Как только Бонапарт вставал, камердинер Констан брил и причесывал его. Бурьен читал ему вслух газеты, всегда начиная с "Монитёра", хотя Бонапарт интересовался только английскими или немецкими газетами. Когда Бурьен произносил название одной из десяти-двенадцати французских газет, выходивших в то время, Бонапарт говорил ему:
- Дальше, дальше, они пишут только то, что я им разрешаю.
Закончив туалет, Бонапарт поднимался вместе с Бурьеном в кабинет. Здесь его уже ждали утренние письма, которые следовало прочитать, и доклады за прошедший день, которые нужно было подписать.
Ровно в десять утра распахивалась дверь, и дворецкий объявлял:
- Завтрак генералу подан!
Скромный завтрак состоял из трех блюд и десерта. Одним из блюд почти всегда был цыпленок в масле с чесноком, которого ему впервые подали утром в день битвы при Маренго. С тех пор он так и назывался - "цыпленок а-ля Маренго".
Бонапарт пил мало вина, и только бордо или бургундское, после завтрака или обеда он выпивал чашку кофе.
Если он засиживался за работой позже обычного, то в полночь ему подавали чашку шоколада.
С молодых лет он пристрастился к табаку, но нюхал его не более трех-четырех раз в день и тогда брал небольшие понюшки из очень элегантных золотых или эмалевых табакерок.
В этот день Бурьен в половине шестого, как обычно, спустился в кабинет, распечатал письма и положил их на большом письменном столе - самые важные вниз, чтобы Бонапарт прочел их последними и они запомнились бы ему.
Когда часы пробили семь, он решил, что пора будить генерала.
Однако, к своему огромному удивлению, он застал г-жу Бонапарт одну и в слезах.
Излишне говорить, что у Бурьена был ключ от спальни Бонапарта и при необходимости он мог войти туда в любое время, днем и ночью.
Увидев Жозефину в слезах, Бурьен хотел было уйти. Но она удержала его и велела сесть на край кровати. Она очень любила Бурьена и знала, что ему можно довериться.
Встревоженный, Бурьен приблизился.
- О, сударыня, - спросил он, - не случилось ли чего с первым консулом?
- Нет, Бурьен, нет! - отвечала Жозефина, - случилось со мной…
- Что же, сударыня?
- Ах, милый Бурьен, я так несчастна!
Бурьен рассмеялся:
- Я, кажется, знаю, в чем дело, - сказал он.
- Поставщики… - пролепетала Жозефина.
- Отказываются отпускать вам товар?
- О, если бы только это!
- Неужели они имели наглость потребовать денег? - смеясь, спросил Бурьен.
- Они угрожают мне преследованием! Представьте мое смятение, дорогой Бурьен! Что, если они обратятся прямо к Бонапарту!
- Неужели вы думаете, что они осмелятся?
- Именно так!
- Но это невозможно!
- Вот, возьмите…
Жозефина вытащила из-под подушки бумагу с гербом Республики.
Это было адресованное первому консулу требование погасить долги его жены, г-жи Бонапарт, - сорок тысяч франков за перчатки.
По счастливой случайности письмо - оно было составлено по поручению г-жи Жиро - попало в руки жены, а не мужа.
- Черт побери! - сказал Бурьен. - Это уже серьезно! Похоже, вся ваша свита пользовалась услугами этой дамы…
- Вовсе нет, дорогой Бурьен, эти сорок тысяч - только за мои перчатки.
- Только за ваши?
- Да.
- Значит, вы не платили десять лет?
- Я полностью расплатилась с торговцами 1 января в прошлом году. Я выплатила им триста тысяч франков. Я так дрожу теперь именно потому, что хорошо помню гнев Бонапарта в тот раз.
- И вы потратили сорок тысяч на перчатки с 1 января прошлого года?..
- Похоже, что так, раз с меня требуют именно столько денег.
- Допустим, но чего же вы хотите от меня?
- Если Бонапарт сегодня в хорошем настроении, я бы хотела, чтобы вы поговорили с ним об этом.
- Но, прежде всего, почему он не с вами? Не случилось ли семейной ссоры?
- Нет, совсем нет! Вчера вечером он ушел вместе с Дюроком в прекрасном настроении, чтобы "прощупать", как он выражается, настроения парижан. Он, должно быть, поздно вернулся и, чтобы меня не беспокоить, лег в своей холостяцкой комнате.
- Если он в хорошем настроении и я заговорю с ним о ваших долгах, а он спросит, насколько они велики, что мне сказать?
- Ах, Бурьен!
Жозефина спрятала голову под одеяло.
- Цифра настолько ужасна?
- Она огромна!
- Ну же, сколько?
- Я не решаюсь сказать…
- Триста тысяч франков?
Жозефина вздохнула.
- Шестьсот тысяч?..
Снова вздох, еще более горестный, чем первый.
- Признаюсь, вы меня пугаете, - сказал Бурьен.
- Я всю ночь провела в подсчетах с моей милой подругой, госпожой Гюло. Она прекрасно разбирается в этом, а я… Бурьен, вы сами знаете, я ничего в этом не понимаю.
- И вы должны…
- Более миллиона двухсот тысяч франков.
Бурьен отшатнулся.
- Вы правы, - сказал он на этот раз без тени улыбки, - первый консул будет в ярости.
- Мы скажем ему только о половине долга, - сказала Жозефина.
- Скверная мысль, - ответил Бурьен, качая головой. - Раз уж вы решились, советую признаться во всем.
- Нет, Бурьен! Нет, ни за что!
- Но где же вы возьмете другие шестьсот тысяч?
- О! Ну, во-первых, я больше не буду делать долгов, от этого слишком большие неприятности.
- А другие шестьсот тысяч? - повторил Бурьен.
- Я понемногу выплачу их из своих сбережений.
- Вы не правы. Первый консул не ожидает услышать о чудовищном долге в шестьсот тысяч, и сердиться из-за миллиона двухсот он будет не больше, чем из-за шестисот. Кроме того, чем сильнее удар, тем больше он ошеломит его. Он даст нужную сумму, и вы навсегда рассчитаетесь с долгами.
- Нет, нет! - воскликнула Жозефина, - Не просите меня, Бурьен! Я знаю его, у него случится припадок от ярости, а я совершенно не могу выносить его грубость!
В эту минуту послышался звонок - Бонапарт звал дежурного - несомненно, затем, чтобы узнать, где Бурьен.
- Это он, - сказала Жозефина, - он уже в кабинете. Идите скорее к нему, и если он в хорошем настроении…
- Миллион двести тысяч, не так ли? - спросил Бурьен.
- Нет! Ради всего святого, шестьсот и ни су больше!..
- Вы так решили?
- Умоляю вас!
- Хорошо.
И Бурьен ринулся к маленькой лестнице, которая вела в кабинет первого консула.
II
КАК ВЫШЛО, ЧТО ДОЛГИ ЖОЗЕФИНЫ ОПЛАТИЛ ВОЛЬНЫЙ ГОРОД ГАМБУРГ
Вернувшись в большой кабинет, Бурьен увидел первого консула возле письменного стола читавшим утреннюю почту, уже, как было сказано, распечатанную и просмотренную Бурьеном. На первом консуле была форма дивизионного генерала республики: синий редингот без эполет, расшитый золотыми лавровыми листьями, замшевые штаны, красный жилет с широкими лацканами и сапога с отворотами.
Услышав шаги секретаря, Бонапарт обернулся.
- А, вот и вы, Бурьен, - сказал он. - Я звонил Ландуару, чтобы он позвал вас.
- Я спускался к госпоже Бонапарт, генерал, полагая, что найду вас там.
- Я спал в большой спальне.
- О! - воскликнул Бурьен, - в кровати Бурбонов!
- Ну да.
- И как вам там спалось?
- Плохо. Доказательство этому то, что я уже здесь, и вам не пришлось меня будить. Для меня там слишком мягко.
- Вы прочли три письма, которые я отложил для вас?
- Да. Вдова старшего сержанта консульской гвардии, убитого при Маренго, просит меня стать крестным ее сына.
- Что ей ответить?
- Я согласен. На крестинах меня заменит Дюрок. Ребенка назвать Наполеоном, матери назначить пожизненную ренту в пятьсот франков, которая затем перейдет к ее сыну. Напишите ей об этом.
- А что ответить женщине, которая верит в вашу удачу и просит назвать ей три числа для лотереи?
- Это сумасшедшая. Но поскольку она верит в мою счастливую звезду, никогда до сих пор не выигрывала и уверена, что ей повезет, если я назову три числа, то ответьте ей, что в лотерею выигрывают только в те дни, когда не делают ставок. Доказательство тому, что, ни разу не выиграв в те дни, когда она делала ставки, она выиграла триста франков в тот день, когда забыла поставить.
- Итак, я пошлю ей триста франков?
- Да.
- Генерал, а последнее письмо?
- Я начал читать его, когда вы вошли.
- Продолжайте, это будет вам интересно.
- Прочитайте его мне. Почерк неровный, меня это утомляет.
Бурьен, улыбнувшись, взял письмо.
- Я знаю, почему вы смеетесь, - сказал Бонапарт.
- Вряд ли, генерал, - возразил Бурьен.
- Вы подумали, что тот, кто разбирает мой почерк, сможет разобрать любой, даже кошек и прокуроров.
- Бог мой, вы угадали.
И Бурьен прочитал:
"Джерси, 26 февраля 1801 г.
Генерал, я полагаю, что теперь, когда Вы вернулись из великих походов, я могу отвлечь Вас от повседневных трудов и напомнить о своем существовании. Вы, возможно, удивитесь, что обстоятельство, благодаря которому я имею честь писать Вам, столь ничтожно. Вы, конечно, помните, генерал, что когда Вашему батюшке пришлось забрать Ваших братьев из колледжа в Отене и отправиться навестить Вас в Бриенн, у него не оказалось наличных денег. Он прост у меня двадцать пять луидоров, и я с удовольствием одолжил их ему. Позже, по возвращении, он не имел возможности вернуть их мне. Когда я покидал Аяччо, Ваша матушка намеревалась продать кое-что из столового серебра, чтобы расплатиться. Я отверг это предложение и сказал ей, что оставлю г-ну Суиру pàcnucKy Вашего отца и что она расплатится, когда сможет. Я полагаю, что она так и не дождалась подходящего случая, прежде чем грянула Революция.
Вы сочтете странным, генерал, что я отрываю Вас от Ваших занятий из-за столь скромной суммы, но положение мое таково, что эта ничтожная сумма теперь представляется мне значительной. Я изгнан из родной страны и вынужден искать прибежища на острове, пребывание на котором для меня отвратительно. Все здесь настолько дорого, что необходимо быть богачом, чтобы жить здесь. С вашей стороны было бы огромным благодеянием, если бы Вы выслали мне сумму, которая раньше ничего для меня не значила".
Бонапарт кивнул. Бурьен заметил этот жест.
- Вы помните этого славного человека, генерал? - спросил он.
- Отлично помню, - ответил Бонапарт. - Помню, как будто это было вчера. Отец при мне получил эти деньги в Бриенне. Этого человека зовут Дюросель.
Бурьен взглянул на подпись.
- Действительно, так, - сказал он. - Но здесь есть и второе, более знаменитое имя.
- И как же оно звучит?
- Дюросель Бомануар.
- Нужно узнать, не из бретонских ли он Бомануаров. Это достойное имя.
- Я продолжаю?
- Конечно.
Бурьен стал читать дальше:
"Вы понимаете, генерал, что в возрасте восьмидесяти шести лет, шестьдесят из которых отданы бессменной службе на благо родины, тяжело быть изгнанным отовсюду, найти прибежище на Джерси и влачить существование, полагаясь лишь на слабую помощь, которую правительство оказывает французским эмигрантам. Я сказал "эмигрантам", потому что меня заставили стать одним из них. У меня и в мыслях не было бежать, мое единственное преступление заключается в том, что я был старейшим генералом кантона и награжден большим крестом Людовика Святого.
Однажды вечером ко мне пришли, чтобы меня убить, выломали дверь. Я услышал крики соседей, и мне не оставалось ничего иного, как бежать в чем есть. Я понял, что во Франции моя жизнь под угрозой, бросил все, что имел, - состояние, недвижимость, - и, не имея другого угла на родине, приехал сюда, вслед за высланным ранее братом. Он гораздо старше меня и впал в детство, я ни за что не покину его. Во Франции осталась моя восьмидесятилетняя мачеха, которой отказали в выплате причитающейся ей доли наследства ее покойного мужа, сославшись на то, что все мое имущество конфисковано. Таким образом, если ничего не изменится, я умру банкротом, и это приводит меня в отчаяние.
Признаюсь, генерал, я плохо владею новым стилем, но если следовать старым обычаям, остаюсь Вашим покорным слугой,
Дюросель Бомануар
- Итак, генерал, что вы на это скажете?
- Я скажу, - отвечал первый консул дрогнувшим голосом, - что подобные вещи глубоко трогают меня. Бурьен, это - священный долг. Напишите генералу ответ, я поставлю свою подпись. Отправьте ему десять тысяч франков на первое время, ибо я собираюсь сделать гораздо больше для человека, который помог моему отцу. Я позабочусь о нем… Кстати, о долгах, Бурьен. У меня к вам серьезный разговор…
Нахмурившись, Бонапарт сел. Бурьен стоял перед ним.
- Я хочу поговорить с вами о долгах Жозефины.
Бурьен вздрогнул.
- Вот как, - сказал он, - кто же сообщил вам о них?
- Глас народа.
Бурьен поклонился с видом человека, который не понимает, о чем идет речь, но не осмеливается спрашивать.
- Вообрази, Бурьен, - иногда Бонапарт, забывшись, говорил старому товарищу "ты", - я отправился прогуляться вместе с Дюроком, чтобы самому послушать, что говорят в городе.
- И вы услышали много неприятного о первом консуле?
- Да меня чуть не поколотили за то, что я дурно высказывался о нем, - со смехом ответил Бонапарт. - Если бы Дюрок не пустил в ход дубину, я думаю, нас бы арестовали и отправили на пост Шато-д'О.
- Однако все это не объясняет, каким образом среди похвал первому консулу зашла речь о долгах госпожи Бонапарт.
- Похвалы первому консулу перемежались очень неприятными словами о его жене. Говорят, что госпожа Бонапарт разоряет мужа своими туалетами, что она повсюду наделала долгов, что самое простое ее платье стоит сотню луидоров, а самая скромная шляпка - сто франков. Как ты понимаешь, Бурьен, я всему этому не верю, но дыма без огня не бывает. В прошлом году я оплатил долгов на триста тысяч франков. Допустим, это случилось из-за того, что я не присылал денег из Египта, но теперь дело обстоит иначе. Каждый месяц я даю Жозефине шесть тысяч франков на туалеты. Я считаю, что этого ей должно хватать. Несчастная Мария-Антуанетта лишилась популярности именно из-за подобных сплетен. Бурьен, я хочу, чтобы ты узнал у Жозефины, как обстоят дела, и все уладил.
- Вы не можете себе представить, - ответил Бурьен, - как я счастлив, что вы сами об этом заговорили. Сегодня утром, когда вы с нетерпением ждали меня, госпожа Бонапарт просила меня поговорить с вами о неприятном положении, в которое она попала.
- Неприятное положение? Бурьен, что вы имеете в виду? - спросил Бонапарт у своего секретаря, снова перейдя на "вы".
- Я думаю, что она очень расстроена.
- Кем?
- Кредиторами.
- Кредиторами? Я полагал, что избавил ее от них!
- Совершенно верно, но это было год назад.
- И что же?
- За год ситуация совершенно изменилась. Год назад она была женой генерала Бонапарта, теперь она - супруга первого консула.
- Бурьен, этому нужно положить конец! Я не желаю больше слышать ничего подобного.
- Совершенно с вами согласен, генерал.
- Вы проследите, чтобы всем было уплачено.
- Прекрасно! Дайте мне необходимую сумму, и ручаюсь, что все будет немедленно улажено.
- Сколько вам нужно?
- Сколько мне нужно?.. Э… Ну…
- Говорите!
- Видите ли, именно это госпожа Бонапарт не решается вам сказать.
- Как?! Она не решается? А ты?
- Я тоже, генерал.
- Ты тоже? Должно быть, это бешеные деньги!
Бурьен испустил вздох.
- Хорошо, - продолжал Бонапарт, - если я прикину по прошлому году и дам тебе триста тысяч франков…
Бурьен молчал. Бонапарт с беспокойством посмотрел на него.
- Говори же, болван!
- Ну что же, генерал, если вы дадите мне триста тысяч, этого хватит, чтобы рассчитаться с половиной долгов.
- С половиной! - воскликнул Бонапарт, вставая. - Шестьсот тысяч! Она должна… шестьсот тысяч франков?..
Бурьен кивнул.
- Она сама вам это сказала?
- Да, генерал.
- И где же, по ее мнению, я должен взять эти шестьсот тысяч? Из пятисот тысяч, которые положены мне как консулу?
- О, она надеется, что у вас отложено несколько тысяч.
- Шестьсот тысяч франков!.. - повторил Бонапарт. - Моя жена тратит шестьсот тысяч на платья, а я назначаю пенсию в сто франков вдовам и детям храбрецов, погибших у Пирамид и Маренго! И даже этого я не могу дать всем нуждающимся! Они целый год живут на сто франков, а госпожа Бонапарт носит платья за сто луидоров и шляпки за двадцать пять. Бурьен, вы, должно быть, плохо расслышали. Не может быть, чтобы это было шестьсот тысяч.
- Я все прекрасно расслышал, генерал. Госпожа Бонапарт поняла, как обстоят дела, только вч" ера вечером, когда увидела счет за перчатки на сорок тысяч франков.
- Что вы сказали?! - воскликнул Бонапарт.
- Я сказал, сорок тысяч за перчатки, генерал. Что делать? Положение именно таково. Вчера вечером госпожа Бонапарт вместе с госпожой Гюло занималась подсчетами. Всю ночь она проплакала, сегодня утром я застал ее в слезах.
- О! Пусть поплачет! Пусть плачет от стыда, от угрызений совести! Сорок тысяч на перчатки!.. За сколько времени?
- За год, - отвечал Бурьен.
- За год! Содержание сорока семей! Бурьен, я хочу видеть все счета.
- Когда?
- Немедленно. Сейчас восемь часов. На девять я назначил аудиенцию Кадудалю, так что у меня есть время. Немедленно, Бурьен, немедленно!
- Вы правы, генерал, покончим с этим делом, раз уж мы взялись за него.
- Принесите мне все счета! Все, вы слышите? Мы вместе просмотрим их.
- Бегу, генерал.
И Бурьен действительно ринулся бегом по лестнице, которая вела в покои г-жи Бонапарт.
Оставшись один, первый консул принялся мерить кабинет шагами, сложив руки за спиной. Его плечо подергивалось, губы сжимались, и он шептал:
- Я должен был вспомнить, что говорил мне Жюно у фонтанов Месудии, должен был прислушаться к словам братьев, Жозефа и Люсьена, которые говорили, что мне не следует видеться с ней по возвращении. Но как устоять перед Гортензией и Евгением! Милые дети! Только из-за них я вернулся к ней! О, развод! Я сохраню его во Франции, хотя бы лишь для того, чтобы отделаться от этой женщины, которая не может подарить мне наследника и лишь разоряет меня!