Наслаждаясь давно не виденной пустотой московских улиц, я минут за двенадцать выскочила за МКАД и, лишний раз проверив, что сзади меня никого нет, на малоприличной скорости гнала в сторону Твери - гаишники еще не вышли на тропу войны. После вчерашних автомобильных экзерсисов сегодняшняя дорога казалась развлечением - главной задачей было не заснуть по пути.
На биостанции, куда я сейчас ехала, выращивали крошечных медвежат, оставшихся без матери, - не для цирков или приручения, а чтобы вернуть в дикую природу. Оттого и ограничения были жесткие. Медвежонок, даже самый крошечный, не должен был видеть человеческого безволосого лица, чувствовать тепло людских рук, слышать голоса. Он должен вырасти диким и уйти в лес. Но пока он малыш, нянчить его еще сложнее, чем грудничка. В прошлый приезд в феврале сама в том удостоверилась. Отснимав положенное, попробовала хозяевам помогать. Семь клиентов, у которых еще и глазки не прорезались. Ведро сухой молочной смеси. Кормежка каждые два часа, а после этого каждому нужно животик массировать, пока не покакает.
- Иначе умрет. В лесу медведица после кормежки каждого языком вылизывает не просто так. Они сами еще плохо переваривают, помощь нужна, - объясняла Ирина Андреевна, сотрудница биостанции, после того как я вернула в коробку с одеялами и грелкой последнего, седьмого питомца, отличавшегося особой белой "манишкой". Остальные "подкидыши" просто бурые, а у этого пижонская опоясочка вокруг шейки.
Теперь мои крестники выросли, и хозяева переселяют их в лес.
Памятуя о прошлых предосторожностях, оставляю машину на краю леса и, взвалив на себя кофр, пешком топаю к биостанции. Идти километра три, но меня еще в прошлый раз предупредили, что подъезжать ближе не стоит - медвежата не должны слышать звуки машин.
- Девочка наша приехала, - шепотом радуется главный человек на биостанции, Сергей Силантьевич. В прошлый мой приезд из-за шумовых ограничений - медвежата жили еще в хозяйском доме - мы едва перекинулись несколькими фразами. Я и не думала, что этот с виду нелюдимый мужик меня запомнил. Ан нет, девочкой назвал…
- Вовремя. Мы их раненько свезли в "берлогу" и дверь пока закрыли, чтоб пообвыклись. Через часок открывать поедем.
Перед главным действием, первым выходом трехмесячных медвежат в лес, Силантьевич организовывает мне ого-го какой инструктаж. Молчать. Не шевелиться. Главное, чтобы оставленные в домике медвежата, впервые шагнув из "берлоги" в лес, не увидели человека.
- В них природой инстинкт заложен - первый же движущийся предмет примут за мать и пойдут следом. И тогда все труды насмарку. Две наши "ошибки" так и возвращаются к дому. Несколько лет назад случайный гость тоже на высадку напросился, да дернулся. Кабана, что ли, увидел, да как побежит, а медвежата за ним. Остановить не успели. Гость уехал, а медведи остались.
Силантьевич достал неведомый моей технической безграмотности прибор, похожий на антенну с сумкой. "Антенна" засвистела.
- Вот и сейчас, обормоты здоровые, где-то поблизости ошиваются. Слышь, радар пищит. У них у каждого электронный чип в ухе, по этим вилам, - кивнул в сторону "антенны", - знаем, что они здесь. Одно слово - брак в работе.
Ирина вынесла куртки с капюшонами, по привычке молча показала на карман, в котором топорщились перчатки. Я, кивнув, стала все это на себя натягивать - еще то развлеченьице в такую-то жару.
- Так что ты, девка, слушай внимательно! Снимать можешь только из-под своего капюшона, чтоб лица видно не было. Если уйти не успеем, а медвежата из дверей полезут, сидай на корточки и жди, пока не уйдут! Без моего сигнала не двигаться, даже если земля будет рушиться. Поняла?! Даже если тебя медведь всю обнюхивать станет и поиметь во все отверстия захотит, все одно - сиди! Ссать захочешь - в штаны ссы!
Что и говорить, инструкции были предельно ясны.
Дошли до "берлоги". Я расположилась за поваленной сосенкой, навела объектив на дверь, из которой скоро должны были появиться новые лесные обитатели, проверила свет. На всякий случай несколько раз щелкнула Силантьича на цифровик, подправила параметры, зарядила пленку в старую камеру. Сколько меня ни приучали в агентстве работать только на цифру, я никак не могла научиться чувствовать, что задание выполнено, не наклацав для верности на пленку. Или это мои дурные профессиональные фантазии. Или старость, когда кажется, что в молодости и небо было синее, и трава зеленее, а верни тебя в ту молодость с чехословацким слайдовым "Орвохромом", бегом бы в светлое сегодня побежала.
Застывший у двери Силантьич ждал отмашки. Я кивнула и слилась с камерой. Единственно нужное сейчас ощущение, когда при длительной работе пропадает любая способность воспринимать мир иначе как через камеру. Никто не знает, когда моим крестникам захочется сделать свой первый шаг из "берлоги". Нужно заранее настроить себя на долгую засаду.
Минут через десять из открытой двери возникла первая любопытствующая мордочка. За ней вторая - напряженная. Через объектив мне хорошо были видны глаза этих будущих царей леса - перепуганные, как у мужчины, который старается быть вечно сильным, и только в темном углу, когда его никто не видит, позволяет проявиться страху в глазах.
Еще один медвежонок опасливо, словно пробуя лапой на ощупь незнакомое огромное пространство, шагнул за порог. Это был тот самый "седьмой", с белой манишкой, которого я кормила из соски в феврале. Вырос как! Если б не отличающий от собратьев белый "шарф" вокруг мохнатой шеи, ни за что его бы не узнала. Теперь уже все молочные или, точнее, геркулесовые и манные братья, кто робко ступая, кто напирая один на другого, спускались по сходням. Напуганная инструкциями Силантьича, я не решалась лишний раз пошевелиться, чтобы посмотреть на монитор, что получается. Силантьич сказал не двигаться, а я забыла спросить, означало ли это категорический запрет на любые движения или только на перемещения в пространстве.
"Седьмой" немного освоился в непривычной лесной стихии и теперь с любопытством разглядывал все вокруг.
Погрыз ветку, попробовал на зуб ягоды - не понравилось, сморщился, как обиженный ребенок, - что это вы мне подсунули! Подошел еще ближе ко мне, понюхал. Я склоняла голову все ниже. Малыш, тепленький, беззащитный, уткнулся в мою куртку. Захотелось взять его на руки, увезти с собой, хрен с этой "начирал" природой. Пусть со мной живет. В квартиру зато никто больше не сунется! На пятничные выпуски Димкиного шоу с таким спутником опять-таки удобно прийти - и Димку не выгонят, и рейтинг обеспечен.
Малыш тычется то в бок, то в голову, а выглядывающий из-под своего капюшона Силантьич смотрит, будто кричит: не сметь шевелиться! И я не смею. Хорошо усвоила, что даже если на меня будет валиться ель, если земля начнет рушиться, если мир содрогнется…
Мир содрогнулся через минуту. Вопль был настолько жутким, что его нельзя было приписать зверю. Так мог кричать только человек - переживший дикий шок или дикую боль. Или и то и другое одновременно. В глазах оторвавшегося от моей куртки медвежонка отразился испуг, смешанный с глуповатым любопытством. Малыш дрогнул, сделал несколько шагов в сторону, откуда донесся крик, обернулся и, последний раз посмотрев на меня - эх ты, не защитила! - быстро побежал обратно в домик-"берлогу".
Другие мишки, поглядывая то в сторону крика, то в сторону подавшегося в "берлогу" "пижона", не могли решить, что им делать - следовать ли за ним или дожидаться помощи, неизвестно чьей. Хозяин смотрел еще суровее, чем прежде. Смысл был ясен: завопишь - конец! Чего мне стоило инстинктивно не заорать в ответ на страшный крик, одному Богу известно.
Так и сидела, пытаясь сообразить, нет ли подо мной лужи, которую изначально разрешил хозяин. В глушь удрала от всех своих стрессов, и тут вопль, от которого душа трепещет где-то внизу живота. Вопль повис на деревьях, и время от времени продолжает звенеть, гулко и страшно. Или он вторится более тихими, но не менее жуткими воплями? Сейчас выйдет какой-нибудь страшный зверь и нас съест. А этот доктор медвежьих наук будет сидеть и молчать. И глазами зыркать.
Ноги затекли, мозги тоже. Сказался очередной недосып, обильно приправленный страхом, и я даже не поняла, заснула ли я или доведенная до предела психика взяла и выключила мое сознание. Очнулась от того, что стоявший уже на ногах Силантьич дергал меня за плечо.
- Пора! Надо скорее уходить, пока медвежата вернулись в берлогу. Не ровен час, снова выйдут.
- А они сами как же?
- Сердобольная ты больно. Больно-сердобольно. Медведь должен быть диким. Для того мы четыре месяца и работали, чтобы он в лесу был у себя дома. Это заложено в нем на генетическом уровне. Ты быстрее ходить не можешь?
Быстрее я не могла. Ноги затекли, и при каждом шаге в тело впивались тысячи иголочек - то еще ощущение. Где-то в вершинах деревьев проглядывало солнце, но внутри леса темень становилась все гуще. Это означало, что мы просидели на корточках несколько часов. Что никак не было заложено во мне на генетическом уровне.
Хозяин шел вперед, я, мучительно переставляя затекшие ноги, топала следом. Через несколько сотен метров Силантьич замер, а я, только-только войдя в болезненный ритм шагов, на автопилоте продолжила движение и наткнулась на его спину.
На земле лицом вниз лежал мужчина. Без нужной куртки с капюшоном, в одной легкой майке, и без перчаток, но с пистолетом в отставленной в сторону руке. И на его спине виднелся огромный кровавый след когтей.
Силантьич наклонился к неизвестному.
- Холодный уже. Он, наверное, и кричал. Сдается, один из наших ошибочных задрал?
В видах оружия я никогда не разбиралась, но пистолет в руках окоченевшего показался мне совсем не охотничьим снаряжением. С таким на охоту в лес не ходят. С таким, судя по бандитским сериалам, ходят только на заказное убийство.
Хозяин осторожно перевернул труп, и я ойкнула. Благо, теперь можно было. Ошибиться я не могла - это был один из двух "самураев", уложенных Аратой вчера в моем подъезде.
Значит, и этот не жертва неудачной охоты.
Значит, и этот по мою душу.
Ночью на биостанции в медвежьем углу Тверской области я в четвертый раз за последние три дня давала свидетельские показания. Признаваться вызванному из ближайшего большого села "Аниськину", что лицо убитого мне знакомо, не стала. Не сошла же я с ума. Молчать буду как партизан. Ни один мускул не дрогнет!
Дрогнул. После пятого по счету вопроса:
- Машину марки "Мерседес-Гелентваген", джип, цвет черный, государственный номер "О-один-один-один-О-О" со следами недавней аварии на переднем бампере и на правом крыле не встречали?
Тут-то я и вздрогнула. А еще говорят, что наша милиция плохо работает. Бережет она меня и вправду плохо, а работает - ух! И про преследовавший меня по дороге из Астахово "Гелентваген" уже знают, и с новым трупиком все сопоставили.
Хорошо еще, у меня хватило ума ни в чем не признаваться, а лицо мое за последние дни окончательно перестало что-то выражать.
- Не знаю.
- А автомобиль "ГАЗ 2410", седан, цвет фиолетовый, государственный номер… - не успел дотараторить "Анись-кин".
- Не знаю, - машинально ответила я. Но поморщилась. Что-то знакомое. На всякий случай уточнила:
- А "ГАЗ" - это что?
- "ГАЗ" это "ГАЗ", - конкретно ответил "Аниськин". - "Волга" в просторечии.
- Тогда это моя.
- А зарегистрирована на гражданку Сизову Елену Петровну, - уточнил бдительный страж сельско-лесного порядка. И это уже успел узнать. Быстро, если учесть, что никакого интернета в его сельском отделе милиции отродясь не видали.
- Подруга дала съездить в командировку. Моя накануне сгорела.
"Аниськин" поднял брови. Эх-х, все-таки ляпнула лишнее.
- От старости, - добавила я с поспешностью, вполне способной выдать мою неуверенность. Если этот сельский Дукалис еще и психолог, то пиши пропало.
- На ней еще сына из роддома забирали, - продолжала оправдываться я, будто чужому менту это хоть что-то могло объяснить.
- А сейчас сын где? - поинтересовался несколько насторожившийся служака.
- В космосе, - искренне призналась я и поняла, что окончательно сошла с ума. Столичный телеканал с их космическим шоу вряд ли достает до этой глуши.
- Проверим! - буркнул "Аниськин". - До окончания следствия прошу оставаться на местах…
На каких местах?! Мне в Москву надо. У меня же срочное задание. Агентству требуются мишки исключительно в оцифрованном виде, дикий фонд ждет.
- У меня командировка. Я завтра в Москве быть должна. У меня в Белом доме съемка, - легко присочинила я - врать так врать. - "Гелентваген" и мужика, медведем задранного, я знать не знаю. Ну и что, что с московскими номерами? И у президентского кортежа машины с московскими, их тоже подозревать будете? Вам нужно проверить, почему у меня эта машина? Позвоните хозяйке, я вам сама номер дам.
- От вас мне не надо, - бдительно не доверял свидетельнице "Аниськин". - Мало ли чей номер вы назовете! Вдруг вместо номера телефона владелицы автотранспортного средства назовете номер сообщницы!
Вот оно, сельское ментовское счастье - убийство, подозреваемые, допросы! А то за всю его службу ничего крупнее кражи навоза не случалось. Хотя зачем я так. Не знаю же. Может, этот парень раскрыл множество преступлений. Или еще лучше - предотвратил их. Как там психологиня учила: возлюби собеседника, пожалей его искренне, и он предстанет перед тобой человеком, а не функцией.
- А вас как зовут? - решила я начать поиск человека в участковом. И посмотрела прямо в глаза, попутно заметив сосем еще детский веснушчатый нос. Сколько их, интересно, веснушек-то на носу?
- Я уже представлялся. Младший лейтенант Корушко. Я продолжала считать веснушки.
- Николай Николаевич.
- Коля, мне домой хочется. Не верите мне, так узнайте номер телефона владелицы автотранспортного средства в московском ГАИ.
- Звонить могу только из отделения связи в Маковке. Оно до утра закрыто.
- Звоните с мобильного. Ищите через интернет. "Аниськин" посмотрел на меня, словно я предлагала
ему что-то неприличное. Но я все еще увлеченно считала веснушки. Младший лейтенант Корушко смилостивился и, вздохнув, взял из моих рук мобильник.
Ехала и не хотела останавливаться. Как только "Аниськин" дозвонился до Ленки ("Говорила тебе, это все Красный Феникс!"), я была отпущена на все четыре стороны.
Силантьич с Ириной уговаривали остаться хотя бы до утра, но я категорически не могла сидеть на месте, тем более спать. Силантьич на велосипеде вывез меня на дорогу, где уныло ждала Ленкина "Волга", и на прощание смачно поцеловал в щеку.
- А ты человек!
- Да уж, не медведица.
- Не гони особо. И поглядывай по сторонам. Мало ли чего.
Глаз его в темноте было не видно, но в голосе чувствовались отечески-прощающие нотки.
- Это ты Корушке будешь говорить, что задранного мужика в глаза не видела. А мне брехать не надо.
Подтолкнул меня в машину. Перекрестил.
"Гелентваген" пустой. Мужик убитый. Странно, что только один. А если он был не один, то где другой? Или другие? Почему бросили "Гелентваген"?
"Аниськин" с его пятьюдесятью четырьмя веснушками, надо отдать ему должное, оказался пареньком въедливым. Кроме проверки версии, что Ленка сама дала мне машину и что я действительно находилась на биостанции в командировке с целью подготовки репортажа о возвращении выращенных медведей в дикую природу, он проверил и данные на брошенный "Гелентваген". И, возвращая мне паспорт и права, между делом сказал, что джип принадле жал фирме "Связьтраст", у которой два дня назад в центре Москвы был взорван автомобиль марки "Мерседес", погибли сотрудница и охранник.
- В Малом Спасоглинищевском переулке, - процитировал он ответ из московского управления. Я мысленно возблагодарила Бога за то, что сельский детектив не знал расположения московских улиц и не мог догадаться, что машина с сотрудницей и охранником взорвалась во дворе того же дома, в котором прописана его ночная свидетельница. Только дом этот, как многие угловые дома, в графе прописки значится по названию перпендикулярной улицы.
Теперь понятно, что и сшибавший меня "Гелентваген", и задранный "ошибочным" медведем мордоворот, и тот взрыв, в котором погибла "репутационная потеря", - все это звенья одной цепи.
А "Связьтраст" - как раз мои соседи из корпоративного подъезда. Получается примитивная схема: взрыв был случайностью или их междоусобными разборками. Но "связьтрастовцы" списали все на мой "Москвич" и стали за мной охотиться. Если все мои "случайности" были организованы ими, то никакого дяди Жени, никакой померещившейся мне "Синей Бороды" и прочих ужасов.
Просто соседи.
Надо пойти и объяснить им, что сгоревший "Москви-чок" не виноват. И они отстанут.
Фу-ух! Камень с души. Вот доеду, поговорю с соседями, объясню им, что ни при чем я. И при взрыве ни при чем. И при медведе. Дикое животное любого задрать может. Нечего было за мной гоняться и пистолетом перед носом хищника размахивать.
Успокоившаяся, я выбираюсь из лесной части моего пути на федеральную трассу и тогда только понимаю, что глаза слипаются. Третья бессонная ночь - это слишком. Остается только заснуть, как Штирлиц, в машине, сказав себе голосом Копеляна: "Но через двадцать минут он проснется…"
Все нормально. Все уже хорошо. Все дурацкая случайность. Зря я так испугалась. Приеду, разберусь. Дядь Женю в крайнем случае подключу, пусть объяснит соседям, что не там ищут.
И все будет хорошо, а я, дура, боялась. Не буду больше дурой.
Не буду дурой. Не будь дурой…ne-bud-duroi.ru.
Небудьдурой ру.
Письмо, с этого адреса… Письмо пришло еще до взрыва. И излишне тщательный шмон в Кремле. И погибший мальчик? И взлом в квартире?
Сладковатый запах заполняет мои провалы, поднимает машину и меня вместе с нею в облака, сворачивает пространство и втягивает меня в бесконечную трубу, в торричеллиеву пустоту бессознательного.
"Это не сон", - успеваю подумать. И отключаюсь.
10
Тайна земных недр
(Арата, 1990-е)
Главным в его детстве был дедушка. Дедушка Хисаси. Старенький, почти совсем седой, он обычно сидел, спрятав ноги в котацу, покряхтывал от удовольствия, когда Арата прибегал пожелать ему спокойной ночи или доброго утра.
Арата был младшим внуком. Самым младшим внуком. Даже младше самой старшей правнучки, Ёко. Когда всей большой семье случалось собираться вместе в дедушкином домике в токийском районе Сибуя, Ёко всегда хвасталась, что ходит в старший класс, не то что Арата. Арата старался не обращать внимания на девичьи задирки, хотя гордо задранный носик Ёко его обижал. Но ему удалось отыграться перед этой несносной девчонкой в день, когда дедушка Хисаси объяснил ему, что на самом деле Ёко никакая ему не кузина, а племянница. А папа Ёко такой же дедушкин внук, как и он, Арата, и Арата ему не племянник, а самый что ни на есть брат, хоть и двоюродный.