– Тогда и я уйду! – пригрозил каймакам.
– Иди. Ты целым доберешься до своих воинов, но, прежде чем ты к ним придешь, многие из них будут убиты. Эмир Кара бен Немси выйдет на скалу и поднимет правую руку в знак того, что должна начаться канонада.
– Постой! – быстро повернулся ко мне каймакам. – Вы не смеете стрелять.
– Почему же не смеем? – спросил Али-бей.
– Это было бы убийством: мы ведь не можем защититься.
– Это не было бы убийством, а только наказанием и расплатой. Вы хотели на нас напасть, когда мы и понятия не имели о ваших планах; вы пришли с саблями, ружьями и пушками, чтобы нас перебить, перестрелять. А когда ваши жизни в наших руках, когда мы вас встретили как подобает, вы говорите, что тот, кто выстрелит, будет убийцей! Каймакам, не заставляй меня смеяться над тобой.
– Ты освободишь макреджа!
– Он должен расплатиться за убийство парламентера.
– Ты его убьешь?
– Может быть. Здесь решает то обстоятельство, насколько мы поймем друг друга.
– Что ты требуешь от меня?
– Я готов выслушать твои уступки.
– Уступки? Мы пришли сюда, чтобы ставить требования!
– Я тебя уже раз попросил, не будь смешным! Скажи мне сначала, почему вы на нас напали?
– Среди вас есть убийца.
– Я знаю, что ты имеешь в виду, но я тебе скажу кое-что: ты дезинформирован – не двое наших убили одного вашего, а совсем наоборот: трое ваших – двоих наших. Я заранее позаботился о доказательствах – скоро староста местечка, где все это произошло, прибудет сюда вместе с членами семей убитых.
– Ну, это другое дело!
– То же самое, только макредж его исказил. Ему не придется больше этого делать. Но даже если бы было так, как ты говоришь, все равно это вовсе не повод, чтобы нападать на нашу область.
– У нас еще есть второе основание.
– Какое же?
– Вы не заплатили харадж.
– Мы заплатили. А что ты вообще называешь хараджем? Мы свободные курды, что мы платим, то мы платим добровольно. Мы заплатили подушную подать, которую каждый немусульманин должен внести, чтобы освободиться от военной службы. Однако вы хотите еще и харадж, а это есть не что иное, как уже уплаченная подушная подать! Но даже если вы были правы и мы должны были бы мутасаррыфу один налог, разве этого достаточно для того, чтобы на нас нападать? Разве может он нападать в этом случае на Шейх-Ади, где сейчас находятся тысячи людей, не имеющих никакого отношения к Мосулу и соответственно ничего ему не должных? Каймакам, мы с тобой оба знаем, чего, собственно, от нас хочет губернатор: денег и трофеев. Ему не удалось ограбить нас, поэтому не будем больше говорить о его "основаниях". Ты и не юрист, и не сборщик налогов, поэтому я могу обсуждать с тобой только то, что касается твоего военного задания. Говори, а я послушаю.
– Я должен потребовать от тебя уплаты хараджа и выдачи убийц, в противном случае по приказу мутасаррыфа обязан разрушить Шейх-Ади и все поселки езидов и убивать каждого, кто только окажет сопротивление.
– И все забрать, что только имеется у езидов?
– Все!
– Так звучит приказ губернатора?
– Именно так.
– И ты его исполнишь?
– Насколько возможно!
– Исполняй же!
Али-бей поднялся со стула, давая понять, что переговоры закончены. Каймакам сделал движение, желая удержать его на месте.
– Что ты хочешь сделать, бей?
– Ты хочешь разрушить деревни езидов и ограбить жителей, я же, глава езидов, сумею защитить моих подданных. Вы, не предупредив, вторглись ко мне, оправдывая это лживыми причинами, вы хотите жечь и палить, грабить и убивать, вы позволили убить моего посланца. Все это деяния, направленные против прав народов. Из этого следует, что я не могу вас рассматривать как воинов, вы – грабители. А грабителей просто пристреливают на месте. Ясно? Возвращайся к своим! Пока что ты под моей защитой, а скоро окажешься вне закона.
Он вышел из палатки и поднял руку. Артиллеристы, должно быть, заждались этого знака. Тут же прогремел пушечный залп, потом еще один.
– Господин, что ты творишь? – кричал каймакам. – Ты нарушаешь перемирие, пока я еще у тебя здесь!
– Разве мы заключили перемирие? Разве я не сказал тебе, что у нас все ясно друг с другом? Слышишь? Это картечь, а это гранаты, те же самые выстрелы, которые предназначались нам. Теперь все это для вас. Аллах свершил свой суд. Он наказывает грешников тем же самым, чем те согрешили. Ты слышишь крики своих людей. Иди к ним и прикажи разрушить наши деревни!
Третий и четвертый выстрелы произвели необычайный эффект. Это можно было понять по дикому вою, раздавшемуся из долины.
– Остановись, Али-бей! Дай знак прекратить огонь, чтобы мы смогли вести дальнейшие переговоры!
– Ты знаешь приказ мутасаррыфа, я – свой долг. Все решено!
– Мутасаррыф отдавал свои приказы миралаю, не мне, и это мой долг не дать перестрелять моих людей, когда они беззащитны. Я должен попытаться их спасти.
– Если ты хочешь, то я готов возобновить переговоры.
Али-бей развернул чалму и махнул полотном, потом снова зашел в палатку.
– Что ты требуешь от меня? – спросил каймакам.
Бей задумчиво поглядел в землю, затем ответил:
– Не на тебя я гневаюсь, поэтому я тебя пощажу, но, впрочем, любое окончательное соглашение, к которому мы могли бы прийти, было бы гибельно для тебя, потому что мои условия для вас больше чем неблагоприятны. Исходя из этого, я буду договариваться лишь с мутасаррыфом, ты же свободен от ответственности.
– Благодарю тебя, бей!
Каймакам оказался весьма неплохим человеком. Он был рад, что этому делу придали такое направление, и поэтому его благодарность исходила от чистого сердца.
– Условие, естественно, есть, – продолжил Али-бей.
– Какое же?
– Ты рассматриваешь себя и свои войска как военнопленных и остаешься с ними в Шейх-Ади, пока я не заключу соглашение с мутасаррыфом.
– На это я пойду, ибо сумею за это ответить. Во всем виноват миралай, он действовал слишком неосторожно.
– Значит, ты сдаешь оружие?
– Это позор для нас!
– Имеете ли вы право как военнопленные держать при себе оружие?
– Я признаю себя военнопленным только в том отношении, что я остаюсь в Шейх-Ади и не пытаюсь вырваться с боем отсюда, пока не узнаю, как распорядится мутасаррыф.
– Прорыв привел бы вас к гибели, он уничтожил бы все.
– Бей, я хочу быть до конца честным и признаю, что наше положение очень плохое, но разве ты не знаешь, на что способна тысяча человек, доведенных до отчаяния?
– Я знаю. Тем не менее ни один из вас не прорвется.
– Но и не один из вас падет в бою! И учти, у мутасаррыфа в распоряжении еще линейный и драгунский полки, большая часть которых осталась в Мосуле. Прибавь к этому помощь, которую он может получить из Киркука и Диярбакыра, из Сулимании и других гарнизонов. Прибавь артиллерию – и ты признаешь, что хоть ты и господин в этой ситуации, но недолго им останешься.
– Следует ли мне отказаться от победы, не пользоваться ею лишь потому, что позднее меня могут разбить? Пусть мутасаррыф приходит со своими полками, я дам ему знать, что это будет стоить вам жизни, в случае если он меня еще раз атакует. А если у него в распоряжении есть еще силы, то я тоже могу этим похвалиться. Ты знаешь, что достаточно одного моего знака, чтобы поднять против мутасаррыфа такой смелый народ, как курды. Но я люблю мир, война мне претит. И хотя я собрал здесь езидов из всего Курдистана и граничащих провинций и мог бы поднять факел восстания, я этого не делаю. Я хочу пока оставить тебе и твоим воинам оружие, но я обещал одному моему союзнику пушки.
– Кто этот союзник?
– Ни один езид не предаст друга. Итак, ты сохраняешь свое оружие, но отдаешь все боеприпасы, и за это я тебе обещаю позаботиться о провианте, который тебе необходим.
– Если я отдам боеприпасы, это все равно как если бы у тебя было мое оружие!
Али-бей улыбнулся.
– Ладно, оставь у себя и боеприпасы, но я тебе скажу лишь одно: когда твои люди проголодаются и ты у меня попросишь пищу, я буду ее менять лишь на ружья и пистолеты, сабли и коней. Значит, поэтому вы и не военнопленные, мы просто заключаем с вами перемирие.
– Вот как? На это я могу пойти.
– Как видишь, я снисходителен. Теперь выслушай мои условия. Вы останетесь в долине Шейх-Ади без связи с внешним миром, воздерживаясь от любых военных действий против меня, вы уважаете наши святыни и наши дома. В святыни вы не должны входить, в дома же – только с моего разрешения. Перемирие продлится, пока вы не получите приказа от мутасаррыфа. Но этот приказ вам отдадут лишь в моем присутствии, любая попытка бегства, даже одного человека, любое действие, противоречащее нашей договоренности, сразу же отменяет перемирие. Вы должны сохранить ваше теперешнее положение, а я – мое. За это я тебе обещаю воздерживаться от любых военных действий до указанного момента. Ты согласен?
После короткого размышления и нескольких несущественных дополнений и замечаний каймакам принял условия. Он с пылом ходатайствовал за макреджа и требовал его выдачи, но Али-бей остался непоколебим. Принесли бумагу, я набросал договор, который оба подписали. После этого офицер возвратился в долину, причем ему разрешили захватить с собой тех троих солдат.
Теперь Пали, гонец бея, ждал приказаний своего начальника.
– Ты не напишешь письмо мутасаррыфу? – спросил меня бей.
– Напишу. Только что ты ему хочешь сообщить?
– Теперешнее положение его войск. После скажи ему, что я желаю вести с ним переговоры, что ожидаю его здесь или же могу встретиться с ним в Джерайе. Встреча состоится послезавтра в первой половине дня. Можешь так написать?
– Да.
Несколько минут спустя я сидел в палатке и писал письмо губернатору, который наверняка при чтении не будет иметь ни малейшего представления, что оно составлено его протеже. Писал я, держа бумагу на колене, справа налево. Не прошло и получаса, как лошадь, несшая Пали, умчалась в сторону Баадри.
Езидский праздник был неожиданным образом расстроен, но никто по этому поводу особо не сожалел, все радовались, что удалось отвести несчастье, грозившее людям в Шейх-Ади.
– Во что теперь превратится праздник? – спросил я Али-бея. – Османы будут еще несколько дней там, внизу, а езиды так долго не захотят знать.
– Я устрою им праздник больший, чем они ожидают, – ответил он. – Ты еще помнишь дорогу в долину? Скачи туда и приведи Шейх-хана и шейхов с кавалли. Мы посмотрим, нельзя ли найти останки пира Камека, чтобы похоронить их в долине Идиз.
Двигаясь вниз по холму, мы имели возможность созерцать несколько странную, но полную жизни картину. Тысячи детей и женщин обосновались там, внизу. Тут же паслись лошади. Люди говорили тихо, чтобы не выдать свое присутствие. Около воза сидел Мир Шейх-хан со своими священнослужителями.
– Святилище сохранилось? – таков был первый вопрос, заданный ханом.
– Все в полной сохранности.
– Была слышна стрельба. Много ли пролилось крови?
– Пострадали только турки. Из наших погибли двое, но не в сражении.
– Кто они?
– Саррадж Хефи из Баазони и…
– Хефи из Баазони? Такой набожный, усердный и смелый человек. Погиб не в сражении? Как же это случилось?
– Бей послал его парламентером к туркам, и они его расстреляли. Я был при этом и ничего не мог сделать.
Священники склонили головы, сложили руки и молчали некоторое время. Только Мир Шейх-хан сказал глубоким и серьезным голосом:
– Он прошел превращение. Солнце не будет больше светить ему здесь, но он гуляет под лучами высшего солнца в той стране, в которую и мы попадем. Там нет ни смерти, ни могил, ни воли, ни бед, там вечный свет и наслаждение, – он с Богом!
Было трогательно наблюдать, как смиренно приняли они весть о смерти друга, не проронив ни одного плохого слова в адрес убийц. Эти священники хоть и горевали, но искренне поздравляли покойника с превращением.
– А кто другой? – спросил Хан.
– Тебя это сильно опечалит.
– Настоящий мужчина не должен испытывать ужаса перед смертью, ибо смерть – друг всем людям, конец греха и начало блаженства. Так кто это?
– Пир Камек.
Тем не менее они все содрогнулись, как от внезапной боли, но ни один не проронил ни слова. И теперь первым заговорил Мир Шейх-хан:
– Святой превращен. Этого возжелал Бог! Расскажи нам о его смерти.
Я сообщил им все, что я видел, со всеми возможными подробностями. Глубоко потрясенные, они выслушали меня, и после этого хан попросил: "Братья, давайте помянем его!"
Они опять низко опустили головы. Молились ли они? Не знаю, я заметил только, что у некоторых в глазах стояли слезы…
Только спустя длительное время их благоговение уступило место обычному настроению, так что я опять мог с ними говорить.
– Меня, кстати, послал Али-бей с заданием привести вас к нему. Он хочет попытаться найти останки святого, чтобы сегодня уже их похоронить.
– Да, эта задача очень важна. Останки пира не должны лежать там же, где кости миралая!
– Я опасаюсь, что мы найдем лишь пепел.
– Все равно. Давайте поспешим!
Мы – вместе со священниками и кавалли – отправились обратно в долину. Факиры же остались для присмотра за долиной Идиз. Когда мы прибыли к палатке бея, расположенной выше над долиной, тот разговаривал с человеком, которого он посылал с вопросом к каймакаму, не разрешат ли турки езидским священникам обследовать кострище. Офицер ответил утвердительно, поставив только условие, чтобы они не имели при себе оружия.
Я спросил, можно ли мне присоединиться, и незамедлительно получил согласие. Чуть-чуть не забыли взять с собой самое главное: сосуд, который примет в себя останки святого. Когда бея спросили по этому поводу, то он дал понять, что думал и на этот счет.
– Мир Шейх-хан, ты ведь знаешь, что знаменитый горшечник Рассат из Баазони сделал моему отцу Хусейну-бею урну, которая должна была принять его прах, когда уже будет пора удалить останки из могилы, чтобы не осквернить их, не смешать с пылью рассыпающегося гроба. Эта урна – настоящий шедевр знаменитого горшечника и, пожалуй, достойна принять в себя святой прах. Она стоит в моем доме в Баадри, и я уже послал за нею гонцов, которые принесут ее раньше, чем вы обследуете кострище.
Это объяснение все решило, и, таким образом, вся процессия пустилась в путь. Мы прошли мимо батареи и достигли того места, где святой принес и себя, и своего кровного врага в жертву. Мы увидели громадную кучу пепла с торчащими концами несгоревших бревен. Перед ней лежал расстрелянный парламентер. Огонь костра опалил его одежды, но пощадил тело. Нам пришлось выполнить достаточно неприятную работу – отнести его тело в сторону от костра.
Пепел остыл. В домах, стоящих поблизости, мы взяли необходимые инструменты и начали осторожно, дюйм за дюймом, устранять верхний слой пепла. Это делалось очень тщательно, прошло много времени, пока не прибыл на муле езид с урной. Формой она походила на опрокинутый абажур, совсем как у наших светильников. На ней находилась крышка, увенчанная сверху изображением солнца. В этом сосуде были также выжжены несколько слов на языке курманджи и какое-то изображение.
Мне казалось невозможным выделить останки святого из горы пепла, но, впрочем, мои опасения были напрасны. Когда убрали большую часть пепла и уже почти вплотную приблизились к земле, то обнаружили две бесформенные глыбы. На них и направили все свое внимание священники. Им что-то было непонятно, и Мир Шейх-хан кивком подозвал меня к себе.
Это была совсем не легкая задача, точно изучить эти предметы. При этом нужно было прикрывать рот и нос. На самом деле то были два трупа, наполовину обуглившиеся и уменьшившиеся в росте на треть.
– Вот и покойники, – сказал я.
– Но кто из них кто?
– Ищите священника.
Мне хотелось посмотреть, насколько проницательны эти люди. Они очень старались разрешить этот кажущийся им сложным, но, на мой взгляд, достаточно легкий вопрос.
– Их невозможно различить, – сказал вконец растерявшийся хан. – Нам нужно либо отказаться от оказания должной почести праху священника, либо мы вынуждены прах обоих положить в урну. Прах друга и врага, святого и нечестивого. Или ты предложишь что-нибудь получше, эмир Кара бен Немси?
– Предложу.
– Что?
– Положить в урну останки только одного пира.
– Ты же ведь слышал, что мы не можем отличить их от останков миралая!
– Но ведь это совсем не трудно! Вот это тело святого, а то – тело турка.
– Откуда ты это узнал? Какие у тебя доказательства?
– Доказательства неопровержимые. Пир не имел при себе никакого оружия, на миралае же была сабля, кинжал и два пистолета. Вы видите пистолетные стволы и лезвие ножа? А вот из-под тела выглядывает острие сабли. Следовательно, это был миралай.
Езиды удивились: как им в голову не пришла столь простая мысль. Они поддержали мои выводы и принялись за дело: переносить останки пира в урну.
Тем временем каймакам с несколькими офицерами стоял рядом и наблюдал. Ему оставили труп его начальника, а мы отправились обратно на холм. Там бей попросил у хана дать указания относительно ритуала погребения.
– Нам придется провести его завтра, – отвечал хан.
– Почему?
– Пир Камек был самым набожным и мудрым человеком среди всех езидов. Его надо похоронить должным образом. Я распоряжусь, чтобы ему соорудили гробницу в долине Идиз. Все это будет готово не раньше завтрашнего утра.
– Тогда тебе не обойтись без каменщиков и плотников?
– Нет. Это будет простое сооружение из скальных глыб, не требующее раствора. Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок должны принести по своим силам камень для постройки, так чтобы каждый из собравшихся паломников смог поучаствовать в строительстве подобающего памятника.
– Но мне нужны воины для охраны, – возразил Али-бей.
– Они будут меняться, и у тебя будет всегда достаточно людей в распоряжении. Давай посоветуемся, каким мы все-таки сделаем это сооружение…
Меня это уже не касалось, и я пошел навестить моего переводчика, который должен был дать мне манускрипт покойного. Он держал его внутри полого ствола чинары, мы расположились вблизи него, и я мог беспрепятственно предаться своим филологическим упражнениям.
Так прошел день. Один за другим зажглись сторожевые огни на возвышенностях, окружающих долину Шейх-Ади. Турки никак не смогли бы уйти, даже если бы каймакам попытался использовать эту ночь для прорыва вопреки своему обещанию. Ночь прошла без происшествий, а утром возвратился Пали. Скорость и выносливость его хорошего коня значительно укоротили дорогу между Шейх-Ади и Мосулом, заставляя верить, что дорога эта не так уж и велика. Я провел ночь в палатке бея и на рассвете еще находился там, когда в нее вошел посланец.
– Ты встречался с мутасаррыфом? – спросил его Али.
– Да, господин, поздно вечером.
– Что он сказал?