Менее чем за час gee было окончено; в общей сложности убытки и повреждения были незначительными. Ирокезы торопились, опасаясь прибытия помощи; они разбили лишь несколько дверей и окон; им хотелось, главным образом, грабить и набрать побольше скальпов.
Бесследный был в затруднении. Генерал Монкальм дал ему поручение, не терпящее отлагательства; рассказанные нами события уже и без того заставили его потерять много времени, а между тем он не решался оставить м-ль де Прэль под охраной только двух слуг в доме, где не существовало больше дверей; он не знал, что ему делать, как вдруг явился Сурикэ и выручил его.
Молодой охотник сделал свое дело с полным успехом, он поспешил вперед, чтобы сообщить в Бельвю приятное известие, что господин де Меренвиль со всем семейством едет вслед за ним в сопровождении доктора Жильбера.
Бесследному нечего было больше делать в Бельвю, его присутствие не было необходимым; он поспешно простился с молодым человеком и пустился в путь, уведя с собой всех бывших с ним индейцев и канадцев.
Спустя три четверти часа в Бельвю приехал господин де Меренвиль и с ним все его семейство.
ГЛАВА III. "Lettre de cachet"
Антим Лебо, родом из Молона во Фрайбургском кантоне, капитан швейцарской сотни его христианнейшего величества короля Людовика XV, женился в молодых годах на одной своей дальней родственнице, от которой имел четверых сыновей. Всем им он дал превосходное, солидное воспитание, первый был архитектором, третий священником, четвертый умер в раннем возрасте.
Второй, о котором идет речь в нашем рассказе, был любимцем матери; мать спускала ему с рук решительно все и часто давала возможность спасаться от наказаний, которым хотел его не раз подвергнуть отец.
Капитан Лебо был человек холодный, мрачный, говорил мало, но всегда грубым и решительным тоном; однако детей своих он любил и не жалел никаких средств, когда дело шло об удовлетворении их действительных потребностей; хотя он предназначал своего сына Шарля к адвокатуре, однако, заметив в нем наклонность к военным упражнениям, вручил ему в девятилетнем возрасте рапиру, а через несколько лет стал посылать его в фехтовальные залы и в академии; но владеть швейцарским карабином он хотел учить своего сына сам.
Капитан Лебо в молодости был одним из самых ловких охотников, верность его взгляда и прицела вошла чуть ли не в поговорку.
Но по силе, хладнокровию и ловкости его сын Шарль оставил отца далеко позади.
Когда ему было только двадцать лет, самые опасные фехтовальщики Парижа признавали его ловчее себя и отказывались с ним драться; ружьем, карабином и пистолетом молодой человек владел еще лучше и попадал в самые трудные цели. Он выигрывал самые невероятные пари, метко всаживая пулю во всякую указанную ему цель. Отец удивлялся такой ловкости сына и с гордостью говорил о нем своим друзьям.
Шарль, по тогдашнему выражению, служил и Фемиде, и Беллоне; его успехи в юриспруденции шли вровень с успехами и в искусстве владеть оружием; он блистательно сдал экзамены и был принят адвокатом в парижский парламент.
Разумеется, никто не предполагал, а Шарль еще менее, чем кто-либо, что скоро ему придется привыкать к суровой жизни дикаря среди полуцивилизованных колонистов Новой Франции.
Как и все молодые люди его возраста, Шарль Лебо был адвокатом без дел и состоял при прокуроре с крючковатыми локтями, которому Лебо-отец платил за сына ежемесячное вознаграждение.
Жизнь молодого адвоката была довольно печальная, отец закрыл для него свой кошелек; ему часто приходилось бы сидеть на пище св. Антония, если бы мать не помогала ему время от времени.
К несчастью, эта добрая женщина вскоре заболела и умерла после непродолжительной болезни; ее смерть была первым горем молодого человека, и горем самым большим, потому что оно испортило всю его карьеру и совершенно изменило его будущее.
Капитан Лебо боготворил жену; от горя после ее смерти он сделался еще мрачнее прежнего, отдалился от семьи, не хотел видеть никого из своих детей; последние оказались предоставленными самим себе в таком возрасте, когда им необходимо было иметь надежного руководителя на трудной жизненной стезе, всех терний которой он еще не знали.
Шарлю было тогда 21 год; он был еще совершенно неопытный в жизни мальчик, несмотря на его ум, толковость и даже некоторую природную хитрость, и он был до того наивен, что сначала его готовы были принять за дурачка.
Он был высок, строен и необыкновенно силен, черты его лица были красивы, привлекательны, манеры чрезвычайно приличны, но все это, к несчастью, портилось странным выражением его взгляда.
Его почти небесного цвета голубые глаза были велики и широко раскрыты, но были постоянно в движении, никогда не останавливались на одной точке, и это вечное движение придавало им какую-то удивленность, глуповатость и - скажем прямо - ошеломленность, вследствие чего он казался ужасно смешон, и никто не относился к нему серьезно; самая умная вещь, сказанная им, казалась глупостью, если на него взглянуть в это время; лишь тогда, когда он сердился - что было очень редко - или когда он был очень взволнован, его взгляд совершенно изменялся, но тогда он делался страшен, его глаза делались почти совершенно черными, и из них исходил невыносимый магнетический ток.
Молодой человек отлично сознавал свою мускульную силу и умение владеть всяким оружием, он знал, что как боец не имеет себе равных; эта уверенность в своем превосходстве обуславливала собою эту кротость и то терпение, которые он обнаруживал при всяком случае, когда требовалось избежать ссоры; но на самом деле молодой человек был тверд и стоек, хотя эта твердость и стойкость смягчалась наружной слабостью характера, происходившей от склонности к мечтаниям и созерцанию; он был ленив, но выказывал энергию и деятельность, когда того требовали обстоятельства, был серьезен и молчалив, но легко сочувствовал чужому действительному горю, вообще характер молодого человека еще не сформировался окончательно, вследствие чего представлял странную смесь контрастов; для того, чтобы он окончательно определился, недоставало сильного горя, тяжелого испытания. Когда Шарль был предоставлен самому себе и оставлен почти без всяких средств, потому что отец стал давать ему денег все меньше и меньше и наконец перестал его совсем принимать у себя, то случилось то, чего надо было ожидать: молодой человек попал в дурную компанию.
Так как богатство его отца было всем известно, то Шарль без труда доставал деньги не только для насущных потребностей, но и для удовольствий; денег он нашел даже слишком много, потому что вскоре совершенно запутался в долгах, которые не знал, чем заплатить; кредиторы обращались к капитану; тот гнал их из своего дома палкой и не хотел ничего слышать.
Наконец дела дошли до того, что молодой человек в одно прекрасное утро проснулся на соломе и без копейки денег, голодный, не евший двое суток. Он раздумывал о том, какой избрать род смерти: или сейчас с собой покончить, или прозаически умереть от голода, что не замедлило бы последовать в самом скором времени, или броситься в Сену - с камнем на шее, потому что он имел несчастье плавать как угорь, или повеситься на первой перекладине - кстати, на одной из них как раз был крючок, через который очень удобно было перекинуть веревку.
Шарль склонялся к повешению, потому что при его лености это был самый удобный способ: все у него было под руками, ему не приходилось себя тревожить; он уже рассчитывал, на какой высоте от пола находится перекладина, как вдруг дверь комнаты распахнулась настежь, и какой-то господин с улыбкой на лице вошел в комнату и приветствовал Шарля, как знакомый.
Этот господин был не более и не менее как друг капитана Лебо.
Молодой человек поклонился, нахмурившись, и указал посетителю на хромой табурет, вместе с соломенной подстилкой составлявший всю мебель жалкой конуры.
- Извините… извините… - сказал вошедший, продолжая улыбаться, и, обернувшись к двери, прибавил: - Войдите… ничего.
Вошли два человека в одежде рабочих, один нес стол и два стула, другой сгибался под тяжестью огромного чемодана.
Они поставили принесенное, поклонились и ушли.
- Что все это значит? - спросил Шарль, удивленный таким непонятным вторжением.
- Ничего, ничего, не беспокойтесь, - отвечал вошедший, делая рукою жест. - Ну же, идите, - прибавил он кому-то.
Вошли двое других мужчин - очевидно, трактирные служители; у них в руках были корзины; в одну минуту они накрыли стол на два прибора, сняли крышки с блюд, от которых пошел аппетитный запах, и разместили на столе дюжину бутылок чрезвычайно внушительного вида.
Покуда трактирные служители накрывали на стол, работник уставлял в комнате письменный стол с бумагой, перьями, чернилами, сургучом и пр., потом, когда удивленный молодой человек вскочил со своей соломенной подстилки и заходил, недоумевая, по комнате, тот же самый работник быстро выкинул подстилку в окно, сию же минуту заменив ее скромной, но удобной кроватью, приставил к ней ночной столик, повесил на стену зеркало и ушел с поклоном.
От изумления Шарль стоял неподвижно посреди комнаты, скрестив на груди руки; ему казалось, что все это - ужасный кошмар; он боялся проснуться и увидеть, как исчезнут все эти хорошие вещи, в которых он так нуждался.
Наконец он не выдержал:
- Ах, господин Лефериль, объясните ли вы мне все это?
Друг капитана носил имя Лефериль.
- Объясню все, что вам угодно, милое дитя мое, - добродушно отвечал тот, - но сначала усядемся лучше за стол: я еще не завтракал, мне до смерти есть хочется… А вам?
Это "а вам" показалось великолепным молодому человеку, не евшему двое суток; он пожал плечами, сел за стол и напустился на еду.
Завтрак был сытный, кушанья хорошо выбраны; оба принялись есть взапуски. В продолжение добрых двадцати минут слышалось только движение челюстей, стук вилок, звон стаканов и время от времени замечания, вроде следующих:
- Еще немножко - вот этого рагу; передайте мне жаркое из дичи; вот превосходные котлеты; эта форель бесподобна; вот отличное вино и т.п.
Но как бы ни был велик аппетит, в конце концов можно все-таки наесться по горло, когда нельзя больше проглотить ни одного кусочка; сотрапезники наши не замедлили до этого дойти, и им пришлось остановиться.
- Ах, - сказал Шарль, бросая презрительный взгляд на крючок, вбитый в балку, и ставя на стол пустой стакан, - давно уже я так не завтракал.
- Тем лучше, - отвечал, улыбаясь, г-н Лефериль, ловко занимавшийся приготовлением кофе. - Я про себя скажу то же самое, дитя мое; посмотрите-ка на наше поле битвы: все съедено до костей.
- Не считая восьми бутылок, в которых не осталось ни капли вина, - сказал, смеясь, молодой человек.
- Ну что ж, за едой хорошо немножко выпить, - отвечал Лефериль, наливая в чашки горячий кофе.
Господин Лефериль был маленький, кругленький толстяк с одутловатым и красноватым лицом; его серые, глубоко ушедшие в орбиты глаза светились хитростью и коварством, а толстые красные губы постоянно улыбались умильной улыбкой.
Он был дружен с капитаном Лебо уже лет тридцать, и Шарль знал, что он имеет на него очень большое влияние; г-н Лефериль служил несколько лет в Пуатуском полку и совершил несколько походов с капитаном Лебо; ему было за шестьдесят, и он имел хорошее состояние, происхождения которого, впрочем, никто не знал.
- Не пора ли начать беседу? - спросил Шарль с блаженной улыбкой.
- Погодите минуточку, - отвечал отставной капитан, - дайте мне закурить трубку; нет ничего лучше для пищеварения, как курить за кофе.
- Да, это правда, - сказал молодой человек, которому теперь, после плотного завтрака, все представлялось в розовом свете, - я тоже курю - отец приучил, к несчастью…
- У вас нет ни трубки, ни табаку, так, что ли?
- Именно так.
- Позвольте вам предложить на выбор, - грациозно сказал г-н Лефериль, кладя на стол несколько трубок и наполненный табаком кисет.
- Ну что же, я возьму, - весело сказал молодой человек, беря и набивая первую попавшуюся трубку.
Вскоре оба собеседника были окружены облаками дыма.
- Вы не ожидали меня сегодня, разумеется? - спросил отставной капитан между двумя затяжками.
- Признаюсь… я знаю, как вы дружны с моим отцом…
- Дитя мое, вы очень наивны, и вот почему вы должны были меня ждать.
- Гм! Может быть, но я вас не понимаю.
- А между тем это очень просто; возьмите же немножко коньяку, это очень хорошо с кофе.
Молодой человек налил себе коньяку, а Лефериль продолжал:
- Я не только друг вашего отца, но я был и другом вашей матери и поклялся ей присматривать за вами.
- Как! Вы?
- Да, милый друг, и я надеюсь, что честно исполнил поручение вашей матери, которое она сделала мне перед смертью; я ни на минуту не выпускал вас из виду; вы напроказили, очень напроказили.
- Но мой отец…
- Ваш отец - старый солдат; он человек цельный, у него есть определенные, неизменные убеждения, он признает одну только дисциплину; он не понимает, что в молодости нужно же пошалить, но он человек светский с ног до головы.
- Я знаю, сударь, и первый готов утверждать это; часто мне хотелось с ним повидаться, поговорить, признаться ему в своих ошибках; он постоянно меня отталкивал, упорно не хотел меня выслушать.
- Это - несчастье, большое несчастье; выкушайте-ка еще коньяку - отлично помогает пищеварению; но то, чего вам не удалось сделать, сделал я: я хотел вывести вас на широкую дорогу и спасти вас от вас самих.
- Вы! - вскричал Шарль с радостным изумлением.
- Я самый; слушайте: я добился от капитана уплаты ваших долгов, вы теперь не должны ни единой душе.
- Может ли быть? Вы этого добились?
- Вот вам, - сказал он, бросая на стол сверток бумаг, - возьмите, тут все ваши оплаченные обязательства.
- Правда! - вскричал молодой человек, окидывая взглядом бумаги. - Наконец-то я свободен!
- Свободен как воздух; знаете, пришлось заплатить 7700 ливров, кроме неустоек.
- О, как я вам обязан! - вскричал Шарль, протягивая Леферилю руку.
- Вы мне ничем не обязаны, милое дитя, - отвечал тот, крепко пожимая протянутую руку, - напротив, я вам обязан тем, что вы дали мне случай оказать вам услугу; выпейте немножко рому, этот напиток очень полезен после кофе. Ну, так слушайте.
- Я весь - внимание.
- Вы натворили много глупостей…
- Это правда, - перебил молодой человек, наливая себе рому, - но за это я жестоко наказан: клянусь вам, я теперь исправился.
- Надеюсь, дитя мое, но во всяком случае оставаться в Париже теперь для вас невозможно, по крайней мере, в течение нескольких лет; нужно, чтобы о вас позабыли.
- Совершенная правда, я понимаю, что мне следует уехать как можно скорее. Если бы это зависело только от меня, то я уже давно бы уехал, но ведь вы знаете, что у меня совершенно не было средств.
- В добрый час, я очень рад от вас это слышать; теперь я вижу, что имел основание поручиться за вас перед вашим отцом.
- Я вас не понимаю, сударь.
- Ваш отец долго упирался, прежде чем согласился на то, что я от него требовал, но наконец я добился от него одной вещи, поручившись, что вы примете известные условия. Он не хотел верить вашему исправлению.
- О!
- Что же делать, уж такой он человек.
- Но какие же условия? Я принимаю их, честное слово.
- Очень хорошо, я этого от вас и ожидал; но успокойтесь, условия не тяжелы.
- Я уже вам сказал, что приму всякие.
- В добрый час; прежде всего, ваш отец платит все ваши долги, возобновляет весь ваш гардероб, наконец, он дает вам 500 луидоров, которые вы найдете в этом чемодане, вот и ключи от него.
И, указывая жестом на чемодан, г-н Лефериль подал Шарлю связку ключей.
- Как вы добились этого от моего отца? - сказал удивленный молодой человек.
- Как видите, - добродушно отвечал отставной капитан.
- Чего же он требует от меня взамен?
- Пустяков, дитя мое, судите сами.
- Говорите же, мне так хочется знать.
- Рассказывать не долго, - отвечал г-н Лефериль, выколачивая трубку об стол, - прежде всего, я должен вам сказать, что один из моих старинных друзей, господин Окар, это имя вы, быть может, слышали…
- Действительно, я помню это имя.
- Очень хорошо. Так вот, этот Окар служит главным кригс-комиссаром флота в Ла-Рошели, я с ним поддерживаю постоянные сношения; недавно я получил от него письмо, в котором он просит найти ему секретаря.
- И вы подумали обо мне.
- Боже мой, ну да. Я сказал себе, что путешествие в Ла-Рошель ничего не значит для молодого человека; если Шарлю место не понравится, то он преспокойно может вернуться в Париж; во время же его отсутствия я постараюсь примирить с ним заочно отца, и все будет улажено.
- Вы - превосходный человек, сударь, вы действительно спасаете меня от самого себя, как вы выразились.
- Ну что толковать об этом! Я очень люблю своих друзей, вот и все, я рад для них сделать, что могу, - отвечал отставной капитан с улыбкой, которая могла бы навести молодого человека на размышления, если бы он ее заметил.
- Когда же нужно ехать?
- Да когда угодно, хоть завтра, если вас ничего не удерживает.
- О, решительно ничего, мне бы только поскорее уехать. Я уеду завтра.
- Итак, решено. Я вам дам рекомендательное письмо к господину Окару, вы отдайте его ему самому в руки; когда он прочтет его, он уже вас не выпустит.
И г-н Лефериль вторично улыбнулся такой же загадочной улыбкой, как и в первый раз.
Но Шарль опять не обратил на нее внимания.
Г-н Лефериль встал из-за обеденного стола и пересел к письменному, чтобы написать рекомендательное письмо.
- Ну, слава Богу, все сделано, - сказал он, вставая, когда написал письмо, - только не думайте, что я даю вам письмо Беллерофонта: я запечатал его потому, что написал также о некоторых секретных делах.
И он в третий раз улыбнулся странной улыбкой.
- О, что вы, помилуйте! - вскричал молодой человек.
- Я должен вас предупредить, - опять заговорил отставной капитан, - не беспокойтесь о своих делах, я беру на себя переслать вам чемодан в Ла-Рошель; вы найдете его уже там, когда приедете. Кстати, ваш отец дарит вам одну из своих лошадей, чтобы доехать до места назначения; там вы ее продадите, это тоже выгода. Сегодня вечером ее приведут к вам на постоялый двор под вывеской "Оловянное блюдо". Так вы рассчитываете завтра выехать?
- Завтра в семь часов утра я буду в седле.
- Ну, так счастливого пути, мое милое дитя, храни вас Бог!
Господин Лефериль в последний раз пожал руку Шарлю и ушел, повторив свой совет насчет лошади, чемодана и письма.
На другой день, согласно обещанию, Шарль Лебо выезжал из Парижа в семь часов утра.
Какой-то человек, спрятавшись в углублении двери, внимательно наблюдал за постоялым двором под вывеской "Оловянное блюдо", где Шарль садился на лошадь.
Когда этот человек увидел, что Шарль выезжает верхом из ворот постоялого двора, то вышел из своего угла и, потирая руки, сказал с дьявольским смехом:
- Отличная развязка! Мы развязались с ним, и надеюсь, что навсегда. Оттуда возврата нет.
Этот человек был господин Лефериль, интимный друг капитана Лебо.