– Верю тебе, о покровительница и ангел этого дома! Все же эта предосторожность излишня.
– Тогда делай, что тебе только угодно! Теперь иди, и да пребудет с тобою Аллах со своим Пророком, который тебя защитит!
Мы пошли. Пересекая площадь, я заметил за дверями иных домов тех самых арнаутов, о которых говорил Селим. Значит, к моему делу отнеслись весьма серьезно. Перед дворцом, в коридоре и на лестнице, и даже в приемной также находились солдаты. Это меня обеспокоило.
Комендант был в селамлыке не один: у входа сидели два лейтенанта. Селим-ага тоже не остался в приемной, а опустился тут же на пол.
– Салам алейкум! – поздоровался я непринужденно, как только было возможно, хотя и понимал, что нахожусь в западне.
– Алейкум! – сдержанно ответил комендант, указывая на ковер, который лежал сбоку от него.
Я сделал вид, что не заметил или не понял этот знак, и устроился около него там же, где я уже раньше сидел.
– Я посылал за тобой, но ты долго не приходил. Где ты был, эфенди?
– Я решил проехаться верхом.
– Куда?
– За город.
– Зачем?
– Чтобы выгулять свою лошадь. Ты же ведь знаешь – за благородным конем должно ухаживать.
– Кто был при этом?
– Хаджи Линдсей-бей.
– Тот, кто давал обет не говорить?
– Да.
– Я слышал, что он не особо строго придерживается этого обета.
– Так!
– Он все же говорит.
– Так!
– С тобой тоже?
– Так!
– Я это знаю вполне определенно.
– Так!
Это "так!" смутило добряка коменданта.
– Ты тоже это должен непременно знать! – сказал он.
– Кто тебе сказал, что он говорит?
– Человек, который его слышал.
– Кто это?
– Один арнаут, он пришел сегодня, чтобы выдвинуть против вас обвинение.
– И что сделал ты?
– Я послал за тобой.
– Зачем?
– Чтобы тебя допросить.
– Аллах-иль-Аллах! Значит, на основании обвинения какого-то подлого арнаута ты посылаешь за мной, чтобы обращаться со мною, эфенди и эмиром, как с каким-то негодяем! Мутеселлим, Аллах да благословит твою мудрость, чтобы она у тебя не пропадала!
– Эфенди, это ты проси у Бога мудрости, потому что она тебе пригодится.
– Это звучит почти как угроза!
– А твои слова звучали как оскорбление!
– После того как ты меня оскорбил. Послушай-ка одно: вот в этом револьвере шесть пуль, в этом столько же. Можешь говорить все, что считаешь нужным, но учти, что я никакой не арнаут, и нечего меня с ним равнять! Если мой спутник не выдерживает обета, что за дело до этого какому-то арнауту? Кто этот человек?
– Он у меня на службе.
– Давно?
– Давно.
– Мутеселлим, ты говоришь неправду! Еще вчера этого арнаута не было у тебя на службе. Об этом человеке я тебе смогу побольше твоего рассказать. Если хаджи Линдсей-бей говорит, то это лишь дело его совести, никого другого это не касается!
– Ты был бы прав, если бы мне рассказали это лишь про него.
– А что еще?
– Он друг человека, который мне кажется очень подозрительным.
– Кто же этот человек?
– Ты!
Я изумился.
– Я?! Бог милостив, он смилуется и над тобою!
– Ты говорил со мною о мутасаррыфе и сообщил, что он является твоим другом.
– Я говорил правду.
– Ложь!
– Что? Ты смеешь обвинять меня во лжи? Тогда мне больше нечего здесь оставаться.
Я поднялся и притворился, что хочу покинуть селамлык.
– Стой! – крикнул комендант. – Ты не уйдешь!
Я повернулся к нему.
– Ты мне это приказываешь?
– Да.
– А кто ты такой, чтобы мне приказывать?
– Сейчас я выше тебя по положению, и, если я тебе велю остаться, ты подчинишься!
– А если я не останусь?
– Тогда я тебя заставлю это сделать! Ты мой пленник!
Оба лейтенанта поднялись. Селим-ага тоже встал, хоть и очень медленно.
– Твой пленник? Ты сошел с ума? Салам!
Я снова повернулся к двери.
– Взять его! – велел он.
Оба лейтенанта схватили меня с обеих сторон. Я остановился и захохотал сначала в лицо одному, затем, повернувшись, второму, после этого они, один за другим, отлетели от меня и, пролетев сквозь помещение, свалились под ноги мутеселлиму.
– Вот тебе твои лейтенанты! Подними их! Я говорю тебе, что я пойду, когда это мне будет угодно, и ни один из твоих арнаутов меня не удержит! Но я останусь, потому что я должен еще с тобою поговорить. Правда, учти, это я сделаю лишь для того, чтобы доказать, что я не боюсь турок. Итак, спрашивай дальше, какие у тебя там еще есть вопросы?
Этот турок, похоже, еще никогда не видел подобного сопротивления, он привык, что перед ним каждый низко гнул спину, и, мне казалось, он был в полной растерянности, ибо совсем не знал, что ему делать.
– Я сказал, что ты мутасаррыфу не друг, – возобновил он разговор.
– Ты же прочел его письмо!
– Но ведь ты против него боролся! Где?
– В Шейх-Ади!
– Докажи это!
– У меня есть свидетель!
– Пусть он придет!
– Я исполню это твое пожелание.
На кивок мутеселлима ага вышел из комнаты. Через несколько секунд он возвратился вместе с мосульским макреджем, который, даже не удостоив меня взглядом, прошагал мимо меня к коменданту и опустился на том же месте, где я перед этим сидел. Судья тут же схватился за наргиле, стоявший рядом.
– Это об этом человеке ты рассказывал, эфенди? – спросил его комендант.
Он кинул на меня короткий презрительный взгляд и ответил:
– Это он.
– Видишь? – обернулся ко мне комендант. – Макредж Мосула, которого ты должен знать, – свидетель твоей борьбы против мутасаррыфа.
– Он лжец!
Тут макредж повернул ко мне полностью свое лицо.
– Червь! – в ярости выдохнул он.
– Ты скоро узнаешь, какой я червь! – отвечал я спокойно.
– Я повторю: ты лжец. Ты ведь не видел, чтобы я направлял против войск мутасаррыфа свое оружие.
– Это видели другие.
– Но не ты! А комендант сказал, что ты видел это собственными глазами. Назови твоих свидетелей!
– Канониры рассказывали…
– Тогда они тоже солгали. Я с ними не воевал, не пролилось ни капли крови. Они со своими орудиями сдались совсем без сопротивления. И потом, когда вас окружили в Шейх-Ади, я попросил у Али-бея снисхождения к вам; вы должны благодарить исключительно меня, что вас не постреляли там всех без исключения. И из этого ты делаешь вывод, что я являюсь врагом мутасаррыфа?
– Ты напал на орудия и захватил их!
– В этом я сознаюсь!
– И ты будешь отвечать за это в Мосуле!
– О!
– Да. Мутеселлим задержит тебя и отправит в Мосул. Тебя и всех, кто сейчас с тобой. Есть лишь один способ, как спасти тебя и их.
– Какой?
Он подал знак, и три офицера отошли в сторону.
– Ты эмир из Франкистана, ведь немси являются франками, – заговорил макредж. – Я знаю, что ты находишься под защитой их консулов, и поэтому мы не можем тебя убить. Но ты совершил преступление, за которое полагается смертная казнь. Мы должны тебя послать через Мосул в Стамбул, где тебя совершенно определенно подвергнут этому наказанию.
Он сделал паузу. Похоже, ему было нелегко подбирать для выражения своей мысли нужные слова.
– Дальше! – бросил я.
– Правда, ты все-таки был любимцем мутасаррыфа, да и мутеселлим тоже отнесся к тебе благосклонно, значит, им обоим не хотелось бы, чтобы тебя ожидала столь печальная участь.
– Да вспомнит им это Аллах в их смертный час!
– Так вот! Поэтому возможно, что мы откажемся от дальнейшего рассмотрения этого дела, если…
– Ну, если…
– Если ты нам скажешь, сколько стоит жизнь эмира из Германистана.
– Совсем ничего!
– Ничего? Ты шутишь!
– Я абсолютно серьезен. Она ничего не стоит.
– Как это?
– Аллах может потребовать к себе на небо в любую минуту и эмира.
– Ты прав, жизнь находится в руках Аллаха, но это "имущество" следует сохранять и оберегать.
– Ты плохой мусульманин, иначе ты знал бы, что дороги человека запечатлены в Книге.
– И тем не менее человек может отказаться от своей жизни, если он во всем слушается Книги. Ты хочешь это сделать?
– Ну, хорошо, макредж. Как высоко оцениваешь ты свою собственную жизнь?
– По меньшей мере в десять тысяч пиастров.
– Тогда моя жизнь в десять тысяч раз ценнее. Скажи, как так получилось, что турок так низко оценивается?
Он посмотрел на меня с удивлением.
– Ты так богат?
– Да, ведь у меня такая дорогая жизнь.
– Тогда я думаю, что здесь, в Амадии, ты оценишь свою жизнь в двадцать тысяч пиастров.
– Естественно.
– И также жизнь твоего хаджи Линдсея-бея.
– Да.
– И десять тысяч за третьего.
– Это не слишком много.
– А слуга?
– Он храбрый и верный человек, который стоит столько же, что и другие.
– Значит, ты считаешь, он стоит тоже десять тысяч?
– Да.
– Ты сосчитал всю сумму?
– Шестьдесят тысяч пиастров. Так?
– Так. У вас есть с собою столько денег?
– Мы очень богаты, эфенди.
– Когда вы заплатите?
– Никогда!
Было воистину весело наблюдать за лицами обоих турок. Затем макредж спросил:
– Как это так?
– Я имею в виду, что родом я из страны, где царит справедливость. У османов же нет никакого другого закона, кроме их кошелька, и поэтому они торгуют справедливостью. Я не могу заплатить за жизнь, если у меня ее отнимают незаслуженно.
– Тогда ты ее потеряешь.
– Не думаю. Я не торгую своей жизнью, но знаю, как ее защитить, и умею это делать.
– Эфенди, это бесполезно!
– Почему?
– Твоя вина доказана, ты сам ее признал.
– Это ложь. Я не признавал никакой вины, а лишь сказал, что отнял у вас орудия. Это поступок, за который не наказывают.
– Это твое мнение. Значит, ты отказываешься согласиться с нашим предложением милосердия?
– Мне не нужно милосердия.
– Тогда мы вынуждены заключить тебя в тюрьму.
– Попробуйте!
Комендант вмешался в разговор и обратился ко мне с укоризненными, но достаточно доброжелательными словами, однако я не отреагировал на них. Поэтому он хлопнул в ладоши и позвал троих офицеров.
– Уведите его! – приказал он им. – Я надеюсь, эфенди, что ты не откажешься последовать за ними. Снаружи достаточно людей, чтобы сломить любое сопротивление. Тебе будет хорошо во время заключения и…
– Молчи, мутеселлим! – прервал я его. – Я желал бы видеть того человека, у которого хватило бы сил со мною справиться. С вами пятерыми я разделаюсь в пять минут, а твои больные лихорадкой арнауты рассыплются по сторонам лишь под одним моим взглядом, будь в этом уверен! То, что меня не обидят во время заключения, – само собой разумеется, вы сами в этом все заинтересованы. Меня не пошлют в Мосул, ибо это не нужно макреджу; он лишь хочет, чтобы я откупился, ему нужны деньги, чтобы переправиться через границу.
– Через границу? – спросил мутеселлим. – Как мне понимать твои слова?
– Спроси его самого!
Он посмотрел на макреджа, лицо которого пошло пятнами.
– Что он имеет в виду?
– Я его не понимаю! – ответил чиновник.
– Он понимает меня, и преотлично, – возразил я. – Мутеселлим, ты меня оскорбил, ты хотел меня посадить в тюрьму, ты сделал мне предложение, которое имело бы для тебя очень тяжелые последствия, расскажи я о нем. Вы оба мне угрожали, теперь же, после того как я посмотрел, как далеко вы осмелились зайти в ваших требованиях по отношению ко мне, я все поменяю местами. Знаешь ли ты, комендант, кто этот человек?
– Макредж из Мосула.
– Ты ошибаешься. Он больше не макредж, он смещен.
– Смещен? – вскрикнул мутеселлим.
– Ты!.. – в свою очередь закричал макредж. – Я задушу тебя!
– Смещен? – еще раз вскрикнул мутеселлим полуиспуганно-полувопрошающе.
– Да. Селим-ага, я говорил тебе, что отдам тебе сегодня приказ, которому ты подчинишься. Теперь выслушай его: возьми того человека и сунь его в ту самую камеру, в которую я должен был попасть! Потом его отвезут в Мосул.
Добряк ага сперва оторопело посмотрел на меня, затем на обоих других, но, естественно, не шевельнул и пальцем, чтобы последовать моим словам.
– Он сошел с ума! – Макредж поднялся.
– Ты сам безумен, потому что осмелился прибыть в Амадию. Почему ты поскакал не прямо, а через Мангайш? Видишь, я все знаю. Вот, мутеселлим, доказательство того, что я вправе требовать его ареста.
Я передал ему письмо, адресованное Али-бею. Сперва мутеселлим глянул на подпись.
– От Анатоли кази аскери?
– Да. Он в Мосуле и требует выдачи этого человека. Читай!
– Правда! – удивился мутеселлим. – Но что с мутасаррыфом?
– Он тоже смещен. Прочитай и другое письмо!
– Да будет Господь милостив! Творятся великие вещи!
– Точно. Мутасаррыф и макредж смещены. Ты тоже хочешь удостоиться той же участи?
– Господин, ты тайный посланник Анатоли кади аскери, а может, и самого падишаха!
– Сейчас неважно, кто я, но ты видишь, что я все знаю и жду, что ты исполнишь свой долг.
– Эфенди, я сделаю это. Макредж, я не могу иначе, здесь написано, что я должен вас арестовать.
– На все воля Аллаха! – отвечал тот.
В его руке сверкнул кинжал, и он мигом проскользнул мимо меня к двери. Мы побежали за ним и успели как раз к тому моменту, когда его опрокидывали на землю. Селек сидел на нем, прижимая его коленом, и пытался отнять у него кинжал. Макреджа разоружили и снова привели в селамлык.
– Кто этот человек? – указал комендант на Селека.
– Посланец Али-бея из Баадри. Он снова возвращается туда, и ты должен ему разрешить сопровождать транспорт. Тогда мы будем уверены, что макредж не убежит. К тому же я передам тебе еще одного заключенного!
– Кого, господин?
– Пусть зайдет сюда арнаут, обвинявший меня!
– Приведите его! – приказал мутеселлим.
Один из лейтенантов привел человека, который еще не подозревал, как все для него оборачивается.
– Спроси-ка его, – сказал я, – где его оружие?
– Где оно?
– Его у меня отняли.
– Когда?
– В то время, когда я спал.
– Он лжет, мутеселлим! Этого человека дали в сопровождение хаджи Линдсею-бею; он в меня стрелял и убежал, затем подкараулил нас в дороге и еще два раза выстрелил в меня из леса, но не попал. Моя собака поймала его. Я простил его и дал ему уйти. Но при этом мы отняли у него оружие, которое и сейчас у моего хаваса. Мне пригласить свидетелей?
– Господин, я тебе верю! Арестуйте этого пса и бросьте его в прочнейшую камеру, какая только есть в тюрьме!
– Господин, ты приказываешь взять и макреджа? – спросил Селим-ага.
– Да.
– Мутеселлим, свяжи его прежде, – напомнил я. – Он уже пытался бежать и, без сомнения, попытается снова.
– Свяжите его!
Их увели, и я остался с комендантом наедине. Тот был так утомлен происшедшим, что лишь как сноп рухнул на ковер.
– Кто бы подумал! – вздохнул он.
– Только не ты!
– Господин, прости меня! Я же ничего не знал.
– Арнаут наверняка заранее встретился с макреджем и договорился с ним, иначе он не осмелился бы выступать против нас, ведь у нас было основание арестовать его.
– Он больше ни в кого не выстрелит! Разреши, я подам тебе трубку!
Мутеселлим послал за еще одним наргиле и сам зажег его, затем произнес почти подобострастно:
– Эмир, ты подумал, что я серьезно?
– Что?
– То, что я хотел взять у тебя деньги?
– Да.
– Господин, ты ошибаешься! Я лишь подчинился макреджу и обязательно отдал бы тебе свою долю.
– И дал бы мне убежать?
– Конечно. Ты же видишь, что я хотел тебе лишь самого хорошего!
– Ты бы не посмел этого сделать, если бы обвинение было обоснованным.
– Эмир, ты будешь продолжать так думать об этом?
– Нет, не буду при условии, если ты сделаешь так, чтобы я это забыл.
– Не думай больше об этом, эмир. Забудь это, как ты уже что-то другое забыл.
– Что?
– Лекарство.
– Да, мутеселлим, это я и в самом деле позабыл, однако ты его получишь уже сегодня, я тебе обещаю!
Тут вошел слуга.
– Господин, тут прибыл один баш-чауш.
– Чего ему надо?
– Он из Мосула и говорит, что по важному вопросу.
– Впусти его!
Фельдфебель передал коменданту письмо с большой печатью; то была печать Анатоли кади аскери, я тут же ее узнал. Комендант вскрыл его и вчитался, затем сказал баш-чаушу, чтобы тот прибыл к нему завтра утром за ответом.
– Господин, знаешь, что это? – спросил он меня, когда посланец ушел.
– Письмо верховного судьи.
– Да. Он извещает о смещении мутасаррыфа и макреджа. Последнего я должен, как только он появится, отправить в Мосул. Я передам его завтра с рук на руки баш-чаушу. Кстати, мне упомянуть в моем ответе что-нибудь о тебе?
– Нет. Я сам напишу. Только пошли с арестованным достаточно охраны!
– Это не помешает, тем более что в этом транспорте должен быть еще один заключенный.
Я похолодел:
– Кто?
– Араб. Мне это приказал Анатоли кади аскери. Сына шейха пошлют в Стамбул как заложника.
– Когда уходит транспорт?
– Утром. Сейчас я буду писать письмо.
– Тогда не буду больше мешать.
– О эфенди, твое присутствие доставит мне удовольствие.
– Но твое время ценно, я не буду у тебя его забирать.
– Ты придешь утром?
– Быть может.
– Ты должен быть при отъезде транспорта, чтобы видеть, как все это произойдет.
– Тогда я приду. Салам!
– Салам! Да будет Аллах твоим ведущим!
Едва я вошел в дом, навстречу мне звонко раздалось:
– Хамдульиллах, эфенди, ты жив и ты свободен!
Это была Мерсина. Она взяла меня за руки и глубоко вздохнула всей грудью:
– Ты великий герой! Это мне сказали твои слуги и посланник от Али-бея. Если бы они тебя арестовали, ты бы их убил прямо в серале и при этом, может быть, убил бы и Селима-агу.
– Его – нет, но других – точно! – рассмеялся я.
– Да. Ты как Келад-Силач. Твой стан походит на стан пантеры, твоя борода бесподобна, а твои руки как ноги слона!
Это, естественно, было лишь вольное сравнение. О Мерсина, какое это было покушение на темно-русое украшение моего лица, на милую симметрию моих незаменимейших конечностей! Мне пришлось быть в той же степени учтивым: