Дверь в кабину пилота все еще была открыта, и один из летчиков как раз начал залезать внутрь. Из кабины торчали только его ноги и пухлая задница в сером комбинезоне. Шон сунул руку ему между ног и схватил его за гениталии. Летчик пронзительно вскрикнул, а Шон тем временем вытащил его из кабины и толкнул к выложенной мешками с песком стене.
Вращающиеся лопасти пронзительно засвистели, когда турбины вышли на полные обороты, и Шон запрыгнул на подножку вертолета с выставленным вперед автоматом.
Пилот, сидевший за штурвалом, оказался молодым, с коротко стриженными светлыми волосами парнем. В спешке готовя вертолет к взлету, он даже забыл надеть летный шлем. Летчик повернул голову и взглянул на Шона. Его лицо было покрыто багровыми прыщами, а широко распахнутые глаза были бледно-голубыми. Он испуганно захлопал глазами, когда Шон дотронулся дулом автомата до его носа и сказал:
– Концерт окончен, Ваня. Пошли-ка мы домой.
Стало ясно, что этот вертолет не собирался совершать утренний вылет, и экипаж просто пытался поднять его в воздух в связи с начавшейся атакой. Прошло не более десяти минут с тех пор, как первая мина разорвалась на территории базы. Им просто не хватило времени, хотя они почти завершили подготовку к взлету.
– Выключи двигатель, – сказал Шон пилоту и подкрепил приказ, ткнув тому автоматом в лицо. У молодого пилота тут же пошла носом кровь, а бледно-голубые глаза наполнились слезами.
С неохотой он нажал на кнопку выключателя топливного насоса. Лопасти медленно замерли.
– Выходи! – сказал Шон, и пилот сразу понял значение жеста и тон приказа, расстегнул ремни безопасности и вылез из вертолета.
Шон выстроил пилота, летного инженера и троих механиков у стены.
– Добро пожаловать в капиталистический мир, товарищи, – поприветствовал он их, затем бросил взгляд на вертолет. – Джекпот! – ухмыльнулся он, все еще находясь во власти возбуждения от адреналина, переполняющего кровь. – Мы получили настоящий, живой, абсолютно исправный "хайнд". Что скажешь, Матату?
Матату переживал час торжества, поэтому важно предложил:
– Давай убьем их прямо сейчас, – весело предложил он. – Дай мне бандуки. Позволь мне убить их для тебя.
Шон только раз в жизни видел, как Матату стреляет, – когда ради шутки дал ему свой "577". Малыша сбило с ног и отбросило футов на десять.
– Да ведь ты не сможешь попасть ни в одного из них, даже на таком расстоянии, маленький кровожадный пигмей, – улыбнулся ему Шон и снова уставился на вертолет. Только сейчас он начал осознавать важность этой добычи.
"Хайнд" мог бы стать прекрасным средством для побега. Он, Клодия, Джоб и Матату могли бы улететь отсюда по первому классу. Но затем с горестным вздохом он вернулся к действительности.
Он никогда в жизни не управлял вертолетом, даже понятия не имел, как это делается. Он только знал, что это очень деликатное и тонкое дело – управляться с приборами вертолета. Совсем другое дело, нежели пилотировать самолет с неподвижными крыльями.
Он обернулся и оценивающе посмотрел на русского пилота. Несмотря на прыщи и нерасполагающую внешность, в его светлых глазах было что-то упрямое и гордое. Шон знал, что военные летчики в Советском Союзе считались элитой вооруженных сил. Этот русский к тому же, наверное, был фанатичным патриотом.
"Немного же шансов заставить тебя послужить извозчиком", – предположил Шон, а затем вслух произнес: – Ладно, господа, двинулись. – Он указал на выход, и они покорно, под дулом автомата, направились к выходу из укрытия. Когда мимо него проходил пилот, Шон остановил его и вытащил из кобуры, висящей у того на бедре, пистолет "ТТ".
– Тебе это больше не понадобится, Ваня, – сказал он и заткнул пистолет себе за пояс.
Рядом с укрытием "хайнда" помещалась хорошо укрепленная мастерская. Она была выкопана в склоне холма и накрыта сверху бревнами и мешками с песком. Шон завел пленников в это помещение и огляделся.
ФРЕЛИМО явно проиграло сражение, хотя кое-где все еще слышались выстрелы, взрывы и хлопки гранат. Сквозь завесу дыма, гари и пыли он видел, как шанганы из РЕНАМО окружают пленников и обыскивают их в поисках добычи. Он узнал несколько человек из своих расчетов. Так как "хайнды" были уничтожены, они, должно быть, решили, что могут бросить "стингеры", и бросились на холм в поисках легкой добычи.
Он видел, как один из них колет штыком сдавшегося в плен бойца ФРЕЛИМО и смеется, видя, как тот корчится в грязи, отбрыкиваясь и извиваясь в попытке избежать очередного удара штыком. Другие появлялись из землянок, нагруженные найденным оружием и разными вещами.
Шон привык к специфической этике африканских партизан, но все-таки это мародерство вывело его из себя. Он рявкнул на них, и они, признавая его власть и авторитет, даже в самый пьянящий момент победы с готовностью послушались его. Даже тот, что колол своего пленника штыком, задержался только затем, чтобы пустить несчастному пулю в затылок, а затем поспешил к Шону.
– Охраняйте этих белых пленников, – приказал он. – Если им будет нанесен какой-либо вред, генерал Чайна зажарит ваши яйца на медленном огне и заставит их съесть, – предупредил Шон.
И, не оглядываясь, Шон прошел по территории базы, отдавая приказания, призывая воющих и визжащих в триумфе победы шанганов к порядку. Впереди он увидел сержанта Альфонсо.
– Мы не сможем унести всю эту добычу, прикажи своим людям оставить лишнее, а затем я хочу, чтобы мастерские были залиты топливом и заминированы, – сказал он Альфонсо. Затем он взглянул на часы. – Скорее всего ФРЕЛИМО контратакует базу где-то через час. К этому времени мы должны уйти.
– Нет! – Альфонсо отрицательно покачал головой. – Генерал Чайна отправил три роты, чтобы сдерживать контратаки ФРЕЛИМО. Он приказывает тебе удерживать базу до его прибытия.
Шон изумленно уставился на Альфонсо.
– Что ты несешь, черт тебя побери? Да ведь Чайна от нас в двух днях пути!
Альфонсо оскалился и покачал головой.
– Генерал Чайна будет здесь через час. Он следовал за нами с пятью подразделениями своих отборных войск. Он никогда не отставал от нас больше чем на час пути – по крайней мере с тех пор как мы отошли от реки.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Шон.
Альфонсо опять осклабился и похлопал по висевшей на спине у стоящего рядом с ним солдата рации.
– Я разговаривал с генералом десять минут назад – как только мы сбили последний русский хеншо.
– Что ж ты не сказал мне об этом раньше, дрянь ты этакая? – проворчал Шон.
– Генерал приказал мне не делать этого. Но зато он велел передать тебе, что очень доволен уничтожением хеншо, и еще сказал, что ты ему теперь как сын. Когда он придет сюда, то наградит тебя.
– Хорошо. – Шон отдал новый приказ: – Коли нам надо удерживать базу, пусть твои люди займут круговую оборону – воспользуйтесь 12,7-миллиметровыми пулеметами.
Шон замолк на полуслове, заметив, что к ним вверх по холму бежит шанганский солдат.
– Нкози!
Солдат тяжело дышал, и стоило Шону увидеть выражение его лица, он сразу понял, что тот принес плохие известия.
– Женщина? – спросил он, хватая посыльного за руку. – Белая женщина ранена?
Шанган покачал головой.
– С ней все в порядке. Это она послала меня. Это матабел, капитан Джоб. Это он ранен.
– Тяжело? – Шон уже пустился бежать и последний вопрос кинул через плечо.
– Он умирает, – крикнул шанган ему вслед, – матабел умирает.
Шон знал, где его искать, ведь он сам выбрал для Джоба позицию в рощице колючей акации. Когда Шон мчался вниз по холму, первые лучи солнца уже окрасили верхушки деревьев в золотистый цвет. С помощью двух шанганов Клодия уложила Джоба на ровную, мягкую землю под одним из деревьев. Она подложила ему под голову вещмешок и перевязала рану бинтом из индивидуального пакета.
Клодия подняла голову и воскликнула:
– Шон! Слава Богу!
Тут она заметила выражение лица Шона и вспомнила, что ее рубашка перепачкана засохшей кровью.
– Это не моя, – успокоила она его. – Со мной все в порядке.
Шон переключил все свое внимание на Джоба. Цвет лица у того был болезненный, серо-голубого оттенка, плоть, казалось, растаяла, как горячий деготь.
Шон дотронулся до его щеки: кожа была холодной, как у покойника. В отчаянии он нащупал пульс на здоровой руке Джоба, и, хотя пульс был слабым и частым, почувствовал громадное облегчение.
– Он потерял много крови, – прошептала Клодия, – но я сумела остановить кровотечение.
– Он в шоке, – пробормотал Шон. – Дай-ка я посмотрю.
– Не надо снимать повязку, – быстро предупредила Клодия. – Там что-то жуткое. Ему в плечо попал снаряд. Там самое настоящее месиво из осколков костей и мяса. Его рука держится только на клочках мышц и сухожилиях.
– Возьми с собой Матату, – резко оборвал ее Шон. – Бегите в лагерь. Узнайте, где у них там был пункт первой помощи. У русских должен быть соответствующий запас медикаментов. Найдите их. Мне нужны плазма и капельница. Бинты и перевязочный материал тоже срочно нужны. А если вы сумеете найти антисептики и болеутоляющие…
Клодия вскочила на ноги.
– Шон, я так за тебя беспокоилась! Я видела…
– Так просто от меня не избавишься. – Шон не отрывал глаз от лица Джоба. – Давай, живо! И возвращайся как можно быстрее. Матату, иди с донной и присмотри за ней.
Оба убежали. Пока они не вернутся с медикаментами, Шон ничего не мог сделать для друга. Чтобы хоть чем-то себя занять, он снял платок, смочил его из бутылки и начал стирать грязь и кровь с лица Джоба. Веки Джоба дрогнули и открылись, и Шон увидел, что тот пришел в себя.
– Все в порядке, Джоб. Я тут. Лежи и молчи.
На какое-то мгновение Джоб опять закрыл глаза, а когда открыл их снова, то попробовал опустить зрачки вниз, так как был слишком слаб, чтобы поднять голову, но все же хотел взглянуть на себя и оценить свои ранения. Первая реакция всегда бывает такой.
– Это кровь из моих легких? Обе ноги на месте, а руки?..
– Правая рука и плечо, – сказал Шон. – В тебя попали из 12,7-миллиметрового орудия. Так, небольшая царапина. Ты с ней справишься, парень, письменная гарантия. Я тебе когда-нибудь врал?
Слабая улыбка тронула уголок губ Джоба, и он опустил одно веко, пытаясь дружески и шутливо подмигнуть. Сердце у Шона сжалось. Он знал, что врет. Джоб такого не переживет.
– Расслабься, – бодро приказал он. – Как сказал епископ актрисе, откинься на спинку и наслаждайся. А я пока подежурю.
И Джоб закрыл глаза.
* * *
Клодия почти сразу определила медицинский блиндаж по красному кресту, нарисованному над входом. В блиндаже два шангана из РЕНАМО рыскали в поисках какой-нибудь добычи, но Клодия так яростно на них рявкнула, что те виновато шмыгнули наружу.
Все наклейки на ящиках с медикаментами были на русской кириллице. Поэтому Клодии пришлось вскрывать каждую крышку и проверять содержимое. Она нашла ящик, в котором оказалось с дюжину пластиковых пакетов с плазмой, два из которых передала Матату. Чуть ниже на полке обнаружились капельницы. С перевязочным материалом и бинтами все оказалось просто, а вот тюбики с мазями и баночки с таблетками привели ее в замешательство. Однако содержимое одного из тюбиков было желтовато-коричневого цвета и обладало характерным йодистым запахом; она отложила этот тюбик и тут обнаружила, что некоторые наклейки имеют дублирующие надписи на французском и арабском. Она знала азы и того и другого языка, и этого ей вполне хватило, чтобы быстро определить антибиотики и обезболивающие.
Она нашла две полевые сумки, очевидно, подготовленные для первой помощи русским, и тоже отложила их. Затем они с Матату, тяжело нагруженные, поспешили прочь.
Но прежде чем они покинули территорию лагеря, в клубах плывущего дыма замаячила отвратительно знакомая фигура. Это был последний человек, кого она ожидала здесь встретить.
– Мисс Монтерро, – окликнул ее генерал Чайна. – Какая счастливая встреча! Мне срочно нужна ваша помощь.
Чайну сопровождали с полдюжины офицеров из его свиты.
Клодия оправилась довольно быстро.
– Я занята, – огрызнулась она и попробовала пройти мимо, – Джоб тяжело ранен. Я должна вернуться к нему.
– Боюсь, мои нужды более важны, чем чьи-либо еще, – поднял руку Чайна.
– Отстаньте! – Она была в ярости. – Иначе Джоб умрет.
– Кто-нибудь из моих людей отнесет это, – ответил Чайна. – А вы, пожалуйста, следуйте за мной. Или вас отведут насильно. Будет не очень красиво, мисс Монтерро.
Клодия все еще протестовала, когда один из офицеров освободил ее от груза медикаментов, но по крайней мере с облегчением выпрямилась.
– Иди с ним, Матату, – указала она на холм.
Маленький человечек с готовностью кивнул, а Клодия позволила Чайне отвести ее обратно в лагерь.
Повсюду виднелись следы только что закончившегося боя. Когда Клодия перешагивала через обуглившийся труп солдата из гарнизона ФРЕЛИМО, ее передернуло.
– Атака полковника Кортни увенчалась таким успехом, что мне даже не снилось. – Генерал Чайна был приветлив и явно доволен тем, что видел. – Он даже умудрился захватить боевой вертолет вместе с русским экипажем и наземной командой обслуживания.
– Надеюсь, вы меня надолго не задержите. Мне надо возвращаться.
– Капитан Джоб останется жить или умрет и без вашей помощи, мисс Монтерро. Вы мне нужны в качестве переводчика, чтобы допросить летчика.
– Но ведь я не говорю по-русски! – уныло возразила Клодия.
– Зато пилот, к счастью, кажется, говорит по-итальянски. Где уж он его выучил, остается только догадываться, но он все время повторяет "Итальяно, итальяно".
Чайна взял ее за руку и повел вниз по ступенькам обложенного мешками с песком и затянутого маскировочной сетью блиндажа.
Клодия окинула быстрым взглядом помещение, и ей сразу стало ясно, что здесь располагалась механическая мастерская. Вдоль стен тянулись длинные верстаки. На одном из них был установлен сверлильный станок. На полках над верстаками были разложены всевозможные инструменты, а в дальнем конце мастерской она увидела газовый и электрический сварочные аппараты. У ее отца в Анкоридже, в подвале, была устроена собственная мастерская, и она не один вечер провела там, наблюдая, как он что-нибудь мастерит.
Русские пленники – пять человек – стояли в дальнем конце помещения.
– Кто из вас говорит по-итальянски? – спросила она.
Вперед вышел высокий худой мужчина. На нем был серый летный комбинезон, а лицо усыпано угрями. В бледно-голубых глазах сквозила тревога.
– Я, синьора.
– Где вы научились итальянскому языку? – поинтересовалась Клодия.
– Моя жена окончила университет в Милане. Я познакомился с ней, когда она защищала докторскую диссертацию в Москве, в университете имени Патриса Лумумбы.
Он говорил по-итальянски с сильным акцентом и грамматическими ошибками, но она без труда его понимала.
– Я буду переводить для генерала Чайны, – сказала она ему, – но должна предупредить, что это дикий и жестокий человек. Я не являюсь ни его союзником, ни вашим другом. Я не могу защитить вас.
– Спасибо, синьора. Я все прекрасно понимаю, но мне не нужна защита. Я военнопленный и нахожусь под защитой Женевской конвенции. У меня есть определенные права. То же самое относится и к моим людям.
– Что он сказал? – спросил Чайна.
– Он сказал, что он военнопленный и что он и его люди находятся под защитой Женевской конвенции.
– Скажите ему, что Женева слишком далеко отсюда. Это Африка, и никаких соглашений я в Швейцарии не подписывал. Здесь у него ровно столько прав, сколько я их ему предоставлю. Объясните, что отныне он будет летать на вертолете под моим командованием, а его техники будут обслуживать машину и поддерживать ее в рабочем состоянии.
Переводя, Клодия заметила, как челюсти летчика сжались, а глаза посуровели. Он слегка повернул голову и что-то сказал своим людям по-русски. Они тут же о чем-то заговорили и принялись качать головами.
– Скажите этой черной обезьяне, что мы настаиваем на своих правах, – презрительно сказал пилот. Клодия слышала, что среди русских много расистов, а пренебрежительный термин, который употребил пилот, говорил о том, что по крайней мере в отношении него это является правдой. – Мы отказываемся летать или сражаться за него. Это было бы актом предательства.
Его отказ был настолько очевиден, что Чайна не стал ждать, пока Клодия переведет.
– Скажите ему, что у меня нет времени ни спорить, ни убеждать, – резко сказал он. – Я еще раз предлагаю ему сотрудничать добровольно, а если он откажется, то мне придется продемонстрировать серьезность моих намерений.
– Синьор, этот человек очень опасен, – сказала Клодия русскому офицеру. – Я лично видела, как он совершал неслыханные зверства. Я сама страдала от его пыток.
– Я русский офицер и военнопленный, – твердо сказал пилот, собрав всю свою волю, – и я знаю свой долг.
Пока пилот говорил, Чайна внимательно следил за его лицом. Когда Клодия перевела, он холодно улыбнулся.
– Еще один смельчак, – проворчал он. – Что ж, сейчас узнаем, насколько он смел.
Не глядя на своих офицеров, он тихо что-то приказал, а пока они подкатывали тележку с ацетиленовым баллоном, Чайна не переставал улыбаться русскому офицеру. Русский отвечал ему ледяным взглядом, в котором чувствовалась недюжинная сила воли.
Чайна первым отвел взгляд. Он подошел к верстаку и бегло осмотрел разбросанные на нем детали и инструменты. Наконец он выбрал тонкий стальной прут, взвесил его в руке и одобрительно хмыкнул. По длине и толщине прут вполне подошел бы в качестве шомпола для карабина, на обоих его концах были нарезаны отверстия для болтов – возможно, это была какая-то управляющая тяга от вертолета.
– Вполне подойдет, – громко сказал он и взял асбестовую защитную перчатку.
Натянув перчатку на руку, Чайна переключил внимание на сварочный аппарат. Клодия, которая в свое время наблюдала, как работает ее отец, сразу поняла, что Чайна отлично знаком с устройством аппарата. Он зажег горелку и быстро отрегулировал подачу кислорода и ацетилена так, что пламя превратилось в сияющее голубое перо. Затем он взял прут в руку, защищенную перчаткой, и начал нагревать его конец в голубом пламени.
Все русские с тревогой следили за ним. Клодия заметила, как пилот несколько раз растерянно моргнул, а на верхней губе у него выступили капельки пота.
– Это не человек, а животное, – тихо сказала Клодия по-итальянски. – Вы должны поверить, когда я говорю, что он способен на самые дикие поступки. Пожалуйста, синьор, я не хочу при этом присутствовать.
Пилот вновь отрицательно покачал головой, но не сводил глаз с раскаляющегося кончика прута.
– Меня не запугать угрозами зверств, – сказал он, но она почувствовала, как его голос слегка дрогнул.
Цвет кончика прута, который держал в защищенной перчаткой руке Чайна, медленно переходил из пышущего жаром ярко-алого в раскаленный белый. Наконец Чайна улыбнулся и выключил горелку. Теперь он с любовью, как дирижер палочкой, помахивал прутом и при этом улыбался пилоту. Это была бесчувственная улыбка пресмыкающегося, улыбка кобры.
– Я повторяю свое предложение, спросите его, согласен он летать для нас или нет.