- Я полностью разделяю вашу точку зрения и готов смело следовать за вами повсюду, куда бы вы ни отправились.
- Так. Это решено. Теперь нам недостает только некоторых необходимых вещей, чтобы пробраться в город, не возбуждая подозрения. Однако я боюсь, что достать их невозможно.
Филипп лукаво улыбнулся.
- Что же это за необходимые вещи, любезный Монбар? - поинтересовался он.
- Во-первых и прежде всего, друг мой, одежда.
- У меня на судне три полных сундука.
- Прекрасно!.. Потом - золото, много золота. Признаюсь, я не спас ни одного пиастра во время кораблекрушения.
- Я могу предложить вам пятьдесят тысяч пиастров; этого достаточно?
- Конечно, друг мой, даже гораздо больше, чем требуется.
- Очень хорошо. Видите, до сих пор я отвечал на все ваши вопросы.
И отвечали превосходно, друг мой. Мне остается задать вам еще один вопрос; к несчастью, я боюсь, что на него вы не сможете дать столь же благоприятного ответа, как на другие.
- Как знать! Посмотрим, каков ваш вопрос, друг мой.
- Вы знаете, не правда ли, что испанцы крайне подозрительны и принимают самые разные меры предосторожности, чтобы не позволить чужестранцам проникнуть в их колонии на материке.
- Да, мне это известно. Но что дальше?
- Вот и все, друг мой. Я спрашиваю себя, каким образом нам удастся проникнуть в город.
- О, очень легко!
- Что-то я в этом сомневаюсь.
- Фома неверный! - молодой человек улыбнулся. - Я не только обеспечу вас золотом и необходимой одеждой, чтобы как следует разыграть роль идальго - или даже испанского графа, если вы пожелаете, - но сверх того постараюсь раздобыть бумаги, благодаря которым все городские власти предоставят вам полную свободу и даже всецело отдадут себя в ваше распоряжение.
- Если вам это удастся, любезный друг, я скажу, что вы просто маг и волшебник.
- Черт побери! - смеясь, заметил Филипп. - Пожалуйста, только не говорите этого в Маракайбо. Я ужасно боюсь инквизиции и не хочу быть сожженным на костре.
- Вы приводите меня в глубочайшее изумление, друг мой. Как вам удалось подготовить все это?
- Но я же вам сказал, что прибыл сюда неспроста.
- Действительно, вы это говорили.
- Ну так вот, друг мой, уже три месяца я готовлюсь к этому.
Монбар несколько раз покачал головой.
- Что же вы качаете головой? - спросил его Филипп.
- Дорогой Филипп, - ответил Монбар с задумчивым видом, - я самый старый и самый близкий друг д'Ожерона, вашего дяди. Я помню вас еще ребенком; я знаю ваш характер так, будто вы мой родной сын. Ваше сердце великодушно, ваша душа благородна. Во всех наших экспедициях вы ищете прежде всего славы. Я несколько раз видел, как вы отказывались от очень прибыльных предприятий, потому что, по вашему мнению, в них можно было приобрести только деньги, но не славу… Прав ли я, Филипп?
- Правы, любезный Монбар. Но какой вывод делаете вы из этого наблюдения?
- Никакого, друг мой, просто теперь я знаю все, что желал узнать.
- Я вас не понимаю, Монбар, объяснитесь, пожалуйста.
- К чему, друг мой?
- Пожалуйста!
- Если так, я скажу: вам никогда не убедить меня, любезный мой друг, в том, будто вы хотите предпринять эту опасную экспедицию в надежде разграбить город, как бы ни был он богат.
- Извините, друг мой. Монбар не ответил.
- Вы улыбаетесь и опять качаете головой, что же вы предполагаете?
- Я ничего не предполагаю, Филипп; сохрани меня Бог предполагать что-нибудь. Вы молоды, вот и все, а страсти молодости не похожи на страсти зрелого возраста; скупость - порок стариков.
Филипп слегка покраснел и в замешательстве потупил голову, но, тотчас совладав с собой, сказал:
- Ничто не мешает, любезный Монбар, обратить против вас ваши же собственные слова.
- Каким образом, друг мой?
- Вы любите деньги еще меньше меня: если бы вы захотели, то давно стали бы первым богачом среди флибустьеров.
- Вы правы, друг мой, я не люблю деньги.
- Хорошо; значит, и вам не удастся убедить меня, что вас толкает на эту экспедицию надежда на поживу.
- Я не стану уверять вас в этом.
- А! - воскликнул Филипп, смеясь. - Стало быть, вы преследуете иную цель?
- Не отрицаю.
- Какая же эта цель?
- Мщение! - сказал Монбар глухим голосом. Филипп с минуту молчал.
- Может быть, и мной движет желание мстить, - наконец сказал он.
- Нет, Филипп, вы не питаете ненависти к испанцам.
- Ах! Что вы…
Монбар перебил его, улыбаясь:
- Я вам скажу, какие мотивы движут вами, если вы не питаете ко мне доверия настолько, чтобы самому признаться в этом: вы отыскиваете женщину, вы влюблены.
- Я?! - вскричал Филипп, делая отрицательный жест рукой.
- Я не требую от вас признания в вашей тайне. Напротив, сохраните ее, закопайте в самую глубину вашего сердца. Помните только, что я ваш друг и что в тот день, когда вы будете нуждаться во мне, я с готовностью приду к вам на помощь, что бы ни случилось.
- О-о! - только и мог произнести растроганный Филипп.
- Ни слова больше, друг мой. В эту минуту мы должны заняться делами гораздо более серьезными, чем то, о котором вы, без сомнения, хотели бы поговорить со мной теперь, когда узнали, что я проник в тайники вашей души; всему свое время. Подумаем о самом важном, а теперь для нас важнее всего вернуться на наше судно кратчайшей дорогой.
- Вы правы, друг мой, не будем же медлить.
- Кажется, вы говорили, что судно не очень далеко?
- Моя шхуна всего в двух лье отсюда. Если мы отправимся к нему по воде, то весь путь займет у нас около часа.
- Я предпочитаю, если вам все равно, проделать более продолжительный путь берегом; наша лодка очень мала, к тому же вчера нам так досаждали кайманы, что мне не хотелось бы опять иметь дело с ними. Нет, я не страшусь смерти; но я убежден, что человек, поставивший перед собой важную задачу, не имеет права безрассудно рисковать жизнью, прежде чем ему удастся выполнить эту задачу.
Флибустьеры, старательно спрятав лодку в кустах, чтобы иметь возможность найти ее в любой момент, пошли за Филиппом и Питрианом по проложенной хищными зверями едва заметной тропинке, которая должна была привести их к месту, где стояла шхуна.
ГЛАВА IV. План кампании
Тропинка, по которой шли авантюристы, вилась вдоль берега. Из бесчисленного множества кайманов, загромождавших прошлой ночью выход в озеро, осталось только несколько хищников; многие заснули на берегу, греясь на солнце и валяясь в грязи, другие лениво плавали неподалеку от берега. Флибустьеры обратили внимание на огромного каймана, который плыл по течению и страшно выл и кричал; по крайней мере сотня молодых крокодилов следовала за этим чудовищем, которое, вероятно, было их матерью или покровительницей. Они плыли друг за другом, составляя длинную колонну, не уклоняясь ни направо, ни налево. Все молодые особи казались примерно одного возраста; они достигали примерно пятнадцати дюймов длины, были с черными полосами или желтыми пятнами и походили по цвету на гремучих змей. Заслышав угрожающие крики огромного каймана, молодые хищники, забавлявшиеся в реке, спешили освободить дорогу, по-видимому не желая вступать с ним в борьбу.
Следуя вдоль берега, флибустьеры заметили на повороте несметное количество холмиков или маленьких пирамид, похожих на стоги сена и раскинутых, как палатки, на берегу реки. Они находились на болотистой почве, возвышавшейся на четыре фута над уровнем воды. В окрестностях плавало множество взрослых кайманов.
Эти холмики были не чем иным, как гнездами хищников; многие были брошены, и рядом на земле валялась белая скорлупа от разбитых яиц.
Несмотря на то что флибустьеры спешили поскорее добраться до шхуны, любопытство их было так возбуждено, что они решили осмотреть эти гнезда, потому что хотя много слышали о них, однако до сих пор никто их не видел.
Вот что они обнаружили. Эти гнезда имеют форму усеченных конусов, четырех футов в высоту и пяти футов в диаметре. Они сложены из травы и тины. Крокодилы строят свои гнезда таким образом: сначала они кладут на землю слой травы и тины, а на него ряд яиц, который покрывают другим таким же слоем, дюймов в восемь толщины, потом другой ряд яиц и продолжают таким образом до вершины; в каждом гнезде заключается от ста до двухсот яиц. Вероятно, детенышам помогает вылупляться солнечное тепло. Может быть также, что растительные вещества, примешанные к земле в постройке этих мест, нагретые солнцем, подчиняются какому-нибудь брожению, которое увеличивает количество тепла в этих гнездах; я предоставляю людям ученее меня решить этот интересный вопрос.
Окружающая местность носила очевидные следы присутствия крокодилов: вся земля вокруг была взрыта, так что не оставалось почти ни одного растения, между тем как дальше трава была очень густой и достигала высоты в шесть футов.
Очевидно, самка старательно следит за своим гнездом до тех пор, пока из всех яиц не вылупятся детеныши, и, может быть, в то время как она караулит яйца, она берет под свое покровительство всех детенышей, появляющихся на свет в это же время из других гнезд, потому что детеныши никогда не бывают предоставлены самим себе. Здесь мы должны упомянуть, что любовь самки к своим детенышам удивительна и похожа во всех отношениях на отношение курицы к цыплятам; она так же внимательно и горячо защищает свой выводок, заботится о пище, и иногда можно услышать, как, лежа на солнце, она криками призывает детенышей к себе.
Лишь шестая часть всех детенышей, а часто и меньше, достигает зрелого возраста; взрослые крокодилы, нисколько не стесняясь, пожирают маленьких, пока те не в состоянии защищаться.
Американские кайманы ныне прекрасно известны, так что описывать их мы не станем; скажем только, что зрелая особь - это большое и страшное животное значительной силы, легкость и скорость которого в воде изумительны. Хотя в среднем его величина достигает двадцати футов, не более, некоторые особи достигают двадцати двух и даже двадцати трех футов. Рев их ужасен - этот страшный звук особенно по весне бывает похож на отдаленные раскаты грома.
Обычно какой-нибудь старый кайман становится хозяином небольшого озера или лагуны. Пятьдесят других, менее сильных, смеют реветь только в соседних бухтах. Иногда он показывается из зарослей тростника, служащего ему убежищем; он всплывает на поверхность воды и направляется к середине водоема. Скорость его, вначале весьма значительная, постепенно уменьшается. Достигнув середины озера, крокодил останавливается и сначала раздувается, глотая пастью воздух и воду, отчего его глотка издает громкий свист, длящийся около минуты. Но скоро вода начинает с шумом выходить из его пасти и ноздрей, образуя густой, как дым, пар. В то же время чудовище поднимает свой хвост и вертит им над водой. Иногда, раздувшись до такой степени, что готов лопнуть, он поднимает одновременно голову и хвост и начинает вертеться на воде.
В этих обстоятельствах кайман, царь лагуны, играет роль индейского вождя, устраивающего репетицию своих битв.
После этого он удаляется, тихо плывя и уступая место тем, кто осмелится показаться и сразиться друг с другом, чтобы привлечь внимание самки, которая им нравится и которая почти всегда присутствует при этих играх, внешне ничем не проявляя своей заинтересованности.
Вот главные черты нравов этих страшных земноводных.
Флибустьеры, удовлетворив любопытство относительно гнезд крокодилов, продолжили свой путь вдоль берега. Вскоре они дошли до великолепного леса лавровых и померанцевых деревьев, где остановились на час, чтобы немного отдохнуть и переждать самый жгучий зной. В этот час дня вокруг царила величественная тишина; в воздухе был слышен лишь монотонный писк комаров, роящихся над болотами.
Отдохнув и освежившись в восхитительной тени деревьев, флибустьеры по знаку Филиппа встали и продолжили путь. На этот раз они отошли от реки и углубились прямо в лес.
- Скоро мы придем? - спросил Монбар после часа ходьбы. - День уходит, и я боюсь, как бы мы не заблудились, друг мой.
- Этого нечего опасаться. Мы направляемся прямо к берегу; не пройдет и часа, как мы окажемся на шхуне.
- Не скрою, я буду этому очень рад. Я всегда был плохим пешеходом; этот путь по едва проложенным тропинкам меня страшно утомляет.
- Взгляните на Монако, - сказал Филипп, - он почуял наших часовых; очевидно, мы гораздо ближе к цели, чем я полагал.
Действительно, собака начала проявлять признаки беспокойства; она носилась взад и вперед, виляя хвостом и тихо и радостно повизгивая.
- Кто идет? - вдруг раздался громкий голос человека, еще невидимого за деревьями, скрывавшими его. Послышался звук взводимого курка.
- Друг, - поспешил ответить Филипп, - Береговые братья!
В ту же минуту ветви раздвинулись и показались несколько флибустьеров. Увидев Монбара, столь любимого и уважаемого всеми Береговыми братьями, они бросились к нему и окружили с радостными криками и приветствиями. По знаку Филиппа восстановилась тишина, и все направились к судну, которое скоро заметили в узкой и неглубокой бухте; густая завеса из корнепусков не давала увидеть шхуну с реки.
Это было изящное судно водоизмещением в триста тонн, легкое, гибкое, которое, когда ветер надувал его паруса, должно было лететь по воде с неимоверной быстротой. Монбар и Филипп бросились в лодку и отправились на шхуну.
Знаменитый флибустьер, взойдя на судно, с удовольствием отметил про себя, что оно равно было готово и сражаться и бежать, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. Филипп соблюдал строгую дисциплину на своем судне. Все было в порядке, все опрятно, что было редкостью на флибустьерских судах. Оба флибустьера спустились в каюту и сели друг возле друга на складных стульях. По приказанию Филиппа прелестный маленький юнга лет десяти, с лукавыми чертами лица, с хитрой рожицей, поставил перед ними прохладительные напитки и вышел.
- Вы взяли с собой сына Марселя? - заметил Монбар, приготавливая оранжад.
- Да; после смерти отца бедняжка остался совсем один. Он почти умирал с голоду, и я взял его к себе.
- Это доброе дело. К тому же этот мальчик очень мил. Он кажется проворным и гибким, как шелковинка.
- Мы его так и прозвали, и это имя подходит к нему во всех отношениях.
- Я тоже так думаю, - ответил Монбар.
Он выпил, прищелкнул языком, со стуком опустил стакан на стол и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.
- Конечно, все это очень трогательно, - сказал он, - но не поговорить ли нам о другом?
- Я очень этого желаю, но о чем?
- О том, каким образом мы проберемся в Маракайбо и как там будем себя держать; вы не находите, что этот предмет интересен для нас?
- Да, конечно, но я не смею приступить к нему без вашего согласия.
- Очень хорошо; говорите, друг мой, я вас слушаю.
- Должен вам признаться, любезный Монбар, что при моем необразованном уме и недостатке воображения я предпочел бы, чтобы именно вы потрудились составить план, который затем объяснили бы мне и который я был бы готов исполнить; это очень упростило бы мою задачу.
- Вы возводите на себя напраслину, друг мой, - ответил Монбар с тонкой улыбкой, - но если вы непременно этого желаете и дабы не терять драгоценного времени на ненужные комплименты, я охотно представлю вам выработанный мною план, который, разумеется, мы обдумаем вместе.
- Ваше здоровье!
флибустьеры чокнулись стаканами, опорожнили их, и Монбар снова заговорил:
- Могу я говорить с вами откровенно и без всякой сдержанности? - осведомился он, вопросительно взглянув на Филиппа.
- Сделайте одолжение.
- Точно могу?
- Я клянусь вам, Монбар, - искренне ответил молодой человек и протянул ему руку, которую флибустьер тотчас пожал.
- Хорошо! - сказал он. - Надеюсь, мы поймем друг друга.
- Я убежден в этом.
- Сначала поговорим о фактах.
- Конечно.
- Какие бы причины ни заставляли действовать вас и меня, мы стремимся к одной цели - захватить Маракайбо.
- Так.
- Мы хотим достичь этой цели во что бы то ни стало.
- Во что бы то ни стало.
- Очень хорошо; таким образом, вопрос значительно упрощается. Я обещал вам говорить откровенно, слушайте же меня внимательно. Вы не рассказали мне ничего; следовательно, я не поверенный ваш и не сообщник, и сохраняю относительно вас свободу действия, - вы это признаете?
- Вполне.
- Единственное, что, по моему мнению, движет вами, - это желание отыскать женщину и похитить ее… Нет-нет, не прерывайте меня, - поспешно добавил флибустьер, протягивая к Филиппу руку. - Следовательно, причина эта - любовь, то есть страсть, а страсть не рассуждает, она увлекает и часто толкает на погибель тех, кем овладела. Вы видите, что я рассуждаю холодно и логично, потому что дело это слишком серьезно и требует всех усилий нашего ума и воображения.
- Продолжайте, продолжайте, друг мой; я не пропускаю ни слова из того, что вы говорите.
- Итак, отсюда я заключаю: командование экспедицией должно быть предоставлено одному мне; я должен иметь право действовать всегда и во всем по своему усмотрению. Вы поклянетесь вашей честью, что будете во всем повиноваться мне. Подумайте, можете ли вы дать мне такую клятву? Говорите, я слушаю вас.
- Монбар, - серьезно ответил Филипп, - я признаю справедливость всего сказанного вами. Клятву, которую вы требуете от меня, я дам вам не колеблясь… Клянусь честью повиноваться вам во всем, не требуя от вас отчета в ваших поступках!
- Я вижу, что не ошибся на ваш счет, Филипп, и что вы именно таков, каким я вас считал. Будьте спокойны, друг мой, я не употреблю во зло власть, которую вы мне даете, а напротив, использую ее к нашей взаимной выгоде, потому что, может быть, даже больше вас я желаю, чтобы наши усилия увенчались успехом. Итак, вот что мы сделаем. Вы говорите, что у вас есть необходимые бумаги?
- Есть.
- Поищите, не найдется ли среди этих бумаг такой, которая обеспечивала бы высокое положение.
Филипп встал, отпер ключом, висевшим у него на шее на стальной цепочке, сундук, стоявший в углу каюты, и вынул оттуда кучу бумаг, которые начал внимательно проглядывать.
- Кажется, я нашел именно то, что нам нужно, - сказал он через минуту, подавая Монбару несколько листков пожелтевшего пергамента, - вот фамильные бумаги какого-то графа л'Аталайя; этот граф две недели назад был захвачен в плен на испанском корабле невдалеке от берегов Ямайки.
- Откуда он плыл?
- Из Испании.
- Прекрасно; а что с ним сталось?
- Он умер от ран, полученных во время абордажа; он защищался как лев, по словам Пьера Леграна, командовавшего флибустьерским судном, которое завладело испанским кораблем.
- Тем лучше. Посмотрим эти бумаги. Он начал быстро пробегать их глазами.