- Прекрасно. Тогда войдем. - Индеец стукнул три раза в стену и снова отодвинул подвижную доску.
- Ступайте, - шепнул он Лорану. Капитан храбро шагнул внутрь. Доска за ним мгновенно опустилась.
Индеец, как и предупредил флибустьера, остался стоять снаружи.
ГЛАВА IX. Две встречи, которых Прекрасный Лоран никак не ожидал
Несколько мгновений капитан Лоран оставался неподвижен у порога потайной двери. Он слышал, как за ним тихо опустилась доска, прикрывающая отверстие, в которое он прошел, однако, предупрежденный краснокожим, что должен войти один, он нисколько не смутился одиночества, к которому был подготовлен. Гордо выпрямившись и высоко подняв голову, он осматривался вокруг, чтобы, если возможно, разобраться, где очутился.
Нередко внимательное изучение места, куда попадешь случайно, дает возможность догадаться, с какого рода людьми предстоит иметь дело, и через ряд последовательных выводов почти всегда можно дойти до верного заключения об их вкусах, привычках, о том, чего следует опасаться или на что надеяться.
В данном случае изучение обстановки не представляло ни малейшего затруднения.
Комната была длинная и узкая, вся обшитая дубовыми филенками резной работы редкой красоты; богатая библиотека занимала целиком одну стену. Освещалась комната четырьмя сводчатыми окнами с цветными витражами, где изображались предметы духовного содержания, точно в церкви; тяжелые занавеси из плотной коричневой материи были на каждом окне; на стенах висели шесть больших картин из жизни святого Августина.
Эти картины неизвестных мастеров, не лишенные художественного достоинства, отличались несколько наивной манерой живописи, мрачной и сухой, свойственной кисти большей части испанских живописцев эпохи Возрождения.
Между двумя окнами, под громадным распятием, окруженным всеми принадлежностями страдания Христова, был дубовый аналой для моления; в одном из углов стояла скромная кровать с тощим тюфяком, волосяной подушкой и шерстяным одеялом. По всей комнате были расставлены стулья, табуретки и кресла; массивный стол, заваленный книгами и разными рукописями, занимал середину комнаты.
Стоявшая в угловой нише Мадонна с младенцем Иисусом на руках, в венке из белых роз, драпированная золотой парчой, казалась гением-хранителем этого мирного убежища. Перед ней горело с десяток тоненьких свечей длиной с руку, насаженных на железные шипы. Ниша эта могла задергиваться занавеской.
Серебряная лампа в три рожка свисала с потолка над столом на высоте двух футов и распространяла приятный полусвет в этой комнате, очень похожей на келью. Кроме тайного входа в ней имелись две створчатые двери в противоположной стене.
- Уж не нахожусь ли я у почтенного отца Санчеса, капеллана асиенды? - пробормотал про себя Лоран. - Я не прочь наконец-то познакомиться с этим святым мужем, даже лица которого мне пока что не удалось рассмотреть. Звук его голоса всегда вызывает во мне невольный трепет, точно отдаленное воспоминание чего-то слышанного в детстве. Какое в этом правдоподобие! - грустно заключил он, покачав головой.
Спустя минуту он прибавил:
- Да что ж это, я один здесь, что ли? Куда подевался почтенный капеллан?
Эти слова будто имели силу вызывать духов, потому что дверь внезапно отворилась и на ее пороге появился отец Санчес.
Капюшон его коричневой рясы был опущен на лицо; он скрестил руки у пояса так, что их не было видно под широкими рукавами.
С минуту он оставался неподвижен, потом подошел к столу и, поклонившись посетителю, произнес своим звучным голосом:
- Добро пожаловать, граф! Признаться, я ожидал вашего прихода с нетерпением и беспокойством.
- Почему, святой отец? - спросил молодой человек, ответив на поклон.
- Я опасался, что вы не согласитесь навестить меня в столь поздний час ночи, а поговорить с вами я очень хотел.
- Прежде всего, святой отец, - возразил молодой человек, улыбаясь, - надо вам признаться, что я вовсе не знал, куда меня ведут.
- Правда, я запретил Хосе говорить.
- Позвольте заметить вам, что вы были неправы.
- Быть может, граф, но, говоря между нами, военные не питают большого уважения к духовным лицам, и я опасался, что вы не придете.
- Правда, я военный, преподобный отец, - перебил с живостью капитан, - но всегда уважал духовных лиц; кроме того, вы напоминаете мне одного человека, который принимал участие в моем воспитании и к которому я сохранил в душе глубокую преданность. Память о его доброте, запечатленная неизгладимыми чертами в моем сердце, была бы лучшим ходатайством за вас.
- Простите, граф, - сказал отец Санчес с чувством, которое тщетно силился скрыть, - благодарю вас за благосклонные слова… Не угодно ли вам сесть? - прибавил он, подвигая кресло. - Так удобнее разговаривать, а я должен сообщить вам много важного.
Капитан слегка отстранил предложенное кресло.
- Святой отец, - сказал он с почтительным поклоном, - я стою перед вами с непокрытой головой и не пряча лица. Вы знаете, кто я. Вас я еще не видел ни разу и даже не знаю, действительно ли передо мной находится преподобный отец Санчес, капеллан асиенды дель-Райо? Не окажете ли вы мне чести откинуть ваш капюшон, чтобы я мог удостовериться, действительно ли вы то лицо, за которое выдаете себя?
- Разве моя ряса не говорит, кто я?
- У нас, военных, есть поговорка, немного пошлая, правда, но тем не менее справедливая: "Не всяк тот монах, на ком клобук".
- Не стану теперь обсуждать с вами этот вопрос, граф, ограничусь лишь замечанием, что часто лучше скрываются с открытым лицом, чем под маской.
- Что вы хотите сказать, отец капеллан?
- Не более того, что говорю, граф. Если бы я в свою очередь спросил вас, действительно ли вы граф де Кастель-Морено, кто знает, не испытывали бы вы затруднения при ответе.
Лоран прикусил губу и вспыхнул от гнева при таком неожиданном и метком выпаде.
- Все здесь знают меня под этим именем, - ответил он уклончиво.
- Здесь - бесспорно, - многозначительно заметил монах, - а в других местах?
- То есть как "в других местах"?
- Ну, в Европе… в Испании, например, на Санто-Доминго, на Тортуге и не знаю где еще, разве вы известны под этим именем?
- Подобные слова, произнесенные таким тоном, требуют немедленного объяснения! - вскричал молодой человек, гордо вскинув голову.
- Какое объяснение могу я дать, граф? Вы как будто сомневаетесь во мне, я - в вас… мы квиты. Я только хотел показать вам, что спрашивать всегда легко, но отвечать подчас бывает очень трудно.
- Не уклоняйтесь от прямого ответа, преподобный отец, говорите открыто, как подобает человеку честному. Не я разыскивал вас, вы сами изъявили желание говорить со мной; следовательно, вы и должны подать пример откровенности.
- Я согласен с этим, граф, вы правы. Если же я подам вам, как вы говорите, пример откровенности, вы последуете ему?
- Не будем тратить времени на пустые слова, преподобный отец: вы знаете меня, я в этом убежден. Вы даже могли открыть причину, которая привела меня в эти края. Как видите, я вижу вас насквозь, и оспаривать это - напрасный труд.
- Сознаюсь, что…
- Я угадал, верно? Простите, преподобный отец, я человек военный и привык к краткости. Странное положение, в котором я нахожусь, требует величайшей осторожности; я не могу согласиться погубить или даже подвергнуть риску очень важные интересы, которые поставил себе целью жизни.
- Месть, хотите вы сказать, - тихо произнес монах.
- Быть может, и месть, - продолжал Лоран с легким содроганием. - Вы видите, что я молод, можете строить предположения о моем тщеславии и легкомыслии, но это заблуждение с вашей стороны, отец мой. Горе рано старит человеческое сердце, а я смолоду узнал, что значит страдать. Мне двадцать восемь лет, но в душе я чувствую себя пятидесятилетним. Я не знаю вас, не знаю, кто вы, однако угадываю, не понимая причины, что вы принимаете во мне участие. Тем не менее, пока мы будем в нынешних отношениях, наш разговор ни к чему не приведет, так как обмен мыслями между нами невозможен. Итак, остановимся на этом и позвольте мне уйти. Я убежден, что вы не желаете мне зла, и даже не требую от вас слова хранить мою тайну, которую вы открыли Бог весть каким образом. Прощайте, отец мой, да хранит вас Господь!
- Постойте! - с живостью воскликнул монах. - Так расставаться нельзя. Я долго ждал минуты свидания и не могу потерять вас опять. Вы требуете, чтобы я открылся вам?
Пусть будет по-вашему. Смотрите, граф, враг ли перед вами!
Быстрым движением монах откинул капюшон, и свет упал прямо на его спокойное и прекрасное лицо, слегка бледное от внутреннего волнения.
- Вы?! Это вы, отец мой?! - страшным голосом вскричал Лоран. - Сердце не обмануло меня! О, Господь должен был послать мне эту неизъяснимую радость после всей скорби, которую мне довелось вывести!
- Возлюбленный сын мой! - воскликнул монах голосом, в котором слышались слезы. - Наконец-то!
Он раскрыл объятия, и молодой человек упал к нему на грудь.
Долгое время провели они таким образом, сердце к сердцу, безмолвно проливая слезы.
В эту минуту незнакомая дама в трауре и в длинном креповом покрывале, с бледным, как у покойницы, лицом, но с чертами замечательной красоты, остановилась у двери и с безграничной нежностью смотрела на происходившую сцену, не думая удерживать слезы, струившиеся по ее щекам.
Лоран опустился в кресло, монах сел рядом, взяв его за руку.
- Милое дитя, - сказал старик с чувством, которое так и рвалось наружу, - я не могу насмотреться на тебя, не могу налюбоваться; ты именно такой, каким представляла мне тебя память сердца: прекрасный, гордый, храбрый…
- Отец мой, зачем вы так долго скрывались от меня? Я был бы счастлив знать, что вы поблизости, говорить о моей матери, святой страдалице, которая теперь на небесах молится за своего сына, о бедном дедушке, также сраженном горем!
- А твоего отца, дитя, ты разве вспоминать не хочешь? Молодой человек вскочил, смертельно побледнев, грозно нахмурив брови, стиснув зубы и бросая вокруг огненные взоры, точно ангел-мститель.
- Отец! - вскричал он нечеловеческим голосом. - Господи! Разве был у меня когда-нибудь отец?! Я ненавижу это чудовище, которое из гнусного расчета хладнокровно стало палачом целого семейства! Хотел бы я видеть его сраженным, дрожащим у моих ног, молящим о пощаде со следами стыда и раскаяния, и с наслаждением погружать ему в грудь кинжал, медленно, чтобы подольше продлить его муки!
- О сын мой! - скорбно воскликнул монах.
Но Лоран в порыве холодного гнева, который был вдвое сильнее оттого, что долго сдерживался, продолжал, не заметив этого восклицания:
- К несчастью, он для меня недосягаем; но если он вне моей власти, то я покараю его в его единоплеменниках! Клянусь в неумолимой ненависти к корыстным и кровожадным испанцам, которые стали убийцами целого рода! Клянусь вести войну с низкими палачами без жалости, без отдыха и пощады! При свете пожаров, которые поглотят их города, при криках отчаяния их жен и детей, умерщвленных без милосердия, я начертаю кровавыми и огненными буквами эту месть всему народу, раболепному соучастнику презренного, который отрекся от меня… меня, своего сына!..
Неистовый гнев молодого человека походил на сумасшествие. В эту минуту его пламенная душа вся выливалась наружу, страсть прорывала все плотины, воздвигнутые благоразумием; гордый капитан превращался в какого-то бесноватого, в демона.
- О Боже мой! - прошептал монах с унынием бессилия. - Что делать? Как заставить его очнуться?
Но вдруг Лоран провел рукой по влажному лбу, его губы дрогнули от горькой улыбки, и тихим, почти детским голосом, который поражал резким переходом от недавнего неистовства, он сказал:
- Простите, отец мой, я не прав, что увлекся, но совладать с собой не имел сил. Ради Бога, не говорите мне больше о чудовище, которое называете моим отцом; никогда не упоминайте о нем, если не хотите свести меня с ума. Только два страшных чувства во мне и сохранились: ненависть и месть! Они гложут мне сердце денно и нощно.
Внезапно он почувствовал на плече руку, и нежный голос шепнул ему на ухо:
- А любовь?
Лоран вздрогнул и быстро оглянулся. Женщина, о которой мы упоминали выше, стояла перед ним бледная и улыбающаяся.
- Боже мой! - пробормотал он, закрывая руками лицо. - Это сон или я помешался? Такое сходство…
- Ты ошибаешься только наполовину, дитя, - нежно продолжала дама, заставив его опустить руки и поглядеть ей прямо в лицо, - я сестра твоей матери.
- Вы?! - вскричал он. - Вы живы! О-о! /
Душевное потрясение было слишком сильно, оно сломило могучую натуру. Молодой человек пошатнулся, точно пьяный, машинально протянул руки вперед как бы для того, чтобы удержаться, и вдруг рухнул наземь, точно сломанный яростным порывом урагана дуб.
Он лишился чувств.
Очнулся он уже на кровати отца Санчеса; трое лиц вокруг него с напряженным вниманием ждали, когда он откроет глаза.
Сперва он ничего не помнил, как часто бывает в подобных случаях.
- Гром и молния! - пробормотал он. - Что это со мной? Я совсем разбит. Уж не упал ли я? Эй, Мигель, Шелковинка, вставайте, сони!..
Вдруг взгляд его остановился на Хосе.
- А-а, это вы, друг мой, - с усилием произнес он. - Теперь помню. Помню! - вскричал он душераздирающим голосом и закрыл лицо руками.
Он зарыдал.
Отец Санчес приложил палец к губам, прося всех соблюдать тишину.
Прошло около четверти часа.
- Эй, капитан! - вдруг окликнул Лорана индеец, предварительно переглянувшись с монахом. - Вы не забыли, что вас ожидает Монбар?
При этом имени нервное содрогание потрясло все тело молодого человека; страшным усилием воли он поборол свою скорбь и вскочил на ноги.
- Монбар! - вскричал он. - Я готов!
- Но ведь вам известно, что это мы должны отправиться к нему, - возразил проповедник.
- Да, да, любезный Хосе, мы немедленно отправляемся. Тут его взгляд упал на монаха и даму, которые стояли на коленях у его изголовья.
- О, как вы заставили меня страдать, - скорбно прошептал он. Но благодарю Бога за великую радость, что увидел вас, тогда как - увы! - давно уже считал умершими.
- Господь сжалился над нами, - грустно улыбнулась дама.
- Итак, я не ошибся? - продолжал Лоран. - Сведения, сообщенные мне незнакомым почерком, были верны?
- Это я писал, - пояснил монах. - Я также дал клятву отыскать несчастную сестру вашей бедной матери, увы, еще более достойную сожаления, потому что она была жива и находилась во власти гнусного похитителя.
- О, я убью этого человека! - глухим голосом пробормотал Лоран. - Останьтесь, Хосе, не уходите, друг мой, - прибавил он, обращаясь к индейцу, скромно отошедшему в сторону. - От вас у меня не может быть тайн… Продолжайте, отец мой.
- Увы, бедное дитя! Когда мне наконец удалось разыскать несчастную, было уже поздно спасать ее. Презренный похититель насильно вступил с ней в брак, она стала матерью. Не имея возможности спасти ее, я посвятил себя ей навек и больше уже не расставался. Напрасно ее муж старался избавиться от меня: ни просьбы, ни угрозы, ничто не помогло; я владел его тайной, он был в моих руках.
- Почему же вы раньше не предупредили меня? - с укоризной проговорил Лоран.
Монах уныло покачал головой.
- Разве я знал, где вы, сын мой, да и живы ли вы? Ведь вы не просто скрылись, но даже имя переменили. Где искать вас? Как узнать о вас?
- Но ведь вам удалось…
- Да, в роковой день!
- Что вы хотите сказать?
- Помните, сын мой, разграбление Гранады?
- Помню ли? - вскричал молодой человек, взгляд которого вдруг сверкнул огнем. - И этот день вы называете роковым, отец мой?! Нет, нет, напротив, это был дивный день! Это я захватил город; он был взят приступом и сожжен; гарнизон весь перебит; целых пять дней мои солдаты резали и грабили. Ах, как я славно отомстил! Моя шпага, покрытая кровью до самого эфеса, согнулась от постоянных ударов, раздаваемых гнусным испанцам. Полторы тысячи храбрецов под моей командой творили чудеса! Ей-Богу, отец мой, великий король испанский должен был содрогнуться от ярости и позора, когда узнал, что одна из его цветущих колоний предана огню и мечу, а он все-таки бессилен против морских титанов, которых он клеймит презрительным прозвищем разбойников.
- Увы, сын мой, ваша месть была ужасна, безжалостна. Вы не считались ни с полом, ни с возрастом. Случайно я находился в Гранаде по делам своего ордена и еще более священным для меня интересам, когда спустя несколько дней после моего прибытия город вдруг был захвачен. В пылу сражения и пожара я увидел демона, всего в крови, с лицом, искаженным ненавистью, который мчался через трупы и кричал хриплым голосом: "Бейте! Бейте!" Это были вы, сын мой, вы, грозный мститель!
- Да, святой отец, вы сказали правду: грозный мститель!
- Вас называли Прекрасным Лораном, и я узнал, кто вы. Я хотел броситься к вашим ногам, поля пощадить несчастное население, но не посмел: мной овладел страх.
- Послушайте, отец мой, - откликнулся капитан, и его лицо выражало непоколебимую волю, - Бог мне свидетель, что я люблю вас и сестру своей матери больше кого-либо на свете; клянусь же вам памятью святой страдалицы, пред которой благоговею, что если когда-то представится такой же случай и вы решитесь заступиться за презренных испанцев…
- Что же тогда, дитя мое? - кротко спросила дама, наклоняясь к нему.
- Как я поступлю?
- Да.
- Чтобы не обагрять клинок своей шпаги вашей кровью, я воткну ее в собственное сердце! - вскричал молодой человек.
Присутствующие содрогнулись от этих слов, произнесенных с выражением страшной искренности и неумолимой ненависти.
- О сын мой! - прошептал монах. - Вспомните, что Спаситель простил на кресте своим палачам.
- Спаситель был Бог, отец мой, а я всего лишь человек; Он умирал добровольно, искупая вину всего человечества, Его жертва была возвышенна. Прекратим этот разговор, отец мой, я дал ужасную клятву и сдержу ее во что бы то ни стало. Да судит меня Господь, источник благости; я уповаю на Его правосудие… Продолжайте ваш рассказ, отец мой, время уходит, скоро мы должны будем расстаться. Близок час нашей разлуки.
- Итак, сын мой, уступая вашему желанию, я завершу свой рассказ. Сестра вашей матери имела мужество жить ради своего ребенка. Она до конца исполнила высокую обязанность, которую возложила на себя; но когда ее дочь достигла двенадцатилетнего возраста и могла обходиться без ее постоянных забот, силы и твердость духа покинули бедную женщину. Она решила сбросить иго жизни, она хотела умереть. Я был ее единственным поверенным, единственным другом; она созналась мне в своем решении. Долго боролся я против него, но под конец сделал вид, будто мало-помалу уступаю ее убеждению. Я обманул ее, чтобы не дать ей совершить страшное преступление, посягнув на свою жизнь.
- Боже мой! - прошептал флибустьер.