунда…
Взрыв!!!
Перевожу глаза с сына на то место, куда он шел, и вижу, как по очереди взрываются и горят все три припаркованные в ряд машины - мой "Москвич" и обрамляющие его "Мерседесы". И следом в воздух взлетают рассохшиеся деревянные фигуры, числившиеся в нашем дворе детской площадкой. И во всех концах двора десятками сирен начинают голосить дрогнувшие разом джипы и бээм-вэшки.
С идиотизмом профессиональной машинальности возвращаюсь в прихожую, достаю из кофра камеру и сменный объектив, бегом спускаюсь во двор. Начинаю снимать. Пленку за пленкой. Сбегающихся владельцев других машин, выгоняющих свои иномарки подальше от опасного горения. Суетящихся охранников банкирского подъезда. Своего Димку, пытающегося из небольшого огнетушителя залить пламя. Отраженную в летнем свете струю воды, схлестнувшуюся с черно-бордовым дымом. Громоздкую пожарную машину, с трудом втискивающуюся в узкий двор. И то, что осталось от замеченных мною охранника и красотки. Точнее, от ее панталет. Не поддавшиеся огню стразы среди буро-красной гари - ирреальный бриллиантовый осадок.
Потребность снимать всегда была моей обычной реакцией на шок. Только перезаряжая третью пленку (машинально схватила обычную камеру вместо цифровой), я выпустила мысли из-под контроля. И представила, что могло случиться, не окликни я сына. Секунд, в течение которых я кричала о закончившемся бензине, а Джой, задрав голову, меня слушал, хватило бы ему, чтобы дойти до машины, вставить ключ в замок и…
И тогда среди этих изуродованных тел мог быть Димка.
Вот и живи после этого с видом на Кремль. Угробят за чужие грехи…
Отмывшийся, успокоивший меня ("Не было бы счастья, да, может, хоть несчастье заставит тебя купить новую машину!") и ответивший на первые вопросы приехавшей следственной бригады Димка все же ушел на встречу с Толичем. Пришел мой черед рассказывать молодому капитану с колоритной для мента фамилией Дубов все, что знаю.
А что я знаю? Вернулась с пресс-конференции из Кремля, запарковалась на свободном месте, слева и справа стояли два "Мерседеса" - синий справа и черный слева. В моделях не разбираюсь, кажется, правый еще называют "глаза". Вспомнила, что бензин на нуле, окликнула сына, который собирался ехать. Страшный взрыв, все горит. Какой из автомобилей взорвался первым, не помню. Похоже, что все разом. Или синий позже, а мой металлолом и черный вместе. Нет, не могу точно сказать…
От мельком виденных отрывков телевизионных ментовских саг сложилось ощущение, что сыскари должны быть посолиднее, покрепче. А этот щупленький, ненамного старше Димки… Тоже старался меня успокоить: "Предположения делать трудно. Скорее всего причина в профессиональной деятельности кого-то из владельцев машин, припаркованных рядом с вашей. Жалко, что ваш автомобиль не был застрахован…"
Смешной… Судьба сегодня застраховала Димку, при чем здесь автомобиль! Хотя на чем я завтра поеду в подмосковный поселок правительственных дач - вопрос. Купить до завтра другую машину, пусть даже такую же разваливавшуюся, как сгоревшая "репутационная потеря", я не успею. Брать в аренду пока не научилась. Надо Джойку попросить, пусть поищет в интернете, дорого ли это. Мне хотя бы завтра на съемку сгонять, там видно будет… Или самой в поисковую систему "аренду автомобилей" завести?
Пока "Яндекс" соображал, что мне ответить, открытая, но еще не проверенная электронная почта махала крылышками летучей мыши. Плохо соображая, кто и что пишет, стала перебирать накопившиеся письма. Не открывая, делитнула одно из посланий с незнакомого адреса - надо напомнить Димке, чтобы поставил мне защиту от спама, когда что-то заставило остановиться. Открыла папку Trash, нашла последнее сброшенное. Что же задело? Обратный адрес?
ne-bud-duroi@ne-bud-duroi.ru Ничего себе адресок…
Этот странный звонок, когда я купалась. Что тот идиот сказал? Не будь дурой?
Опасно иметь то, что тебе не принадлежит. Лучше отдать… Во время проверки фотоаппаратуры у Спасской башни Кремля перед пресс-конференцией выложи то, что должна отдать, на лоток для личных предметов и оставь там. Это в твоих же интересах. Мало ли что может случиться в наше страшное время с незащищенной одинокой женщиной, у которой старая машина и молодой сын…
Старая машина, молодой сын…
"То, что должна отдать…"
Что должна, кому?! Что мне не принадлежит?
Бред все круче. Сегодня утром от меня чего-то ждали, а я понятия не имела - чего.
Если это письмо подколка, тогда почему меня так шмонали на проверке аппаратуры у Спасской башни? Совпадение? Всех пропустили. Джонни-толстя к в своем пузе три бомбы мог пронести, на него едва взглянули. Меня прошерстили, будто действительно что-то хотели найти. Охранники отходили куда-то, советовались. Старший звонил по внутреннему телефону: "Ничего нет… Записная книжка…" Не книжка же моя им нужна была. Тоже мне секретные данные - номера сотовых, которые у звезд и политиков каждые три недели меняются.
"…что тебе не принадлежит". Да здесь полная квартира вещей, которые, по сути, мне никогда и не принадлежали! Вошла сюда с сумкой аппаратуры, Джойстиком, двумя чемоданами, телевизором и горшком с белым антуриумом, который, несмотря на все скитания с квартиры на квартиру, умудрялся цвести.
Наш скарб тогда умещался в легковушку. Поменяв за полтора года, прошедших после отъезда Никиты, семь съемных квартир, я свела вещи к минимуму. Хозяева, радужно сдававшие жилье на неограниченный срок, через пару месяцев как по команде начинали выселять. Посему все собственное барахло помимо фотоаппаратуры было аннулировано. Прочие нужные остатки "движимости" хранились у родителей.
Мне всегда хотелось придумать себе немного прошлого.
Подсознательно томила обыденность детского существования со стандартным набором из панельной двенадцатиэтажки, коричневой стенки, углового дивана и книжных полок с несколькими собраниями сочинений, чьи корешки в разных сочетаниях встречались во всех известных мне квартирах. Но фактологической основы для иной, более роскошной родословной, и ее вещественных примет в стандартности бытования нашей семьи не наблюдалось. Ни тебе старинных портретов и портретиков, ни запылившихся на антресолях солнечных зонтиков и бабушкиных шляп, ни тщательно запрятанной среди старых книг Фамильной Драгоценности.
Девочкой я так и не рискнула придумать себе эту таинственную, невесть по какой (но обязательно страшной, трагической) причине потерянную родословную - не хватило духа. Или вольности, не воспитанной во мне с молоком моей преподававшей научный коммунизм матери. Чужое прошлое досталось мне в 93-м неожиданным обвалом. И теперь оказалось мне не под силу.
Скоблила молодую картошку, заказанную сыном в интернет-магазине (заехать в невиртуальный продуктовый я всегда собиралась и всегда забывала), и вдруг вспомнила фразу из бредового послания.
"…старая машина и молодой сын".
Идущий к машине Димка. Взрыв. Разница четыре секунды.
"Не будь дурой!"
"Какая машина взорвалась первой?"
Как в замедленной съемке, в моем сознании прокручивалось то, что в первые минуты шок не давал вспомнить в деталях: Димка оглядывается. Я кричу: "Посреди Маросейки заглохнешь!" Страшный грохот. Перевожу взгляд на место стоянки - горит моя машина, в которой и взрываться-то было нечему - бензин на нуле… И только после этого, уже на моих глазах, взрывается левый "Мерс", а потом и правый.
Мой "Москвич" взорвался первым.
От резкого звонка в дверь вздрогнула. Может, Джой во всей этой неразберихе ключи забыл?..
Набив еще один синяк о комод, с ножом и картофелиной в руке открыла дверь.
И отшатнулась. На руки мне падал человек. И - не в моих силах было удержать огромное тело - рухнул лицом вниз на немытый порог. Из спины упавшего, из джинсовой куртки, торчал нож. По моей руке, по длинной майке с логотипом агентства, в которой я обычно ходила дома, и по коврику для обуви расплывались красные пятна.
- Труп.
Мне показалось, что я кричу во все горло. Но что-то парализовало мышцы. С раскрытым в немом крике ртом, Ударившись головой о тот же комод, я сползла на пол.
2
Жемчужинм Лалу
(Фернандо, 1521год)
- Господи Всемогущий, спасибо за дарованное отдохновение! Пусть даровано оно было только во сне!
Еще не открыв глаза, на грани меж сном и явью вознес Фернандо благодарение Господу. И понял, что улыбается.
Странное ощущение. Забытое. Не сковывающая скулы злость. Не кусающая до крови губы ярость. И не грубый хохот, случающийся на кораблях даже в столь трудном пути. А улыбка, подобная следу ангелова крыла.
Такие свободные, такие легкие сны прежде случались, только когда ему доводилось причалить к родному берегу и груз всех тревог плавания оставался позади. Напряжение спадало, и сон уносил куда-то далеко в легкое воздушное детство. Такой же солнечный луч, как сейчас, пробивающийся сквозь занавеси на его кровать. И запах… Аромат утреннего хлеба и нездешний дух крупинки пряностей, добавленной в жаркое в день его отбытия в Лишбоа ко двору короля Мануэла.
Мать гордилась той щепотью гвоздики и корицы, как горстью золота, - мальчика берут ко двору! Род Магальяншей с его дворянством четвертого разряда - fidalgos de cota de armes - отнюдь не богат. Не "мешок с перцем". И никогда прежде их род не подходил так близко к трону! Многие великие мужи начинали с пажества. Мальчик становится мужчиной. Пусть у его последнего домашнего дня будет божественный запах. Ибо даже в Библии сказано, что царица Савская привезла ко двору царя Соломона "сто двадцать талантов золота и великое множество пряностей и драгоценностей…" И раз мы не можем дать нашему Фермо (впрочем, теперь его положено звать Фернандо) с собой золота, то пусть увезет он этот запах…
Много позже, вместе с лучшим другом Франсиско Серрано впервые попав на Малакку, в этот иной мир, пропахший мускатным орехом и многими, неведомыми его северному краю ароматами, понял он, как ничтожны были те первые крупицы. Перец и гвоздика выдыхались в кораблях и в лавках за долгие месяцы дороги и годы ожидания, что найдется сумасшедший, способный отвалить такие немереные деньги за вкус . В их не блистающей роскошью провинциальной Сабросе таких находилось немного… Что есть вкус - глотнул, и нет. И лишь роскошь послевкусия еще долго остается с тобой.
Вкус того материного жаркого, оставшийся в памяти большей роскошью, чем испробованные позже яства двух королевских столов, являлся ему теперь в тех редких снах, что отпускают душу в полет.
Как являлся и отчий дом с вечно стучащимся в окно виноградником. "Мужчину лечит вино!" - говорил отец, веруя, что вино может спасти его, пятилетнего, мечущегося в горячке уже третью неделю. Спасло ли тогда его вино или сила молодого организма сама переломила болезнь, но вкус подогретого вина на спаленных жаром губах навсегда остался вкусом избавления от ада.
И в нынешнем забытье - это бытие между явью и бездной даже трудно назвать сном - он вдруг вновь почувствовал вкус подогретого вина на губах. Откуда было взяться вину из отчего дома здесь, посреди океана, за безветрие названного им Тихим? Откуда было взяться вину, когда сотый день не видно земли и вместо вина во рту лишь привкус гнилой воды и крысиной мочи.
Просчитался Тосканелли. Исчисливший земной меридиан по тени гномона флорентийского собора, он обещал, что неизвестный океан на западном пути из Португалии в Китай, можно одолеть за месяц. Поверивший великому итальянцу, он, Фернандо, расплачивается за свою веру нынешними муками.
Еды и пития, что оставалось у них после двух лет пути и что было собрано на берегах вдоль открытого ими пролива возле выхода за Cabo deseado- Мыс Желанный, могло хватить лишь на исчисленный итальянцем короткий океаический путь. Главным вместилищем провизии всей экспедиции был корабль "Сан-Антонио". Захваченный затаившимися бунтовщиками и тайком свернувший с их общего пути, он унес назад в Испанию оставшиеся съестные припасы и его доброе имя.
И теперь все, кто пошел за ним в этот путь и кто не повернул назад - погнавшиеся за деньгами и искавшие на кораблях спасения от суда, искренне поддавшиеся его азарту обогнуть шар земной и недовольные необходимостью плыть дальше, - все они теперь умирали. От голода, от жажды, от цинги. Кто с тихой мукой в закатившихся глазах, а кто и с проклятиями, брошенными ему в спину.
Утро теперь начиналось не с молитвы, а со спуска за борт тел умерших. И каждый раз, видя, как три оставшиеся каравеллы отдают океану свой скорбный груз, он мучился единым вопросом: стоит ли затеянное им дело стольких жизней?
Вопрос этот был страшнее голода и язв, покрывающих его тело. И даже проваливаясь в забытье, столь не похожее на сон (ведь что есть сон, если не дарованное Господом отдохновение души!), он уже не понимал, где грань меж явью и помрачением сознания.
Вспомнилось, что когда-то в иной жизни, в которой он возвращался в Лишбоа из своего первого плавания, оказавшийся с ним на одном корабле старый итальянец Людовико Вартема рассказывал: "Жажда способна помутить сознание навечно. Человек, вынужденный остаться без пития на долгое время, преступает грань разума, за которой лишь ад на земле!"
Тогда он почти не поверил старому итальянцу. В единственной пройденной им экспедиции адмирала д'Аламейды было вдоволь еды и пития. И пушек - иначе господство своей Португалии на другом конце света не утвердить!
То было первое упоение победой. Владычеством. И неведомой землей, столь непохожей на его Португалию. Ему было двадцать пять. Время первого вкуса денег и почестей. И первых пыток внутри самого себя…
Теперь, пятнадцать лет спустя, изможденный не меньше собственной команды, он боялся закрыть глаза. Ибо то, что являлось ему во сне, было страшнее яви, которая его окружала. А окружала его бесконечная океаническая стихия. И люди, жрущие опилки, перемешанную с червями сухарную пыль и воловью кожу.
Может, прав был Эстебан Гомес, кормчий корабля-беглеца "Сан-Антонио"? И после открытия обещанного королю пролива, дающего иной, западный путь к Островам пряностей, его флотилии, потерявшей два судна и проевшей почти все свои запасы, надо было вернуться в Испанию. Чтобы потом, когда-нибудь, собрав новую экспедицию, отправиться в единожды найденный путь?
Да, трезвый разум велел сделать так. Но разум иной говорил - кому будет нужен тогда он, Фернандо Магальянш, чужеродный португалец, чья тайна уже поднесена испанскому королю. Главный в жизни шанс даруется единожды. Или никогда. Его шанс был дарован ему только потому, что никто в мире не догадывался о проливе, позволяющем, уплывши на запад, вернуться домой с востока. И лишь он, Магальянш, готов был положить к трону Карлоса новый путь.
Разве испанцы простят ему, что вернувшиеся суда не заполнены до отвала пряностями? Кому нужен пролив, когда нет прибылей, поделенных еще до отплытия? Разве дозволят ему начать все сначала во второй раз и тогда уж обогнуть мир?!
Он слишком хорошо знает ответ - не позволят!
И знает, что свой шанс он не отдаст. Ни за что!
И теперь за его, Магальянша, шанс на величие и подтверждение истинности знания, единожды открытого в голове, жизнями платят умирающие от голода моряки.
Не будь столь благословенной погоды, погибли бы уже все. В день, когда на одном только "Тринидаде" пришлось спустить за борт семь трупов, он приказал сдирать с грот-мачты воловью кожу. Крыс, которых еще недавно матросы продавали друг другу за непомерную сумму в полдуката, последнюю неделю нельзя было достать и за пять.
Съели всех крыс.
Его верный Энрике вчера принес тощую тушку со словами, с какими прежде подавал ужин дома.
- Еда, Господин.
"Еда, Господин!"
По правую руку от него Беатриса, носящая во чреве их второе дитя. Теплый ветер доносит из соседних комнат кисловатый запах. Так в детстве пахла его кормилица, а теперь так пахнет кормилица его сына. Сын жадно хватает губами ее налитую грудь, и через мгновение почти одинаковая улыбка облегчения на лицах у женщины и ребенка. И расплывающееся теплое пятно у второй сочащейся не выпитым молоком груди.
"Еда" было первым португальским словом, которое запомнил Энрике, - в предыдущей жизни его звали Трантробаном.
"Еда", - сказал Фернандо, придвинув к купленному на рынке аборигену миску с рисом и кусками жареного мяса. И, указывая на себя, добавил: "Господин".
"Еда. Господин", - покорно повторил абориген, смиряясь с новой участью. Теперь понятно, кому и за что он служит. Служит "Господин". "Господин" дает "Еда". Можно жить.
Там, куда увез его Господин, бывает так, как Трантробан никогда и представить не мог. Господин называет это: "Холодно". Господин говорит: "Зима пришла". И надо надевать на себя много всяких мешков.
Зато там, куда его привез Господин, женщины такие большие, каких в его племени не бывает! Если бы вождь, каждые десять лун выбиравший в главные жены самую большую женщину племени, увидел ту, с кем он, Трантробан, проводит ночи, когда "холодно, зима", он сразу бы передал ему главный тотем.