VII.
О Никитине Иване, 24 лет, ротмистр не беспокоился. Судьба Никитина уже запечатлена в пухлой тетрадке "Дела", которую в течение недели каждый день носили от ротмистра к полковнику и к которой после этого рыжий и веснушчатый унтер-делопроизводитель подшивал разные бумажки.
Никитин - винтик маленький. А у ротмистра жадность на большое дело. Ротмистр задыхается от отсутствия дела. Ротмистр зол на этих мальчишек, которые не могут утолить его жадности.
- Ты мне давай настоящих революционеров!.. с бомбами, с эксами!..
Ротмистр полулежит в растегнутом кителе на диване в своем домашнем кабинете. Капризные нотки звучат в воркующем бархате его голоса:
- Ты мне, Прокопий Федорович, дело давай, чтоб кровью пахло!..
Улыбаясь готовой и снисходительной улыбкой, стоит возле дивана, возле ротмистра, пожилой, гладко выбритый, скромно одетый человек. У человека голубые глаза и рыхлые расплывчатые черты лица. У человека, когда он улыбается, поблескивают здоровые белые зубы.
- Где его раскопаешь, этакое дело!.. - уговаривает человек ротмистра. - Его сразу не выдумаешь. Потерпите, Евгений Петрович!..
- Ты мне эту песню - терпение, оставь! - хмурится ротмистр. - Ты дело давай...
- Евгений Петрович, вы не раздражайтесь!.. - голубые глаза ласкают и успокаивают. - Если господь веку даст, доберемся и мы до чего крупного... А в настоящее время обратили ли вы внимание на одну вещичку, которую с последним обыском добыли?
Ротмистр быстро сбрасывает ноги с дивана и садится:
- Ловишь меня? Экзаменуешь?
- Нет. К чему?.. Только при многозначительности ваших обязанностей могли вы и проглядеть...
- Вот поглядите. - Человек щупает себя по карманам пиджака и достает из одного книжечку, а из книжечки вчетверо сложенный листок бумаги. - Поглядите - с этого боку приклеена у меня копийка печати с фальшивого паспорта, обнаруженного у покушавшегося в прошлом году на его превосходительство Красноярского губернатора. А тут я осмелился сделать оттиск с печатки, оброненной в свертке Синявским Сергеем... Сомнения никакого - печать единая, одна и та же...
Ротмистр жадно вырывает листок из рук Прокопия Федорыча, внимательно разглядывает оттиски и, краснея от радостного волнения, влажно поблескивает глазами.
- Чародей ты этакий! - ласково говорит он Прокопию Федорычу. - Всегда-то ты раскопаешь что-нибудь полезное!
- У меня глаз хороший, Евгений Петрович - светло и сдержанно-горделиво улыбается Прокопий Федорыч. - У меня, как в сказке: сезам, отворись, или лампа Аладина... То ничего нет, хошь вешайся, и - внезапно осенение, волшебство... Тысяча и одна ночь, Евгений Петрович!..
Не выпуская бумажку из рук, ротмистр воодушевляется. Он взмахивает ею, как победным трофеем, и выпрямляется на диване - сильный, свежий, радостный.
- Это - нить... Тут такие узоры расписать можно! такие узоры!..
Прокопий Федорыч, мягко двигаясь по кабинету, берет стул, пододвигает его ближе к дивану и садится.
- Ниточка, Евгений Петрович, крепконькая. Прямо шелковая. Но только - уговор, Евгений Петрович: я не согласен, чтоб эта старая шляпа вмешивалась в предприятие. Напутает, нагадит, а успехи себе припишет...
- Эх, золотой мой! - весело вскипает ротмистр. - Полковнику на этот раз мы не дадим сливочек попробовать! не дадим!..
- Вот то-то... А то обидно: шевелишь мозгами, разрешаешь задачу, а тут приходят на готовенькое и все каштаны себе... Обидно!
Ротмистр мгновенно тускнеет и хмурит брови. Но сердце отходчиво у ротмистра, брови разглаживаются, и в глазах, серых глазах снова радостней, ласковый, неомрачимый блеск.
VIII.
Приходит день - и Никитин начинает чувствовать на себе внимательное беспокойство ротмистра. Чаще, чем это приято в охранном, его вызывают на допрос. И хоть и имеется в деле его четкая подпись под отказом давать показания, его все-таки вызывают, ведут из одиночки пустынным тюремным двором, через контору, на улицу, на волю, а затем через гулкий деревянный мост в охранное. И хмурясь на назойливость охранки, он радостно вдыхает в себя душный и тягостный в былое время, но такой животворящий и родной теперь пыльный дух улиц и медлит свои шаги между деревянным, размеренным со звонкой пересыпью шпор шагом двух жандармов.
В охранном его встречает любезный, издевающийся корректный ротмистр. Иногда здесь бывает полковник, который по-стариковски, раздражаясь, уговаривает дать показание, "маленькое, ни к чему не обязывающее показание". Очень редко к этим двум присоединяется парикмахерски нарядный, в виц-мундире без пылинки, в белоснежном белье, черноусый товарищ прокурора. Все они делают стойку на Никитина, выдерживают его, огорошивают его неожиданными сообщениями и указаниями. Порою эти сообщения ошеломляют Никитина, и он с трудом сохраняет внешнее спокойствие, внутренне содрогаясь и холодея от представления о значительной осведомленности жандармов.
Однажды ротмистр, один-на-один, говорит ему:
- Я знаю, что от вас толку добиться трудно. Но вот вы, господин Никитин, конечно, успели же понять, что мы знаем все. Теперь пред вами, по-моему, единственная задача - это, елико возможно, облегчить свою будущую участь... Есть много путей к этому!..
- Например, - путь предательства! - усмехается Никитин.
- Зачем так сильно! Не предательство, а сотрудничество с нами. Служение идее. Я вижу - вы человек долга и ценю в вас это. И, если хотите, как частный человек, я преклоняюсь перед вашей стойкостью. И, мне кажется, если пред вами только два выхода - каторга или плодотворный, общественный труд, то вы выберете...
- Я выберу каторгу! - смеется Никитин и смехом будит в ротмистре ярость.
- Напрасно... напрасно вы радуетесь! - встает ротмистр, и жестокие складки набегают вокруг холеных усов, как в злобном оскале. - Я с вами не шучу!.. Я могу дать вам слово, что мы очень скоро выловим всю вашу группу... весь ваш комитет.
И, не разглаживая злых складок и глядя на Никитина в упор, выбрасывает последнее, таящее зловещий смысл:
- Весь комитет и всех руководителей красноярским делом...
- Каким? - с трудом сдерживая дрожь пальцев, переспрашивает Никитин. - О каком деле вы говорите?
- О том, которое вам очень подробно известно: о покушении на губернатора...
Никитин досадливо пожимает плечами.
- Вы можете приписывать мне какие угодно дела: это ваше ремесло... Но я считаю, что мы с вами слишком долго теряем зря время. Я думаю, - вы могли бы его употребить на что-нибудь более полезное, а меня пора отправить обратно туда, в одиночку...
IX.
В тот день, когда Синявского выпустили из тюрьмы с подпиской о невыезде, Никитин получил приятный сюрприз: к нему допустили на свиданье дальнюю родственницу, носившую ему передачу.
Свиданье было "личное", в присутствии жандармского вахмистра. Пятнадцать минут пролетели незаметно, в это короткое время не удалось сказать и спросить что-нибудь серьезное и существенное, но самый факт свиданья радостно поразил Никитина и взбудоражил его.
Трехмесячное сиденье в одиночке порядочно наскучило, впереди была неизвестность, с воли не просачивалось никаких вестей. И уже начинала вползать в Никитина безнадежность. Неожиданная льгота взбодрила и спугнула эту безнадежность. Никитин вернулся в свою одиночку возбужденный, посвистывая и сияя.
А на воле близкие товарищи, сопоставив два факта - освобождение Синявского и разрешение свидания с Никитиным, решили:
- Дело идет к благополучному концу. У жандармов нет серьезных материалов. Провал не грозит большими последствиями.
Синявского встретили ласково.
- Ну, получил, Сергей, крещение. Теперь держись - надо законспирироваться и не таскать за собой хвостов.
Синявскому воспретили встречаться с кем-либо, причастным к организации. Синявский подчинился и вернулся в семью, к добродушному толстому отцу, кладовщику в частной фирме, и матери, вечно больной и ноющей от своих бесчисленных болезней. Скоро он устроился на маленькую службу и стал совмещать ее с усиленной подготовкой к экзаменам за реальное училище.
Отец похохатывал и добродушно, но с тайным опасением, предупреждал его:
- Гляди, бунтовщик, не даст тебе начальство экзамен выдержать!
Мать скулила, вздыхала и ругала товарищей, запутавших Сережу.
- Чтоб их язвило! Утянули парня в такую беду. Вертопрахи!..
Синявский отмалчивался, матери не возражал, но был с нею непривычно ласков. Отцовских шуток избегал и в глаза ему старался не глядеть.
Через месяц после освобождения Синявский не выдержал: пошел к одному из товарищей по организации и застенчиво попросил:
- Дайте, пожалуйста, какую-нибудь работу. Скучно так-то околачиваться.
- Чудак! Да ведь за тобой, наверное, не меньше двух шпиков ходит... Выдерживай карантин и не суетись. А, впрочем, что-нибудь придумаем...
- Ну, пожалуйста. Хоть что-нибудь! - облегченно вздохнул Синявский.
X.
Кругленькая, нос кнопочкой, глаза под очками поглядывают быстро, с добрым ласкающим блеском. Собранные на затылке пушистые изрыжа русые волосы отягощают маленькую голову. Голос звонкий, немного крикливый. Сидит смущенная: смущенье разлилось пламенным румянцем по слегка веснущатому лицу; смущение сцепило пальцы и ненужно крутит их.
Сухой, неприязненно-вспыхивающий голос однотонно рокочет:
- Я долго соображал, высчитывал и нахожу, что последние провалы, Анна Павловна, идут откуда-то отсюда. Вы сообразите: мы выпустили листовку, задерживаем ее распространение, о ней знают только самые близкие, свои люди. А вот три дня тому назад на допросе в охранном предъявляют ее арестованным. Это что по-вашему значит? А?
- Жорж! Кого же вы подозреваете? - добрые глаза с испугом устремляются на этого высокого, большого, бритого, как актер, человека, рука которого тяжело и властно лежит на столе свободным, но сильным жестом. - Ведь у нас все такая хорошая и верная публика...
- Провокатор всегда бывает из такой вот хорошей и верной публики.
- Но кто же, Жорж?
- Не знаю. Нужно искать. Тщательно. Беспрерывно. Мы требуем от вашей организации, чтобы она занялась этим вопросом немедленно. Иначе, понимаете, будет стоять вопрос о роспуске группы. Явки нужно все переменить. Вашу квартиру ликвидировать.
- Я не провалена, Жорж. Моя квартира самая надежная.
- Надежная? Пока. До поры, до времени. Обстоятельства складываются так, что я затрудняюсь считать у вас хоть что-нибудь вполне надежным.
- Это уж чересчур! - голос вздрагивает от обиды, и пальцы сцепляются плотнее и крепче.
- У нас старые работники. Опытные...
- Бросьте обижаться, Анна Павловна! Вы ведь сами понимаете, что где-то есть опасность и ее нужно избегнуть. Вся штука-то в том, что мы не знаем, откуда она грозит. Надо быть на-чеку. Всякие сантименты - к чорту! Самолюбие - к чорту! Обидчивость - к чорту!.. Только таким путем можно уцелеть и добиться своего...
Где-то далеко звякнул звонок, потом залился непрерывной трелью, потом оборвался и снова коротко прозвонил. Два раза.
Высокий человек встал.
- Где у вас тут еще комната?
- Это свои, - успокоила Анна Павловна. - Свои всегда так звонят.
- Все равно. Не нужно, чтобы и свои встречали меня у вас. Особенно теперь.
Анна Павловна подошла к двери, выглянула и смежную комнату, обернулась.
- Вы пройдите, Жорж, вот туда, направо.
Жорж вышел в соседнюю комнату и плотно затворил за собою дверь.
Анна Павловна пошла в переднюю, отомкнула входную дверь, оглянула из-за прикрытой еще на цепочку двери посетителя, узнала его, впустила.
Впуская, строго нахмурила брови, но голос ее звучал ласково, когда она спросила:
- Что-нибудь серьезное, Сережа, что вы пришли ко мне?
- Нет... - сконфуженно ответил Синявский. - Ничего особенного. Я только хотел получить у вас новенькую литературу...
Анна Павловна закрыла дверь на цепочку и заслонила Синявскому вход в комнаты из передней.
- Это невероятно глупо с вашей стороны! - рассердилась она. - Прямо-таки недопустимо!.. Уходите скорее!.. Разве можно так неосторожно. Обязательно уходите скорее и посмотрите, нет ли где-нибудь за вами шпиков!.. Ах, какой вы бестолковый! Прямо - глупый!..
Добрые глаза потемнели, стряхнули с себя ласковый блеск. Они суровы. И губы сжаты обиженно и сердито.
- Ступайте! Ступайте!..
И слегка смягчая суровость:
- Да к тому же мне некогда. Серьезно...
Синявский растерянно молчал. Покорно выслушал он гневные слова. Покорно и торопливо попрощался. Ушел.
Анна Павловна, закрыв за ним дверь, постояла мгновенье в раздумии, прошла обратно в ту комнату, где разговаривала с Жоржем, - позвала:
- Выходите, Жорж! Никого нет.
Жорж вышел, вопросительно поглядел на Анну Павловну. Выдерживая этот взгляд, она ответила:
- Так, пустяки. Товарищ один заходил. По делу.
- Прекратите лишнее шлянье! - грубо сказал Жорж. - Гоните от себя всех. И немедленно же меняйте квартиру. Слышите?
- Слышу, Жорж! - вздохнула Анна Павловна и преданно взглянула на Жоржа.
XI.
Ротмистр роется в пилочках, ножницах, щеточках. Ротмистр делает себе маникюр. Возле широкого дивана маленький столик и на нем пузырьки, флаконы, коробочки. Пряные, крепкие запахи плавают в кабинете. Запахи эти волнуют Синявского, волнуют даже больше, чем хозяйски-недовольный тон, которым говорит с ним ротмистр.
Синявский стоит посреди кабинета. Мягкий ковер под ним жжет подошвы его ног. Стены, увешанные картинами, зыблются вокруг него. Стены растворяются в запахах и мягко набегают и отходят, набегают и отходят на Синявского.
- Вы не даете нам никаких ценных сведений...
Ротмистр находит нужную пилочку и тщательно подпиливает ноготь.
- Никаких ценных сведений. Да. Все пустяки и вздор. Вы играете плохую игру, молодой человек. Скверную игру! Вам предоставили возможность быть полезным и себе, и государству, а вы финтите. Да, финтите! Почему вы не дали до сих пор чего-нибудь порядочного? Почему?
- Я вам сообщаю все, что знаю, господин ротмистр. Я ничего не скрываю...
- Ну, в таком случае вы ни черта не знаете!... Какой же из вас толк? Какой же толк, я спрашиваю?..
Ротмистр отбрасывает пилочку, разглядывает, отставив от себя руку, почищенные ногти и внезапно взглядывает на Синявского. Взглядывает остро, угрожающе и жестоко:
- Четыре месяца, Синявский, вы на свободе. Четыре месяца вы сообщаете только то, что мы сами знаем из наблюдения и по сводкам. За это время вы не дали мне ни одного нового человека, ни одного замечательного факта. Значит, вы или сами ничего не знаете и не умеете узнавать, или же не желаете нам сообщать. Не же-ла-е-те...
Ротмистр хватает со стола замшевую щеточку и потрясает ею в воздухе.
- А если так, - цедит он сквозь зубы, - ежели вы не желаете давать интересных материалов, то вы нам не нужны. Не нужны!..
Стены зыблются вокруг Синявского. Запахи мутят его. Ротмистр разглядывает его с ног до головы, словно в первый раз видит его по-настоящему и, сладко улыбаясь, почти ласково продолжает:
- А знаете, что мы делаем с теми, кто нам не нужен?
Синявский не знает, но весь сжимается в холодном предчувствии.
- Мы возвращаем их туда, откуда взяли. И еще...
Ротмистр прищуривает глаз и покачивает головой.
- И еще... мы перестаем делать секрет из того, какие показания нам давали эти неоправдавшие себя милостивые государи. Вот... Поняли?.. Ну, можете пока идти. Да поразмыслите над тем, что я вам сказал... Всего хорошего!..
Ковры, картины и фотографии пляшут вокруг Синявского, и он сквозь какую-то мглу находит путь к дверям. Сквозь мглу слышит он это:
- Всего хорошего!..
XII.
Высокий, бритый, как актер, человек, Жорж вышел из дверей, ступил с двух ступенек на тротуар, остро оглянул улицу и пошел.
Он шел спокойно, походкой не торопящегося человека. Но он уже успел увидеть метнувшегося вдали при его появлении человека. Он увидел его и отметил для себя преднамеренность этой встречи. Держа одну руку в кармане пиджака, другой делая короткие и сильные взмахи в такт легкой упругой походке, он шел, не ускоряя шага. Но ближайший переулок, который был впереди, и в котором, знал он, есть проходной двор, был его внезапно обдуманной целью. Он был уже в пяти шагах от переулка и в это время заметил, что замеченный им человек пошел к нему наперерез, нисколько не скрываясь, на что-то, видимо, решившись. Жорж ускорил шаг, быстро дошел до угла, оглянулся и убедился, что прохожих в переулке нет. Заворачивая за угол, столкнулся он с проследовавшим его человеком. Столкнулся лицом к лицу. Плотный коренастый человек в темных очках протянул руку, схватил Жоржа. В это время за углом трелью рассыпался свисток. Жорж, не вынимая левой руки из кармана, правой ударил человека в очках по плечу, оттолкнул его и побежал к проходному двору. Не оглядываясь, бежал он и слышал за собой топот погони, свистки, крики.
Добежав до наружной калитки, Жорж стремительно распахнул ее и кинулся в противоположный конец двора, где были ворота, выходившие на другую улицу. Он успешно добежал до ворот, миновал их, выскочил на улицу и здесь столкнулся с неподвижным постовым городовым. Городовой равнодушно взглянул на Жоржа, но сразу что-то заподозрил, забеспокоился, двинулся ему навстречу. Жорж поймал встревоженный и подозрительный взгляд полицейского, взгляд куда-то поверх своей головы. И тут только Жорж почувствовал, что потерял свою шляпу, когда ударил шпика. Двинувшись прямо на городового, он, запыхавшись, спросил:
- Куда он пробежал?
- Кто?
- Да вот высокий человек из этой калитки... Мы потеряли его.
- Не видал. Не заметил.
- Ах! Как же так!? - на ходу кинул Жорж и побежал вдоль улицы. - Ведь тут он пробежал!
Городовой растерянно потоптался на месте и тоже побежал вслед за Жоржем.
У первого переулка Жорж приостановился и крикнул:
- Бегите прямо. Я возьму сюда!..
Городовой послушался и побежал прямо. Жорж переулком выбрался из опасного места, поколесил по улицам, в первом попавшемся магазине купил себе шляпу, рассмешив приказчика на-спех выдуманной причиной того, что пришел с обнаженной головой.
В этой новой шляпе затерялся, ушел на надежную явку.