Его голос, резкий и возбужденный, ясно доносился до меня.
– Да, это куш! – кричал Джимми. – Это…
– Внимательней, – предупредил его Матерсон, и Джимми отрезал от себя канат. Они все, задрав вверх головы, уставились на меня.
– Ребята, можете не обращать на меня никакого внимания, – ухмыльнулся я и помахал весело сигарой. Они отвернулись и сбились в кучу, чтобы посовещаться. Джимми говорил шепотом, а Гатри громко воскликнул "Господи!" и шлепнул Матерсона по спине. Затем они что-то выкрикивали и смеялись, подойдя к перилам кормы, и принялись вытягивать на борт воздушные мехи. Получалось это у них довольно неуклюже, "Балерину" сильно качало, а я, сгорая от любопытства, перегибался через перила.
Моей досаде и разочарованию не было границ, когда я увидел, что Джимми предусмотрительно завернул находку в брезент, которым ранее были обернуты сани. Ее подняли на борт в промокшем, наскоро связанном узле. Штука была тяжела, что было заметно по тому, как они с ней обращались, но размеров небольших, не больше "дипломата". Уложив на палубу, они радостно обступили ее. Матерсон улыбнулся мне:
– О’кей, Флетчер, можешь взглянуть.
Сцена была разыграна превосходно. Он сыграл на моем любопытстве как пианист-виртуоз. Мне ужасно хотелось взглянуть, что за штуковину они вытащили из моря. Я, сжав в зубах сигару, стал спускаться по трапу, чтобы присоединиться к их компании. Я был на полпути к передней палубе, на открытом пространстве, и Матерсон все еще улыбаясь, тихо произнес "Давай". Только тогда я понял, что это ловушка. Мои мысли начали крутиться так быстро, что все происходящее я воспринимал, как при замедленной съемке.
Я увидел, что зловещее черное дуло "сорок пятого" в руке Гатри медленно опускается, нацеливаясь мне прямо в живот. Майк Гатри принял снайперскую стойку, вытянув правую руку вперед, и ухмыляясь, щурил свои кошачьи глаза, глядя вдоль тяжелого черного ствола.
Я также увидел, как красивое юное лицо Джимми Норта исказила гримаса ужаса, как он потянулся, чтобы перехватить руку, державшую оружие, но Матерсон, все также улыбаясь, грубо оттолкнул его, и Джим качнулся вместе с "Балериной". Моя голова работала четко и быстро, но это не было последовательностью мыслей – я видел несколько образов одновременно. Я думал, как аккуратно мне подставили капкан – работа профессионалов. Я думал, также, что был самонадеян, полагая, что можно прийти к соглашению с волчьей стаей – для них было проще убить, чем сторговаться. Я думал, что следующим будет Джимми, коль он стал свидетелем этой сцены. Возможно, это было запланировано с самого начала. Мне стало грустно. Я успел полюбить этого парня. Я думал о тяжелой разрывной пуле, которую пошлет "сорок пятый", как она пробьет цель, разрывая ее с силой в две тысячи фунтов.
Указательный палец Гатри обвил курок, и я бросился в сторону, к перилам, все еще сжимая в зубах сигару, но знал, что было поздно. Дуло пистолета в руке Гатри подпрыгнуло вверх, и я заметил его неяркий блеск в лучах солнца. Оглушающий гром выстрела и тяжелая пуля достигли меня одновременно. Грохот оглушил меня, я откинул голову назад, сигара вылетела у меня изо рта, оставляя за собой хвост искр. Удар пули заставил меня согнуться, изгоняя воздух из моих легких, сбил меня с ног и отбросил назад. Я почувствовал, что ударился поясницей с перила. Я не ощутил боли, только сильный шок, от которого все онемело. Удар пришелся в грудь, в этом я был уверен, как и в том, что пуля прошила меня насквозь. Рана была смертельной, в этом не было сомнений. Я ожидал, что сознание мое вот-вот помутится, что я рухну без чувств, погружаясь в черную бездну.
Но, наткнувшись на перила, я опрокинулся назад и полетел за борт головой вниз, навстречу принявшим меня холодным объятиям моря. Это снова привело меня в чувство и, открыв глаза, я увидел серебристое облако пузырей и мягкий зеленоватый свет солнца, проникающий под воду. Мои легкие были пусты – воздух вышел из них от удара пули, и я, инстинктивно потянулся к поверхности за глотком воздуха. К моему изумлению, сознание не покинуло меня, и я понял, что как только вынырну из воды, Гатри не преминет разнести мне череп. Я перевернулся и нырнул глубже, неуклюже работая ногами, и поплыл под брюхо "Балерины".
С пустыми легкими путь показался мне бесконечным. Гладкое белое днище "Балерины" медленно проплывало надо мной, и я отчаянно двигался вперед, удивляясь, что в моих ногах еще оставалась сила.
Внезапно меня окутала темнота – мягкое темно-красное облако, и я чуть было не запаниковал, полагая, что теряю сознание. Но тут же понял, что это моя собственная кровь. Это ее извивающиеся облака окрасили воду. Крошечные рыбки-зебры метнулись со всех сторон сквозь кровь, жадно глотая ее. Я хотел ускорить движение, но рука не слушалась меня. Омертвев, она болталась вдоль тела, а вокруг клубилась кровь. Правая рука сохранила силу, и я греб ею, чтобы выбраться из-под брюха "Балерины". Я проплыл у нее под килем и поднялся, благодаря судьбу, к ватерлинии.
Подплыв к поверхности, я заметил конец нейлонового каната, что болтался с кормы. Небольшая его часть уходила под воду, и с облегчением я ухватился за него.
Вынырнув под кормой "Балерины", я с трудом втягивал в себя воздух. Легкие онемели, воздух приобрел во рту медный вкус, но я сделал вдох. Мое сознание все еще было ясным: сам под кормой, на палубе – волчья стая, а карабин заперт в машинном отсеке. Я потянулся изо всех сил, стараясь намотать конец каната себе на руку. Затем, поднял колени и уперся ступнями в шершавую планку, идущую вдоль ватерлинии. Я знал, что сил у меня хватит лишь на одну попытку. И она должны быть успешной. Сверху до меня доносились их голоса. Они что-то зло кричали друг на друга, но я не обращал внимания, собираясь с силами.
Я подался вверх, работая ногами и одной здоровой рукой. От напряжения у меня потемнело в глазах, а грудь совсем онемела. Однако мне удалось выбраться из воды, перевалившись через перила кормы, я повис на них, как пустой мешок на колючей проволоке. Я лежал так несколько секунд, пока сознание не прояснилось, чувствуя, как теплая липкая кровь стекает ручьем по моему боку и животу. Но это даже подстегнуло меня – я понял, как мало у меня в запасе времени, прежде, чем я рухну без чувств от потери крови. Отчаянно брыкнув ногами, я кувыркаясь, полетел на палубу, ударился головой о рыбацкий стул и зафыркал от новой боли. Мне удалось лечь на бок и взглянуть на свое тело. То, что я увидел, привело меня в ужас. Из меня потоками текла густая, вязкая кровь, собираясь в лужу. Я впился пальцами в палубу, подтягивая себя к рубке, и подтянулся к поручню входа. Еще одним диким усилием я постарался поднять себя вертикально, повиснув на одной руке и упираясь ногами, которые ослабли и едва слушались.
Быстрым взглядом окинув рубку, я посмотрел на переднюю палубу – туда, где все еще стояли трое, сбившись вместе у якорей. Джимми Норт отчаянно пытался снова надеть свой акваланг. На лице его застыло выражение ужаса и гнева, а голос звучал пронзительно. Он что-то кричал Матерсону.
– Вы грязные, мерзкие убийцы! Я нырну и отыщу его. Я вытащу его тело и, да поможет мне Бог, еще увижу, как вас отправят на виселицу.
Даже в моем плачевном положении я не мог не почувствовать прилив восхищения мужеством этого парня. Сомневаюсь, чтобы он догадывался, что и ему была уготована та же участь.
– Это же убийство, хладнокровное убийство! – крикнул он и повернулся к перилам, поправляя на лице маску. Когда Джимми оказался к ним спиной, Матерсон взглянул на Гатри и кивнул. Я попытался криком предупредить его, но из моего горла донесся лишь хрип. Он поднес дуло своего огромного сорок пятого к основанию его черепа, и резиновый капюшон поглотил звук выстрела. Голова Джимми дернулась, пробитая насквозь тяжелой пулей. Она вышла сквозь стекло его маски, разнеся его вдребезги. Сила выстрела повалила Джимми на бок, и он с шумом упал в воду. Затем наступила тишина, в которой звуки ветра и воды казались эхом погремевших выстрелов.
– Он потонет, – спокойно произнес Матерсон. – На нем был пояс для погружения. А нам бы не мешало заняться поисками Флетчера. Я бы не желал, чтобы его выбросило где-нибудь на берег с пулей в груди.
– Он увернулся, этот ублюдок, я не смог уложить его на месте, – возразил Гатри, и я больше ничего не расслышал. У меня подкосились ноги и я плашмя растянулся на палубе. Меня тошнило от шока и ужаса, от струящихся потоков крови.
Я видел смерть в разных жестоких обличьях, но то, как погиб Джимми Норт, потрясало. Внезапно у меня осталось единственное желание, которое я обязан был выполнить пока собственная жестокая смерть не унесет меня.
Я принялся потихоньку пробираться к дверце отделения. Белая палуба простиралась передо мной, как пустыня Сахара, и постепенно я начал ощущать свинцовую руку тяжкой усталости на моем плече. Вскоре я услышал их шаги по палубе надо мной и приглушенный звук их голосов. Они возвращались на нижнюю палубу.
– Секундочек десять, ну, прошу тебя, Господи! – прошептал я. – Больше мне не надо! – хотя и знал, что все напрасно. Они попадут в рубку раньше, чем я открою задвижки, но все равно я упорно подтягивал себя вперед.
На мгновение их шага замерли, затем послышались вновь. Они остановились на палубе, чтобы поговорить, и я моментально почувствовал облегчение, достигнув дверцы машинного отсека. Теперь я сражался с задвижкой. Казалось, она застряла навечно, и я понял, как ослаб. Но сквозь слабость я чувствовал, что злость возвращает меня к жизни. Я дергал задвижки и бил по ним, и наконец они отлетели. С трудом превозмогая усталость, я поднялся на колени. Новые капли алой крови брызнули на пол, когда я наклонился над дверцей. "Подавись собственной печенкой, Чабби", – подумал я невзначай и поднял дверцу. Она поднялась чертовски медленно, неимоверно тяжелая для меня, и я ощутил новые стрелы боли, пронзившие мне грудь там, где рвались раненые ткани.
Упав на живот, я отчаянно пытался нащупать приклад карабина. Наконец, мне удалось ухватиться за него правой рукой. Я устало потянул карабин, но он, казалось, намертво застрял в петлях и не поддавался моим усилиям.
Заслонка с тяжелым грохотом упала назад, и в тот же момент голоса на палубе смолкли. Я представил, как они прислушиваются.
– Давай сюда! – раздался громкий крик, и я узнал голос Матерсона.
В то же мгновение послышался топот бегущих ног, приближающихся к рубке.
– Иисус, вся палуба в крови! – орал Матерсон.
– Это Флетчер! – вторил ему Гатри. – Он вернулся через корму!
И тут мне удалось вытащить карабин из петель. Я едва не уронил его внутрь машинного отсека, только чудом удержав в руках, и перевернулся.
Я присел, держа карабин на коленях, и прижал спусковой крючок большим пальцем. Пот и соленая морская вода текли мне в глаза, мешая смотреть – я впился взглядом в дверь рубки. Матерсон вбежал, сделав несколько шагов, прежде чем заметил меня. Он остановился и, открыв рот, уставился на меня. Его лицо горело от возбуждения, он поднял руки, будто пытаясь защитить себя, и я поймал его на мушку. Бриллиант на его мизинце весело подмигнул мне. Я поднял карабин с колен одной рукой, и его тяжесть показалась мине невыносимой. Как только дуло поднялось до колен Матерсона, я нажал на спуск. С непрерывным оглушающим ревом карабин выплюнул целый рой пуль. Отдача вскинула дуло, и пули прошили тело Матерсона от живота до груди. Они отбросили его назад, к стенке, вспоров его как рыбу, чьи кишки можно выпустить одним движением ножа. Казалось, он начал танцевать резкую, гротескную джигу.
Я знал, что нельзя стрелять до последней пули – мне предстояло еще разделаться с Гатри, но заставить себя сдвинуть палец со спускового крючка я не смог, пули продолжали рвать тело Матерсона, разнося в щепки деревянную обшивку рубки. Внезапно я отпустил палец. Поток пуль иссяк, и Матерсон тяжело рухнул вперед. В рубке пахло порохом и кровью – это был тяжелый, сладковатый и липкий запах.
Гатри, пригнувшись, вбежал в рубку, в его вытянутой вперед правой руке был нацеленный в меня пистолет, из которого он послал только одну пулю. Я сидел прямо посередине рубки. Он мог убить меня с первого выстрела, у него было для этого достаточно времени. Но он торопился, он паниковал и не мог удержать равновесие. Выстрел прогремел у меня в ушах, и тяжелая пуля пронеслась мимо моей щеки. Отдача послала дуло вверх, и пока Гатри вновь наводил его на меня, я успел броситься в сторону и вскинуть карабин. Наверное, у меня оставалось патронов лишь на один раз, но мне повезло. Я не стал целиться, а просто нажал на спуск. Пуля попала Гатри в сгиб правого локтя, повредив сустав так, что пистолет перелетел через его плечо, и, упав на палубу, отлетел к шпигату кормы. Гатри увернулся в сторону, его вывернутая в суставе рука гротескно болталась, но в тот же момент мой карабин замолк.
Мы глядели друг на друга, оба раненые, но старый антагонизм по-прежнему разделял нас. У меня хватило сил подняться с колен и шагнуть в его сторону. Пустой карабин выскользнул у меня из рук. Гатри фыркнул и отвернулся, поддерживая разбитую руку здоровой. Он, шатаясь, направился к лежащему на палубе "сорок пятому". Я знал, что не смогу остановить его. Рана была не смертельной, и я не сомневался, что он стреляет ничуть не хуже с левой руки. И все же я, превозмогая себя, нашел силы перешагнуть через тело Матерсона и выбрался на нижнюю палубу, как раз в тот момент, когда Гатри нагнулся за пистолетом. Мне на помощь пришла "Балерина". Она толчком лишила Гатри равновесия, и пистолет снова отлетел через всю палубу. Гатри повернулся, чтобы броситься за ним, но поскользнулся в луже оставленной мной крови и упал.
Он рухнул тяжело, на искалеченную руку и вскрикнул от боли. Затем, перевернувшись, поднялся на колени и быстро пополз к черному блестящему пистолету.
Снаружи рубки, в специальной подставке, подобно бильярдным киям, стояли длинные гарпуны. Каждый был около десяти футов, с огромным стальным крюком на конце. Чабби отточил наконечники острее стилетов, чтобы они как можно глубже вонзались в тело рыбы, а сила удара отделяла бы голову от позвоночника. Затем рыбу было нетрудно подтянуть за толстую нейлоновую веревку, которая крепилась к гарпуну.
Гатри почти дополз до пистолета в тот момент, когда я открыл перемычку подставки и поднял один из гарпунов. Мой противник схватил пистолет левой рукой, сжимая его изо всех сил и целиком сосредоточившись на оружии. В это время я опять поднялся с колен, держа в одной руке гарпун, вскинув его вверх, целясь в согнутую спину Гатри. Как только острие коснулось его спины, я, нажав что было сил, вогнал гарпун, как можно глубже ему меж ребер. Шок отбросил Гатри на палубу, пистолет снова выпал у него из рук, а от покачивания судна он отлетел еще дальше.
Теперь Гатри кричал, это был душераздирающий вопль агонии – сталь глубоко пронзила его. Я нажал еще сильней пытаясь повредить сердце или легкие, но древко сломалось возле самого лезвия. Гатри снова откатился за пистолетом, в отчаянной попытке схватить оружие. Отбросив рукоять гарпуна, я не менее отчаянно пытался натянуть веревку, чтобы удержать его.
Как-то мне довелось увидеть двух женщин-борцов, сражающихся по колено в черной жиже. Это было в ночном клубе района Сант-Паули, в Гамбурге. И вот теперь мы с Гатри давали то же представление, только вместо грязи мы барахтались в луже крови. Извиваясь, мы катались по палубе, и нас безжалостно мотало из стороны в сторону покачиванием "Балерины".
Наконец, Гатри стал слабеть. Он пытался нащупать здоровой рукой торчащее в его спине лезвие. Однако мне при следующем толчке судна удалось накинуть ему на горло виток веревки и прижать ее конец ногой к подставке рыбацкого стула. Затем я, собрав остатки сил, сделал рывок. В одно мгновение из его горла с шумом вырвался выдох, язык выпал изо рта, тело расслабилось, конечности безжизненно вытянулись, а голова моталась из стороны в сторону от качки "Балерины". Я так устал, что мне было все безразлично. Моя рука непроизвольно разжалась, и веревка выскользнула из нее. Я откинулся назад и закрыл глаза. Забытье окутывало меня, словно саван.
Когда сознание вернулось, мне показалось, что лицо горит, словно обожженное кислотой. Губы распухли, а жажда жгла, как лесной пожар. Я пролежал лицом вверх не менее шести часов под тропическим солнцем, безжалостно палившим меня. Медленно я перекатился на бок и беззвучно заплакал от безграничности боли, пронзающей мне грудь. Я немного полежал без движения, чтобы боль ослабла, и начал исследовать рану. Пуля под углом прошила бицепс левой руки, не задев кости, и вышла, проделав громадную дыру, через трицепс. Сразу после этого она пропахала мне грудь. Рыдая от усилий, я ощупал рану пальцем. Ребро было задето, и ощущалась открытая кость – она была сломана, и на конце ее оставались плоские свинцовые осколки пули, а в обгорелой плоти застряли щепки ребра. Пуля прошла через толстые мышцы спины и вырвалась наружу ниже лопатки, оставив дыру размером с кофейную чашку. Я снова повалился на палубу, тяжело дыша и пытаясь побороть приступы головокружения и тошноты. Мои исследования вызвали кровотечение, но теперь я, по крайней мере, знал, что пуля не задела грудную полость. У меня оставался шанс выжить. Пока же я отдыхал, с грустью разглядывая себя. Мои одежда и волосы запеклись от крови, палуба была залита кровью – она засохла, почернела и блестела на солнце.
Гатри лежал на спине. Остаток гарпуна все еще торчал из него, а на шее болталась веревка. В его животе уже начали собираться газы, он вспух, что придавало мертвецу сходство с беременной женщиной.
Я поднялся на колени и пополз. Тело Матерсона наполовину загораживало вход в рубку – разнесенное на куски пулями оно напоминало изуродованную жертву какого-то хищника. Я переполз через него и заскулил, увидев ледник позади бара.
Я выпил три банки кока-колы подряд, захлебываясь от нетерпения и жажды. Я проливал ледяной напиток себе на грудь, стоная и отфыркиваясь при каждом глотке. Затем я снова прилег отдохнуть, закрыл глаза, и мне захотелось уснуть навсегда.
"Черт, где это мы?" – вопрос вернул меня в чувство. "Балерина" плыла вдоль коварных рифов и отмелей побережья.
Я с трудом поднялся на ноги и добрел до блестящей от крови палубы. За бортом плескались пурпурные воды Мозамбикского пролива, вокруг была чистая линия горизонта, а над ней причудливо громоздились облака, поднимаясь к высокому синему небу. Отлив и ветер отнесли нас далеко на восток, и вокруг было только море.
Ноги не держали меня, я упал и, наверно, проспал какое-то время. Когда я проснулся, в голове у меня немного прояснилось, но рана мучительно онемела. Каждое движение было невыносимым. Ползком на коленях, опираясь на одну руку, я добрался до душевой, где хранилась аптечка. Я сорвал с себя рубашку и влил прямо в рану неразбавленный раствор антисептика. Потом наскоро заткнул раны бинтом и, как умел, сделал повязку, что стоило мне неимоверных усилий. На меня снова накатило головокружение, и я рухнул без чувств на линолеум пола.