Дюма без конца возвращался к этим свежим и причинявшим такую боль воспоминаниям детства, повлиявшим на всю его жизнь.
Генерала Дюма, отца писателя, Конвент призвал на защиту, когда 12 вандемьера IV года (4 октября 1795 г.) Париж был охвачен контрреволюционным мятежом.
Конвент направил бывшему тогда в отпуске генералу Александру Дюма, командовавшему Альпийской армией, следующее письмо, сама краткость которого свидетельствует о срочности:
"Генерал Дюма должен немедленно отправиться в Париж, чтобы принять командование вооруженными силами".
Приказ Конвента был доставлен в особняк Мирабо, но генерал Дюма уже три дня как уехал в Вилле-Коттре и получил письмо только 13-го утром.
Опасность росла с каждым часом. Больше нельзя было ожидать прибытия того, кому адресовано письмо. Наконец ночью народный представитель Баррас был назначен главнокомандующим. Ему был нужен помощник, и его выбор пал на Бонапарта.
"Вот так шанс, который только раз в жизни выпадает любому человеку и открывает ему дорогу в будущее, прошел мимо моего отца. Получив письмо, он немедленно выехал в Париж, но прибыл туда лишь 14-го.
Он увидел, что секции Парижа побеждены, а Бонапарт командует правительственными войсками".
Первые роли были распределены. Генерал Дюма будет отныне только на вторых ролях, даже если иногда ему и удастся принять участие в великих делах (таких, как захват горы Мон-Сени или оборона моста при Клаузене, после которой он получил прозвище тирольский Гораций Коклес, 24 марта 1797 г.).
В Египетском походе генерал Дюма командовал кавалерией. Тоскуя по революционным идеалам, он не скрывал недоверия, с которым относился к своему более удачливому сопернику. В своих "Мемуарах" его сын описывает знаменитую встречу отца с Бонапартом, "которая оказала такое большое влияние на судьбу моего отца и на мою собственную". Бонапарт потребовал объяснений по поводу собрания генералов, недовольных походом:
"- Да, собрание в Дамангуре действительно было. Да, генералы, разочарованные первым же переходом, задаются вопросом: какова цель кампании? Да, они видят в ней не общий интерес, но личные амбиции. Да, я говорил, что ради чести и славы моей родины я согласен обойти весь земной шар, но, если бы речь шла об удовлетворении ваших прихотей, я не сделал бы и шагу. Я повторяю вам все, что сказал тем вечером, и если негодяй, передавший вам мои слова, исказил их, то он не просто шпион, но и клеветник.
Бонапарт внимательно посмотрел на моего отца. Затем с подлинным волнением сказал ему:
- Значит, вы, Дюма, в душе противопоставляете меня и Францию? Вы полагаете, что я отделяю свои интересы от интересов страны, мое благополучие от ее благополучия?
- Я полагаю, что интересы Франции должны учитываться прежде интересов одного человека, каким бы великим он ни был… Я считаю, что благополучие народа не должно зависеть от благополучия одного человека.
- Значит, вы готовы меня покинуть?
- Да, как только я уверюсь, что вы не дорожите Францией.
- Вы ошибаетесь, Дюма… - холодно отвечал Бонапарт.
- Возможно, - сказал мой отец, - но я не терплю диктатуры, будь то диктатура Суллы или Цезаря.
- Чего же вы хотите?
- Вернуться во Францию при первой же возможности.
- Отлично, обещаю не чинить препятствий вашему отъезду.
- Благодарю, генерал. Это единственная милость, о которой я прошу.
Выходя, он услышал, что Бонапарт пробормотал несколько слов. Ему показалось, что он расслышал:
- Слепец, он не верит в мою удачу!"
Отплывая от берегов Египта после подавления бунта в Каире, "негр Дюма", как называл его Бонапарт, удалялся от великой судьбы.
Буря вынудила его корабль пристать к берегам Неаполитанского королевства, где он пробыл в плену до марта 1801 года. Вернувшись домой, больной, без гроша в кармане, он обратился к Бонапарту:
"Господин первый консул, Вы знаете, какие несчастья мне пришлось пережить. Надеюсь, что Вы не позволите человеку, разделявшему с Вами труды и опасности, прозябать в нищете. Меня постигло и другое горе - мое имя попало в список генералов запаса. Сами посудите, каково мне, в мои годы, с моим именем, быть вот так, одним росчерком пера, сброшенным со счетов. Я старше всех офицеров одного со мной звания. За мной немало побед, которые оказали решающее влияние на ход событий. Я всегда вел к победе защитников отечества. Я взываю к Вашему сердцу" (июль 1802 г.).
Единственный ответ, которого он удостоился, было разрешение получать пенсию по реформе 26 фруктидора X года (13 сентября 1802 г.). Его имени больше не было в списках дивизионных генералов Республики. Бонапарт обрек его военную карьеру на забвение.
"Я потерял здоровье, я обречен бедствовать и влачить жалкое существование. Нищета и тоска подтачивают мою жизнь. Единственное, что мешает мне погрузиться в отчаяние, - это мысль, что я служил под Вашим началом и Вы относились ко мне доброжелательно и с уважением. Я надеюсь, что рано или поздно Вы смягчите мою участь… Умоляю выплатить мне задержанное жалованье за время, которое я провел в плену на Сицилии, в размере 28 500 франков" (сентябрь 1803 г.).
Он не получил этих денег. Он умер в 1806 году, оставив жену и детей без средств к существованию. За несколько часов до смерти он пожелал, чтобы его похоронили на поле под Аустерлицем.
Дюма, всю жизнь чтивший память отца, испытывает к императору двойственные чувства - ненависть и любопытство. С одной стороны, император - гений, чья слава двадцать лет подряд опьяняла Францию, с другой стороны - "корсиканское чудовище", утопившее страну в крови, год за годом отбиравшее у нее детей, и в собственном "романе" Дюма - убийца его отца.
Однако во время Реставрации, по мере того как падает популярность Бурбонов, фигура императора - при его жизни в заточении на острове Святой Елены и после смерти - быстро обрастает мифами даже в памяти тех, кто в свое время проклинал его: "Дошло даже до того, что, сами не зная почему, мы с матерью, несмотря на все причины, которые у нас были ненавидеть Наполеона, стали гораздо сильнее ненавидеть Бурбонов, которые не сделали нам ничего плохого, а скорее даже наоборот".
Вот почему не приходится особенно удивляться, что в Париже молодой Дюма поступил писцом в канцелярию герцога Орлеанского, будущего короля Франции Луи-Филиппа, появлялся в бонапартистских салонах, например в салоне Антуана Винсена Арно: республиканцы, либералы, бонапартисты при поддержке ордена Святого Причастия объединялись в то время против Бурбонов. Также неудивительно, что в первых стихотворениях Дюма воспевается героика Империи, как в "Лейпсике" (sic) или в "Раненом орле", посвященном Антуану Винсену Арно, хотя нужно отметить, что Дюма пишет скорее о поражениях, нежели о победах.
"Три славных дня", когда был изгнан старый король Карл X, последний из Бурбонов, правивших во Франции, возродили культ Императора. Вдали от полей сражения и биваков не менее семи Наполеонов состязались в свете рампы: "Наполеон в Шенбрунне" - в театре "Porte-Saint-Martin", принесший фантастические сборы, другой Наполеон - в театре "Nouveaute's", третий - в "Variétés" - и так далее - в "Ambigu-Comique", "Gaîté", "Cirque-Olympique".
Александру Дюма, молодому автору, прославившемуся пьесой "Генрих III и его двор", не дает покоя директор "Одеона" Гарель, который обещает ему золотые горы и требует своего "Наполеона". Молодой автор наконец уступает. Вместе с Корделье-Делану он набрасывает канву: шпион, спасенный Наполеоном от расстрела в Тулоне, следует за императором на протяжении всей его головокружительной карьеры и даже отправляется за ним на остров Святой Елены. Двадцать три картины, посвященные историческим событиям и жизни императора, написаны на основе тех источников, которыми удалось воспользоваться: это "Мемуары" Бурьена, "История Наполеона" барона Норвенса, "Победы, завоевания, поражения и неудачи гражданских войн французов с 1792 по 1815 г.", "Мемориал Святой Елены" Лас Каза.
Здесь Наполеон предстает таким, каким его сделали легенды, - гением, чьих замыслов не поняли посредственные современники, жертвой предателей, неверных, как флюгер, политиков, которых он вытащил из грязи, - тех, кто в то время, когда была написана драма, скопом переходил на сторону Луи-Филиппа. Только народ в образе безграмотного солдата Лорена сохранил нерушимую верность Императору. Тот народ, который сражался на баррикадах в 1830 году, изгоняя Бурбонов.
Вечер премьеры, 10 января 1831 года, представлял наблюдателю странное зрелище - то ли бунт, то ли солдаты отправляются на войну; национальные гвардейцы заполнили зал. Занавес поднялся под восторженные крики. Декорации - вроде редута перед Тулоном, через бойницы видны осажденный город и цепь скал, на которых устроены укрепления, - были великолепны. Ярмарка в Сен-Клу, балаганы, апартаменты и сад Тюильрн, интерьеры Дрезденского дворца - резиденции саксонского короля, Бородино, зал в Кремле, лачуга у Березины (перед сражением), высоты Монтро, салон в Сен-Жерменском предместье, парижская улица, зал во дворце Фонтенбло, двор Белой Лошади там же, порт Портоферрайо, долина Джеймстаун на Святой Елене… Этого перечисления достаточно, чтобы показать, что сюжетная линия, быстро миновав период взлета Наполеона Бонапарта, замедляет ход, чтобы подробно рассказать о падении Императора. Здесь перед зрителями предстает побежденный Наполеон.
В антрактах национальные гвардейцы на барабанах и трубах исполняли военные марши. Фредерик Леметр, игравший Наполеона, не имел ни малейшего сходства с императором. Но он был в простом сером сюртуке, он погибал на Святой Елене, и этого было достаточно. В зале сначала слышались рыдания, потом он взорвался аплодисментами. Когда актеры вышли на поклон, несчастного Делетра, который имел несчастье играть Хадсона Лоу, освистали.
Но Дюма не питал иллюзий относительно литературных достоинств своей пьесы. А если б питал, его друг, роялист Альфред де Виньи, мгновенно бы его отрезвил: "Плохая пьеса, скверное действие! - писал он. - Испытывая гнев к королю, Дюма заставил Наполеона произносить суровые слова против Бурбонов. "Ко мне были несправедливы", - говорит он, и я упрекаю Дюма в том, что он несправедлив к побежденным".
Несомненно, именно на эти упреки отвечает Дюма в предисловии к пьесе, которую он посвятил французскому народу. Он отметает все упреки в неблагодарности.
"Я сын республиканского генерала Александра Дюма, умершего в 1806 году, после того как в неаполитанской тюрьме его одиннадцать раз пытались отравить.
Он умер в опале, вызвав гнев Императора тем, что не принял его планы колонизации Египта, - и это была его ошибка, - и тем, что отказался, когда тот взошел на престол, подписать реестры коммуны, - и в этом он был прав.
Мой отец был из тех железных людей, которые верят, что душа - это совесть, поступают в соответствии с ее велениями и умирают в нищете.
Да, мой отец умер в бедности. Ему остались должны двадцать восемь тысяч франков задержанного жалованья, их не выплатили и его вдове. Должны были назначить вдове пенсию, ее не назначили. Кровь моего отца, пролитую за Республику, не оплатила ни Империя, ни реставрированная монархия. Я благодарю Империю и реставрированную монархию - они сделали меня свободным".
Хотя пьеса, озаглавленная "Наполеон Бонапарт, или Тридцать лет истории Франции", была написана на потребу публики, она тем не менее подтолкнула Дюма к размышлениям о роли Наполеона в истории Франции. "Почему один и тот же человек, столь могущественный в начале жизненного пути, так немощен на его закате? Почему в определенный момент, в самом расцвете, в возрасте сорока шести лет, удача покинула его и фортуна отвернулась от него?" - спрашивал он себя. Два года спустя в книге "Галлия и Франция" (1833) он находит ответ: Наполеон был лишь инструментом в руках Господа. Бог раздавил его, как только он перестал быть нужен Ему:
"По моему мнению, на протяжении всей истории Промыслом Всевышнего были избраны три человека, чтобы осуществить возрождение человечества, - Цезарь, Карл Великий и Наполеон.
Цезарь подготовил приход Христианства;
Карл Великий - Культурное возрождение;
Наполеон - Освобождение.
[…] Когда 18 брюмера Наполеон захватил Францию, она еще не оправилась от потрясений гражданской войны. Бросаясь из крайности в крайность, в одном из своих порывов она настолько вырвалась вперед, что другие народы остались далеко позади. Равновесие общего развития было нарушено чрезмерным развитием одной нации. Франция обезумела от свободы и, по мнению остальных монархов, ее следовало обуздать, чтобы вылечить. В это время на сцене появился Наполеон, движимый деспотизмом и военным гением. Наполеон, выходец из народа и в то же время аристократ; отстававший от стремлений Франции, но опережавший стремления Европы; человек, тормозивший внутреннее развитие, но стимулировавший развитие внешнее.
Безумные монархи объявили ему войну!
Тогда Наполеон обратился к самому чистому, умному, прогрессивному, что было во Франции, он создал армии и наводнил ими Европу. Эти армии несли смерть королям и дыхание жизни народам. Повсюду, где идеи Франции пускали корни, Свобода шла вперед семимильными шагами, ветер подхватывал революции, как семена, брошенные сеятелем.
[Начался гибельный поход в Россию.] Миссия Наполеона завершилась, наступил миг его падения, ибо теперь его поражение было столь же необходимо для свободы, как прежде было необходимо его возвышение. Царь, благоразумный с врагом-победителем, обыкновенно теряет разум, видя врага поверженного […]
Бог отвернулся от Наполеона, но для того чтобы Небесные напасти стали более видны средь дел человеческих, на это раз не люди сражались с людьми, а времена года перевернулись, нагрянули снег и холода - вот те силы, что погубили армию. […]
Так, с промежутком в девятьсот лет, словно живые доказательства того, о чем мы говорили выше, - чем выше гений, тем более он слеп, - в истории появлялись:
Цезарь, язычник, подготовил Христианство;
Карл Великий, варвар, - Культуру;
Наполеон, деспот, - Освобождение.
Напрашивается мысль: не один ли и тот же человек появляется в разные эпохи под разными именами, чтобы осуществлять единый замысел?"
Это провиденциалистское понимание судьбы Наполеона не претерпит сильных изменений в следующих произведениях Дюма. На нем основана, в частности, его книга "Наполеон", написанная по договору с издательством в 1839 году, которая не вызвала особого интереса читателей: "Я ожидал, что в этом эпизоде [сражение при Ватерлоо] автор употребит всю мощь своего таланта, всю энергию мысли. Но нет… Я увидел это лишь на десяти страницах "Побед и завоеваний", хорошо написанных и высоко оцененных", - пишет Марк де Сент-Илэр, чьи труды послужили источником для второй части "Шевалье де Сент-Эрмина".
Не изменится и отношение Дюма к Бонапартам. Во время путешествия в Швейцарию Дюма посетил 13 сентября 1832 года королеву Гортензию в замке Арененберг. В июне 1840 года он встретился во Флоренции с другими членами семьи Бонапарт и завязал с ними такие тесные отношения, что по возвращении во Францию в 1844 году говорил, что ему "семья Наполеона поручила просмотреть четыре рукописи генерала Монтолона [заключенного вместе с Луи-Наполеоном Бонапартом, будущим Наполеоном III], посвященные времени пленения Императора", и просит министра Танги Дюшателя добиться для него "разрешения на пять или шесть встреч с узниками крепости Гам, употребив на это все имеющиеся" у того полномочия. Разрешение было получено.
"Отправившись в Бельгию, мы [Дюжарье, управляющий "Ля Пресс" и Дюма] остановились на один день в Гам. Двенадцать лет назад в Арененберге меня принимала королева Гортензия, и я подумал, что не могу миновать город, где ее сын томился в заключении, не поблагодарив за гостеприимство, оказанное мне его матерью. К тому же я имел честь познакомиться во Флоренции с королем Луи, королем Жеромом и королем Жозефом. Я прошу Венский конгресс извинить меня, ибо я называю королями тех, кто более не являются монархами, а самым почитаемым величеством для меня является величество свергнутое или умершее. Принц Луи, хотя и был теперь пленником, оставался для меня французским принцем и имел полное право на дань уважения.
В мой первый визит мы беседовали с Его Высочеством принцем Луи о его семье, в то время как в соседней комнате Вы договаривались с графом Монтолоном об условиях публикации его рукописи. Когда на следующий день я вернулся, чтобы попрощаться с принцем, они оба просили показать им корректуру рукописи, которую Вы собирались публиковать, так как граф, находившийся в заключении в 30–40 лье от Парижа, не имел другой возможности увидеть ее. Я согласился, в первую очередь ради принца, а также ради всей этой благородной семьи, находящейся в изгнании, от лица которой он говорил со мной. Это была единственная услуга, которую я мог ему оказать".
"Записки о заключении императора Наполеона на острове Святой Елены", написанные генералом Монтолоном и переписанные Дюма, - большие фрагменты рукописи хранятся в Праге - были опубликованы в двух томах в издательстве Paulin в 1847 году.
Отношение к Наполеону как к инструменту судьбы вновь звучит в лекции, которую мы цитировали выше, или в том диалоге, который Дюма ведет с самим Императором:
"Нет, Ваше Величество, Ваша слава не пострадала, так как Вы боролись с судьбой. Победители, которых звали Веллингтон, Бюлов, Блюхер, лишь имели человеческий образ, на самом деле это были духи, посланные Всевышним, чтобы повергнуть Вас, восставшего на Него: Вы стали отстаивать интересы королей в то время, когда Вам было поручено вступиться за народ.
Провидение, Ваше Величество, Провидение!
Всю ночь Иаков боролся с ангелом, которого принял за человека. Трижды был повержен тот, кто был первым силачом Израиля! Когда же наступило утро, он подумал, что сходит с ума, не понимая своего троекратного поражения.
Так же и Вы, Ваше Величество, были сражены трижды. Трижды чувствовали, что Вашу вздымающуюся грудь попирает колено Божественного победителя!
В Москве, Лейпциге и Ватерлоо".
Все те же чувства к этому человеку испытывает он, когда последним трагическим усилием пытается восполнить пробел, зияющий в "Драме Франции". Он выводит Наполеона на сцену в "Белых и Синих", он следит за звездой Наполеона в романе "Шевалье де Сент-Эрмин".
Действие романа начинается за год до рождения автора - в 1802 году, воспетом его современником и близким другом Виктором Гюго:
Два года веку! Рим виднее стал, чем Спарта,
Уже Наполеон глядел из Бонапарта.
Под маской консула сквозь прорези глазные
Лик императора виднелся не впервые.
Сын Монте-Кристо