— Зря думал, — невозмутимо ответил Луганов. — А распоряжение полковника? Мне же было приказано обеспечить твои тылы… Вот и обеспечивал как мог.
Подшучивая друг над другом, они вошли в управление и поднялись в приемную Скворецкого. Полковника, однако, в управлении не оказалось, он давно уехал домой. Зато на следующий день Миронов и Луганов поспешили к нему с утра, пораньше.
Выслушав Андрея, Кирилл Петрович задумался.
— Да, — сказал он наконец, — история… А не кажется ли тебе, что всю эту сцену с летчиком она специально подстроила и учинила тебе нечто вроде экзамена. Хочется думать, что ты его выдержал.
— Насчет экзамена я согласен, — сказал Миронов. — А вот что касается летчика, тут, думаю, вы ошибаетесь. Не похоже, чтобы он участвовал в этой игре. Его появление не входило в планы Войцеховской, такое у меня сложилось впечатление. Больше того, полагаю, что именно из-за летчика и отказывалась она идти в ресторан. Кто его знает, каковы ее отношения с этим Савиным? Что это вообще за фрукт? Но надо отдать должное Анне Казимировне: всю эту историю она быстро повернула в нужную ей сторону и устроила мне экзамен по всем статьям.
Молчавший до этого Луганов подал голос:
— Разрешите, товарищ полковник? А что, если все это не игра, никакой не экзамен? Я за Войцеховской наблюдал во все глаза. Вела она себя очень естественно, переживала, видимо, здорово. Может, ей действительно стало здесь невмоготу, и она готова на все, лишь бы вырваться из Крайска. Вы это исключаете?
— Да, — согласился Андрей, — вела она себя блестяще. Если это и игра, то самого высокого класса. И все же я склонен думать, что она меня проверяла. Впрочем, я согласен с Василием Николаевичем, что отъезд из Крайска действительно может входить в ее планы. Одно другому не мешает.
— Исключать, конечно, ничего нельзя, — заметил полковник. — Пищи для размышления мы получили предостаточно. Но и новые ходы появились — Савин. А это уже хорошо. Где он, кстати? Удалось насчет него что-нибудь выяснить?
— Сейчас он в отделении, — ответил Луганов, — его можно засадить суток на пятнадцать за мелкое хулиганство. Заслужил. Тем временем соберем необходимые данные. Пока известно одно: сам он военный летчик. Бывший. Около месяца назад уволен вчистую, демобилизован. Причины пока не выяснены. Сейчас без определенных занятий. Холост. Вот пока и все.
— Не густо, — покачал головой Скворецкий. — Вот что, Василий Николаевич, на пятнадцать суток ты не рассчитывай. И думать брось. Сутки — вот тебе окончательный срок. Чтобы завтра о Савине было все, что только можно узнать. Все, и даже больше. Понял?
— Куда как понятно, товарищ полковник, — вздохнул Луганов. — Постараемся…
— Теперь, — повернулся Скворецкий к Миронову, — твоя задача: навести Войцеховскую, заверь ее, что попытаешься сделать все, как она хочет, что ты рад, счастлив, ну и всякое там такое. На этом ты с ней простишься, «уедешь» из Крайска. Думаю, что «роман» с Войцеховской возобновлять тебе не придется. Не мне тебе говорить, но все же напомню: в общественных местах — в кино, там, в театре — смотри не появляйся да и на улицах веди себя поосмотрительнее, чтобы ненароком с ней не столкнуться. Не то все провалишь. Что до остального, так решим завтра.
Глава 22
Василий Николаевич Луганов на этот раз превзошел самого себя. К следующему утру, когда они с Мироновым должны были явиться к полковнику, он уже располагал более или менее исчерпывающими сведениями о Савине.
Савин Степан Сергеевич, двадцати шести лет, родился в Киеве, в семье ответственного партийного работника. Его отец в начале войны ушел на фронт. Летом 1943 года Сергей Иванович Савин, член Военного Совета одной из армий, стоявших на Курской дуге, погиб в боях с фашистскими захватчиками. Мать Степана и поныне работала в одном из райкомов партии в Киеве…
Детство Степана изуродовала война: бомбежки, эвакуация, тяжкие лишения, гибель отца… Степан лютой ненавистью возненавидел фашистов, возненавидел, всех, кто грозил свободе и независимости нашей Родины.
Окончив среднюю школу, Степан Савин пошел в военное летное училище, стал летчиком. Года полтора назад та воинская часть, в которой служил старший лейтенант Савин, была передислоцирована в район Крайска.
В части о Савине говорили по-разному: одни хвалили его как смелого, мужественного, прямого человека, надежного товарища, другие ругали. Ругали за недисциплинированность, за ухарство, за дерзость, за распущенность, которой он особенно отличался последнее время. Но все сходились на том, что летчик Степан отличный, летчик, что называется, «божьей милостью». Тем тяжелее для товарищей, для командования было то, что произошло со старшим лейтенантом в последнее время. Впрочем, теперь он уже не был старшим лейтенантом…
С дисциплиной Степан, по-видимому, был давно не в ладах. Его послужной список наряду с благодарностями и поощрениями за отлично выполненные полеты, учебные стрельбы, сложные задания командования пестрел дисциплинарными взысканиями. Савин не раз нарушал режим полетов, дерзил непосредственным начальникам, вступал в пререкания. Однако до перебазирования части в Крайск все проступки Степана Савина были в пределах допустимого. Больше того, нарушений становилось все меньше и меньше. Степан взрослел, становился серьезнее. Ничто, казалось, не предвещало беды, и все же она стряслась.
В первое время, после того как часть, в которой служил Савин, обосновалась под Крайском, все у Степана шло хорошо. Но вот весной этого года Савин сорвался: он не явился на очередной полет. Это был серьезный проступок, подобных которому он никогда до этого не совершал. Вина его усугублялась тем, что он отказался представить какие-либо объяснения. Пришлось Степану несколько суток отсидеть на гарнизонной гауптвахте.
Однако суровое наказание нисколько не образумило свихнувшегося летчика: проступки, граничащие с прямым нарушением воинского долга, начали следовать один за другим. Савин опаздывал на полеты, несколько раз появлялся в расположении части в нетрезвом виде. С ним неоднократно говорил командир соединения, беседовал замполит. Его поведение обсуждали на комсомольском собрании — все напрасно. Савин молчал. Вину свою он признавал, но никакого объяснения своему поведению дать не хотел. Главное же — день ото дня вел себя все хуже. Товарищи поговаривали, что тут замешана женщина, но толком никто ничего не знал.
Вопрос о его поведении встал со всей остротой: речь шла об откомандировании из части. И тут события ускорил сам Степан. Примерно за месяц до того вечера, когда Савин поскандалил с Мироновым в «Дарьяле», его недисциплинированность переросла в прямое преступление. Случилось так, что в тот день один из самолетов соединения находился в городском аэропорту. В том, что Савин об этом знал, ничего странного не было: в частности, об этом знали многие. Но как Савин пробрался на летное поле аэропорта, как он умудрился очутиться в кабине самолета, да еще не один, а с женщиной, было загадкой. Работники аэродромной службы захватили Степана в тот момент, когда он запускал двигатели, намереваясь вырулить боевой самолет на взлетную площадку.
Происшествие было столь невероятным, случай столь беспрецедентным, что работники аэропорта растерялись: Савина они задержали (тот, впрочем, и не пытался скрыться), а его спутница, воспользовавшись суматохой, ускользнула. Кто она, выяснить не удалось. Савин наотрез отказался назвать ее имя, взял всю вину на себя. Не представил он и никакого, хоть сколько-нибудь вразумительного объяснения своему дикому поступку, «Так просто, — говорил Савин, — решил полетать. Мне долгое время не давали вылетов, соскучился по воздуху, А тут — машина…»
Больше он не сказал ни слова. Не пытался оправдываться и тогда, когда понял, что дело оборачивается плохо, что ему грозит военный трибунал.
Действительно, Степана сначала хотели отдать под суд трибунала, но передумали. О происшедшем было доложено высшему командованию, и в уважение к памяти, к славному имени отца Савина до трибунала решили не доводить. Степан Савин был лишен офицерского звания и изгнан из рядов Советской Армии. Тем и ограничились.
После демобилизации с Савиным вновь пытались говорить командир части и товарищи. Взывали к его совести, говорили о будущем — все было напрасно. Савин никого не хотел слушать, ни с кем не желал разговаривать. Он жил в Крайске, пьянствовал в «Дарьяле», добывая средства на попойки игрой на бильярде, а гонять бильярдные шары он был великий мастер.
Таковы были данные о Степане Савине, бывшем военном летчике, которые смог собрать и доложить полковнику Скворецкому Луганов.
В самом начале доклада, когда Луганов упомянул имя и отчество отца Савина и указал, что он был членом Военного Совета армии, погиб на Курской дуге, Андрей заметил, как вдруг вздрогнул полковник Скворецкий, как изменилось его лицо.
В самом начале доклада, когда Луганов упомянул имя и отчество отца Савина и указал, что он был членом Военного Совета армии, погиб на Курской дуге, Андрей заметил, как вдруг вздрогнул полковник Скворецкий, как изменилось его лицо.
«Что с ним? — подумал Миронов. — Что случилось?» Но Кирилл Петрович слушал молча, и, если что его и взволновало, в дальнейшем он этого ничем не выдал. Андрей, с тревогой следивший за полковником, постепенно успокоился.
После того как Луганов кончил, некоторое время все молчали.
— Да, — наконец выдавил из себя полковник, силясь подавить горестный вздох, — сын солдата, солдата революции. Сын бойца и командира… У меня, пожалуй, сейчас мог быть такой же…
Луганов, удивленный внезапным порывом полковника, с недоумением поглядывал то на вновь умолкнувшего Скворецкого, то на Миронова. Андрей незаметно кивнул ему головой: молчи, мол, не вздумай приставать с расспросами. Он-то знал, что сын полковника Скворецкого, талантливый летчик-истребитель, в двадцать два года командовавший эскадрильей, погиб под Берлином.
— Как, Андрей Иванович, — прервал тягостное молчание Скворецкий, — тебе имя Сергея Савина ничего не говорит? Впрочем, откуда? Ведь тебе тогда не было и пятнадцати…
— Вы о чем? — не понял Миронов. — Когда — тогда?
— Брянские леса помнишь? — спросил полковник. — Мы туда пробивались с боями весной сорок второго. Как раз в это время ты и пристал к отряду.
— Ну, помню, — неуверенно сказал Андрей. — Так что из этого следует?
— А как к нам, в расположение отряда, прилетал с Большой земли представитель командования Красной Армии «товарищ Сергей» — помнишь?
— Помню, — начиная догадываться, тихо, вполголоса произнес Андрей.
— Так вот: фамилия «товарища Сергея» была Савин. Сергей Иванович Савин. Теперь понял?
— Вы полагаете, — в раздумье спросил Миронов, — что тот Савин, «товарищ Сергей», — отец Степана Савина? А может, просто совпадение?
— Какое там совпадение, — горько усмехнулся Скворецкий. — Сергей Иванович Савин, «товарищ Сергей», член Военного Совета армии, погиб под Курском. Это я знал всегда. А вот насчет сына… Насчет сына не знал…
— Н-да, положеньице… — мрачно сказал Миронов. — Что же делать?
— «Что делать, что делать»! — внезапно впадая в бешенство, сдавленным голосом воскликнул Скворецкий. — А ты не знаешь? Мальчишка, щенок! Так надругаться над светлым именем отца? С него, подлеца, шкуру спустить мало…
С трудом подавив вспышку охватившей его ярости, полковник продолжал уже спокойнее:
— Списывать этому мальчишке грехи в память о его отце не будем. Сам нашкодил, сам и отвечай. Но вот поверить, что комсомолец, сын Сергея Савина, спутался с врагами Советского государства, не могу. Хоть убейте — не могу. Окрутила его, как видно, эта Войцеховская. Окрутила и заморочила голову. Он небось и сам не понимает, в какую пропасть свалился. Кстати, где он сейчас, все еще в милиции?
— Так точно, — сказал Луганов. — Сидит в отделении. После вытрезвителя.
— Знаете что? Доставьте-ка его сюда, ко мне. Я сам с ним побеседую.
— Кирилл Петрович, — вмешался Миронов, — стоит ли? Ведь вы же будете с ним и о Войцеховской разговаривать, а это рискованно. Чего доброго, он возьмет да ей же и выложит, что КГБ заинтересовалось ее персоной. Тогда пиши пропало. Может, вам лучше в отделение поехать, там поговорить? На нейтральной, так сказать, почве.
— Нет, — отрезал Скворецкий, — толковать с ним буду здесь, именно здесь. Ты что думаешь, попытка угнать боевой самолет — шутка? А уж как с ним разговаривать, я соображу. Не беспокойся. Только вот что: сам-то ты сиди у себя и не высовывай носа, не то столкнешься с ним где-нибудь в коридоре, вот тогда действительно пиши пропало…
Через полчаса Луганов ввел в кабинет Скворецкого небритого, с опухшими после попойки глазами Савина.
— Хорош! — с мрачной иронией, глядя на него в упор, сказал полковник, как только дверь за Лугановым закрылась и они остались с Савиным в кабинете с глазу на глаз. — Хорош! Ты только полюбуйся на себя, на кого стал похож. И это — боевой офицер Советской Армии. Летчик. Стыд! Срам!
— Позвольте, — надменно вскинул голову Савин, — а вам-то до этого какое дело? Выпил — лепите пятнадцать суток, а мораль читать нечего. Обойдусь. Да и вообще, кто вы такой, по какому праву таким тоном со мной разговариваете?
— По какому праву? — переспросил Скворецкий, и, хотя голос его звучал сурово, в нем слышались нотки горечи. — А по такому, что я коммунист и поставлен сюда, на этот пост, партией, чтобы охранять безопасность советского народа, советских людей, не давать таким вот, как ты, если они споткнулись, лететь вниз головой в яму. По такому праву, что в отцы тебе гожусь, что с твоим отцом Сергеем Савиным воевал бок о бок… — Голос полковника дрогнул.
— Вы, — уставился на Скворецкого Степан, — вы знали моего отца? Встречались с ним?
— Встречался? Твой отец, Сергей Савин, был моим другом, боевым товарищем. Имя твоего отца, память о нем для меня святы. А ты? Ты, паршивец, что делаешь? Какую дорожку выбрал? Видел бы сейчас тебя отец.
Степан, угрюмо потупившись, вобрав голову в плечи, молчал.
— Нет, ты мне скажи, — сурово продолжал Скворецкий, — ты, сын Сергея Савина, большевика, кто ты такой? Зачем, для чего живешь на свете? Во имя чего? Ну? Чего молчишь? Отвечай! Или храбрости не хватает сказать правду?!
Савин сидел в полной растерянности. Нет! Так с ним еще никто не разговаривал. Командир части, замполит говорили вроде и о том же, но они говорили не так. Нет, не так. Он им не отвечал. Не хотел отвечать — и не отвечал, А как не ответить этому суровому, требовательному полковнику, другу его отца? Как не ответить на его вопросы, заданные с такой болью?
Кто он, Степан Савин, такой? Чем и для чего живет? Он, Степан, летчик. Да, летчик. Советский летчик. Его стихия — воздух. И он хороший — да что там хороший! — отличный летчик. Пусть кто-нибудь попробует это опровергнуть! Да, но разве теперь он летчик? Нет. Теперь он никто. Никто и ничто. Лишен офицерского звания, изгнан из армии…
Позвольте! Подождите минуту. Он, Степан Савин, — и вдруг больше не летчик? Почему? Как это произошло? Впервые за эти последние месяцы, когда все крушилось и летело кувырком, Степан вспомнил день за днем все, что произошло, как произошло, почему… Слово за словом раскрывал он перед полковником свою душу, не жалея себя, рисовал картину собственного падения. В Скворецком он внезапно почувствовал друга — старшего и мудрого друга, которому хочется сказать все, поделиться всем, что исковеркало его жизнь.
Как, с чего началось? Где, когда он покатился под откос? Да здесь, в Крайске! Что? Нарушения дисциплины, проступки ранее, до Крайска? Ну, это не в счет. Молодость. Порой лихачество. Впрочем, не совсем лихачество. В воздухе он лихачом не был. Тут другое. Он, Степан Савин, владел машиной безукоризненно. Каким-то особым чутьем он чувствовал силу, возможности новых боевых машин. Из этих машин он пытался выжать все, найти новые формы ведения боя, а кое-кто из командиров, привыкших к определенным канонам, воспринимал это как лихачество. Отсюда столкновения, обвинение в неуважении к старшим по званию, по летному стажу. Однако не об этом сейчас речь. Если бы только это!..
Здесь, в Крайске, этой весной на одном из вечеров в Доме офицеров он, Степан Савин, встретил женщину… Была она не одна, с каким-то тучным, страдающим одышкой майором, с которым держалась фамильярно, как близкий человек. Впрочем, когда старший лейтенант Савин пригласил ее танцевать, согласие она дала охотно… Вот тогда-то, с того вечера, все и началось.
Кто эта женщина?! Она учительница английского языка, Фамилия ее Войцеховская, Зовут Анна Казимировна. Что он о ней может сказать еще? Да, пожалуй, почти ничего. Разве что она чертовски умна, хитра, лжива, изворотлива и очень хороша. Как бы то ни было, но с первой же встречи он потерял голову.
Еще во время танцев, между делом, она выяснила, что Савин — летчик, летает на новых машинах. Зачем он ей об этом сказал? А что здесь такого? Что он летчик, видно было по его форме; что же касается машин, боевых самолетов, так он сказал только одно — что они новые. Не думает же товарищ полковник, что Степан Савин способен выболтать первому встречному характеристику боевой машины, данные о ее конструкции, вооружении, летных качествах?
Что было потом, позже, когда эта женщина перестала быть «первой встречной» (да, он и не отрицает, она уже давно для него не первая встречная), что тогда он ей рассказывал? И тогда почти ничего. Очень мало, во всяком случае. Но все это очень сложно, запутанно; лучше будет, если товарищ полковник разрешит ему все рассказать по порядку.
В тот вечер, когда он, Степан, познакомился с Войцеховской, ему без труда удалось договориться с ней о свидании. Встретились они через день, и тут пошло, покатилось… Одна встреча следовала за другой, и с каждой встречей он чувствовал, что все больше теряет голову, власть над собой. Полюбил ли он Войцеховскую, любит ли ее? Трудно сказать… Это похоже на какое-то наваждение. Все эти месяцы он живет словно в угаре. Временами ему кажется, что она — все в его жизни, что жить без нее он не может. Скажи в такую минуту она слово — и он с радостью пойдет на смерть, на преступление, лишь бы выполнить любую ее прихоть, любой каприз.