На мой вопрос, что она теперь намерена делать, она ответить не смогла. И с беспокойством задала тот же вопрос мне самому. А я как раз был вполне уверен в своих планах. Оставить эту историю в прошлом, пожать плечами и продолжать жить своей растительной жизнью, так и не узнав, какой страшной смерть погиб мой приятель Чезаре, не было никакой возможности. Я твердо решил ехать в Мали.
Юля, конечно, ничего не поняла. Будучи насквозь реалистичным человеком, она не могла согласиться с тем, что смерть Чезаре обязательно вызвана магией:
– Он был расхлябанным человеком, ты сам же говорил. Возможно, опять выпил лишнего, пошел в темноте искать очередную пещеру и сломал себе шею в темноте. С кем не бывает?
Но я не разделял ее оптимизма по поводу подобных случаев. Что-то подсказывало мне, что никаких случайных событий в Стране догонов не происходит. Но когда я заявил о своем желании поехать и разобраться во всем самому, ее реакция была более чем бурной.
Удивительно то отношение, которое начинают испытывать к тебе близкие люди, друзья и коллеги по работе, когда узнают, что ты собираешься уехать на неопределенный срок в глубь Африки, чтобы разбираться в обстоятельствах загадочной смерти малознакомого человека. Когда это делали герои романов Фенимора Купера и Жюля Верна, общественность несла их на руках к пароходу, а симпатичные девушки падали в обморок от любви. Они давали слово дождаться своего героя, чего бы это ни стоило. Ныне люди в лучшем случае покрутят пальцем у виска и выразят сомнение в душевном здоровье путешественника, а в худшем – закатят истерику под девизом "Ты меня хочешь в гроб вогнать?". Я в полной мере испил эту горькую чашу. Вполне убедительно и с большим жаром я рассказывал в свое оправдание историю о летающих людях, но повсюду натыкался на глухую стену непонимания.
Особенно печально было обнаружить отсутствие всякого сочувствия со стороны собственных родителей.
– Тебе что, жить надоело? – с театральным надрывом в голосе воскликнула моя мама, когда я робко признался ей, что мне предстоит небольшая развлекательная экскурсия на плато Бандиагара. И, не дожидаясь моего риторического ответа на этот ритуальный вопрос, выдала мне свою коронную фразу, которую мне доводилось услышать перед каждым моим отправлением в очередное путешествие: – А о нас ты подумал?
– Действительно, Алексей, – энергично поддержал ее отец, – что это за страна нагонов, зачем это тебе надо?
Не заметив в моих глазах немедленного раскаяния, он переключился на мою жену как на человека, имеющего на меня, несомненно, определяющее влияние:
– А, Юль? Не надо ему этого делать... Приезжайте лучше к нам в воскресенье, посидим, я сделаю тарталетки с грибной икрой...
Мои родители всегда были уверены, что мои путешествия в различные экзотические уголки земного шара приводят к фатальным катаклизмам. Гражданская война в Ливане вспыхнула буквально спустя неделю после моего счастливого возвращения из турне по этой стране, и в течение месяца это милое совпадение было предметом семейных шуток вокруг меня.
Шутки прекратились, когда на следующий день после моего прилета из Камбоджи российское телевидение сообщило о боестолкновениях на севере страны. Потом были еще военный переворот в Таиланде, сокрушительное землетрясение на индонезийском острове Ява и эпохальное наводнение в Центральной Европе! По убеждению моих родных, ничего бы этого не случилось, не вздумай я посетить эти страны. Мою маму не покидает уверенность, что недавние грандиозные лесные пожары в Греции – моих рук дело. А папа выдвинул теорию, что мне следовало бы ездить в горячие точки планеты: там, по закону логики, под воздействием моего появления прекращались бы боевые действия и успокаивалась стихия.
– Зачем ты едешь в эту Финляндию? – приставал он ко мне всякий раз. – Поезжай в Ирак, Сомали, Афганистан! Под Кандагаром, говорят, есть хорошие места...
Я не сомневался, что в предстоящем путешествии у меня будет более чем достаточно моментов, когда мне страстно захочется оказаться в компании родителей и тарталеток с грибной икрой, а не на крутых и неуютных скалах Страны догонов. Но еще лучше я знал другое: если я не поеду, весь остаток своей жизни я буду жалеть и мучиться, что не разгадал этой тайны. Пусть даже Чезаре Пагано не был для меня ни родственником, ни другом.
– Я не сошел с ума, – твердо ответил я жене. – И я уезжаю.
Через день весь наш офис муссировал слухи о моем отправлении в Африку. Евгений Смольский, компании которого я отдал лучшие годы своей жизни, сидел передо мной за своим необъятным столом и всем видом выражал искреннюю досаду по поводу того, что мой отпуск ставит под угрозу целый ряд важных коммерческих проектов компании. Я же с невинным выражением лица заверял его, что мой департамент будет работать как часы, а я буду постоянно находиться на связи.
– С лицензией в Марокко дело на мази, – энергично перечислял я. – "Трирема" заткнулась: за последнюю неделю ни одной чернушной статьи в газетах все заблокировано. Мы решили вопрос и с налоговыми, и с потребительскими службами. Все остальное легко решается в рабочем режиме, и мое присутствие здесь совсем не обязательно. Вполне могу на пару месяцев выпасть. Тем более что я буду постоянно на связи, – с отчаянным видом соврал я.
Смольский отпил из бутылки холодного чая и нервно посмотрел на часы:
– На сколько? На два месяца? Так... – Он открыл свой карманный ежедневник и зашуршал страничками. – Это у нас что будет, февраль? Алексей, ну постарайся вернуться хотя бы к февральскому заседанию Наблюдательного совета, ты же знаешь нашу ситуацию не хуже меня... Надеюсь хотя бы, что ты сделаешь там какой-нибудь хороший бизнес... Может быть, купим там местного сотового оператора, в Мали?
Узнав, однако, что как раз хорошего-то бизнеса в Стране догонов, скорее всего, сделать не удастся, мне бы в живых остаться, он покивал мне головой с видом человека, неожиданно очутившегося лицом к лицу с опаснейшим недоумком.
Примерно ту же реакцию демонстрировали в разговорах со мной мои коллеги – члены правления и непосредственные подчиненные. Довольно много времени ушло, чтобы растолковать им всю бесплодность попыток "сбрасывать мне апдейты по проектам на корпоративное мыло". А из всего рассказа о жизнедеятельности и нравах догонского племени они больше всего искренне поражались тому, что на плато Бандиагара отсутствует доступ к услугам связи стандарта GPRS.
При обсуждении моих путешествий с горячо любимыми коллегами, московскими яппи, я никогда не находил с ними общего языка. Они хорошо представляли себе отдых на Лазурном берегу с редкими выездами на распродажи аксессуаров в Монтре, Милан или Невшатель. Наизусть помнили расписание регулярных вылетов белоснежных лайнеров из Москвы в столицу Мальдивской Республики. С точностью до десяти евро знали расценки на аренду вилл на восточном берегу Сардинии, но никогда не могли найти на карте большинство тех мест, куда меня влекло в редкие недели отпуска. И с налетом отчуждения на лице выслушивали мои рассказы о ночевках в лагере бедуинов посреди Сахары или о пешем походе по туземным деревням Северного Лаоса.
На заседаниях правления неизменным успехом пользовались мои рассказы о том, что верхом на верблюде сильно укачивает, что черный носорог бегает гораздо быстрее человека (хотя по виду и не скажешь) и по какому маршруту легче всего осмотреть древние храмы Бирмы. В глубине души они довольно давно и совершенно искренне считали меня вполне состоявшимся шизофреником, что в нынешней ситуации облегчило мне работу. Как только я сообщил колегам, что собираюсь на два месяца бросить все и поехать в Мали, многие из них начали с деланым сочувствием качать головой, трясти мне руку и желать счастливого пути, сочтя за лучшее не раздражать меня дополнительными вопросами типа "что такое Мали?" и прочими в том же роде.
Пара человек, впрочем, как это выяснилось впоследствии, не расслышали тонкостей и вынесли из моего сбивчивого рассказа убеждение, что я отправляюсь не в Мали, а на Бали, прожигать жизнь на пляжах этого курортного индонезийского острова, в результате чего Смольскому пришлось пережить несколько неприятных моментов, выслушивая по этому поводу претензии моих завистливых сослуживцев. Их пыл несколько охладевал, когда им объясняли суть дела и показывали на карте мира цель моего путешествия. Но многие коллеги мне так до конца и не поверили. Они полагали, что неожиданный отпуск вызван появлением у меня молодой любовницы.
– Симпатичная? – гоготали они в ответ на мои попытки объяснить причины внезапного отъезда.
Несколько укрепило меня в моем героизме то обстоятельство, что экзальтированные секретарши в общем зале смотрели на меня увлажненным взглядом, как будто провожали в последний путь.
Надо ли говорить, что в результате всей этой шумихи я и сам почувствовал себя настоящим первопроходцем, заняв место в одном ряду с Витусом Берингом, Пьером де Бразза, Руальдом Амундсеном и Ермаком Тимофеевичем. Тем более что к моменту моего отправления моя жена сменила тактику ближнего боя: она перестала рыдать и проклинать свою жизнь, а напустила на себя вид холодной отчужденности, глядя поверх меня и передвигаясь по квартире с видом великомученицы.
Чтобы слегка приободрить супругу, я пообещал привезти ей сумку из кожи питона, не говоря уже о множестве украшений различной степени ценности. И настоящую шкуру леопарда, а не ту искусственную, которую расстелили в своей прихожей Ксения и ее несчастный муж. Я также поделился с ней своим твердым намерением купить где-нибудь большую широкополую шляпу, которая будет служить мне верой и правдой, спасая от тропических ливней, палящего солнца Сахары и злого северного ветра харматтана.
– Шляпа, – говорил я жене, – красиво оттенит мое загорелое обветренное лицо после того, конечно как оно должным образом загорит и обветрится. А после возвращения моя повидавшая мир подруга будет висеть в квартире на почетном месте, полинявшая на солнце, с дырками от пуль и следами крокодильих зубов на полях! И мои будущие дети будут день и ночь приставать ко мне с просьбами рассказать им страшную легенду про духов африканской саванны.
– Ерунда, – флегматично заметила Юля, занятая какими-то поисками в глубинах холодильника. – Не нужна тебе такая шляпа. А вот лекарств от поноса, антимоскитных репеллентов и многих других полезных вещей хорошо бы поднакупить.
Отсутствие романтики у моей жены всегда несколько коробило мою впечатлительную душу, но в данном случае я готов был признать, что она права. Для такого путешествия не подходит дорожная сумка для ношения через плечо. Следовало тщательно продумать и подготовить список вещей, необходимых в походе, потому что в Стране догонов, конечно, вряд ли можно будет рассчитывать на изобилие товаров, к которому успели привыкнуть жители Москвы.
Конечно, отправление в двухмесячную, опасную для здоровья экспедицию в сердце африканского континента требует большого количества вещей особого назначения. Я решил, что догонам дорого придется заплатить за мою жизнь, и набрал много всяких полезных аксессуаров: для выяснения тайны догонов нет смысла экономить на экипировке. Так, в моем багаже нашлось место для десятков метров прочных веревок всевозможных размеров, альпинистских крючьев и захватов, специальных горных ботинок, в которых не так уж и просто свалиться с плато, а также плотной спецодежды, защищающей от укуса змей и насекомых, которые, конечно, с нетерпением ждали встречи со мной.
Я купил большую москитную сетку, которая подействовала как пресс на остальное содержимое моих чемоданов, а также целый саквояж самых экзотических и убийственных лекарств, включая кошмарные на вкус пилюли против малярии, средства от обезвоживания, от аллергии, бинтов, пластырей и кремов от ожогов всех степеней тяжести. Юля довольно долго надоедала мне саркастическими вопросами, купил ли я длинную палку с рогатиной на конце и мешок для ловли рептилий, но я не реагировал на эти идиотские шутки.
В Центре тропических заболеваний города Москвы с большим сочувствием отнеслись к моим планам поездки в Мали и предложили сделать целый букет прививок от желтой лихорадки, гепатита А и брюшного тифа, на что я с радостью согласился, в результате чего обрел уверенность, что по крайней мере этих трех заболеваний у меня быть не может. Это здорово успокаивало меня во время блужданий по африканским дебрям, потому что недугов пришлось пренести немало. Но вот прививок от укусов зеленой мамбы, которая, как я прочитал в одной из книг об Африке, кидается на людей с дерева и "кусает наповал", в Центре не существовало.
"Впрочем, – рассуждал я, – основные проблемы в путешествии, скорее всего, будут возникать после встреч с местными жителями, а не с насекомыми или животными". Поэтому основные приготовления тех дней были связаны с подготовкой к общению с аборигенами.
Я чудом раскопал в Интернете разговорник языка бамбара, который, наряду с французским, является официальным языком Республики Мали. К моменту вылета я уже мог без труда произнести несколько базовых слов на данном наречии. Этого было достаточно для того, чтобы меня не убили в первые же несколько минут общения. Впрочем, проблема любого разговорника заключается в том, что вопрос-то задать вы сможете, а вот понять то, что слышите в ответ, – нет.
Я также приобрел штатив и пару объективов для своей зеркальной фотокамеры, и дополнительно – маленькую потайную камеру, которой можно будет снимать туземцев без их ведома. Я не сомневался, что впоследствии этот аппарат непременно сослужит мне службу в самой что ни на есть критической ситуации. А портативная видеокамера с мощным аккумулятором на дистанционном управлении? Да разве я мог тогда предполагать, что этому устройству мы будем обязаны...
Но я обещал себе не забегать вперед. В самый разгар этих волнующих приготовлений мне позвонила Амани, чему я неожиданно для себя ужасно обрадовался.
– Когда вы едете? – кротким голосом спросила она, не надеясь уже отговорить меня от путешествия.
– Вылетаю послезавтра.
– Я с вами.
– Конечно, я буду только счастлив, – совершенно искренне ответил я. – Я заеду за вами в Париж.
В этом был свой резон, так как в Париже мне нужно было встретиться еще с одним человеком. Профессор Владимир Плунгин, специалист по африканским языкам, который когда-то помогал мне в работе над диссертацией, порекомендовал мне грамотного французского исследователя, знатока истории и культуры Субсахарской Африки, доктора Оливье Лабесса, который, как предполагал Плунгин, согласится принять участие в моей экспедиции. Владимир переслал мне свое письмо Лабессу и его лаконичный ответ, из которого следовало, что доктор – как раз из тех людей, кто мне нужен. Достаточно молодой, он был уже опытным путешественником и, как и всякий полевой, а не кабинетный ученый, был лишен многих типичных для представителей науки комплексов. Я тотчас же позвонил Лабессу, проживающему во французском Реймсе, и предложил встретиться в Париже на будущей неделе.
Я прибыл в столицу Франции поздно вечером, но в аэропорту меня все равно встречала Амани – грустная, потерянная.
– Это из-за меня погиб Чезаре, – жалобно сказала она, когда мы оставили мои многочисленные тюки в камере хранения и вышли к стоянке такси. – В жизни себе не прощу, что пустила его одного.
– Бросьте, Амани, – отрезал я, садясь в такси. – Сейчас уже не имеет смысла решать, что из-за кого случилось. Нам нужно срочно отправляться на место его гибели. Только теперь уже мы возьмемся за дело серьезно. Вы разговаривали с французским посольством в Бамако?
– Да.
– Что-нибудь выяснили про обстоятельства смерти Чезаре?
– Конечно. Чезаре был найден рано утром у подножия скалы. Упал с высоты восьмидесяти метров и разбился. Это случилось ночью. Никто из местных жителей конечно же ничего не видел и не слышал.
– Что при нем было найдено?
Она нахмурилась:
– Я не помню... Фонарик... Веревка. Я не требовала описи.
– А фотоаппарат? Его поляроид, где он?
– Вроде бы нет, не слышала. Почему вы спрашиваете?
Я усмехнулся. Почему я спрашиваю? Потому что я тоже звонил в посольство Франции, которое предоставило мне опись его вещей. Никакого фотоаппарата не было найдено ни в багаже, ни при погибшем, но ведь он точно был у него!
– Он наверняка делал снимки. По ним мы могли бы очень легко понять, каким путем шел Чезаре. Уж не местные ли жители взяли фотоаппарат, чтобы не оставлять следов съемки? – спросил я у Амани. – Могло такое быть?
– Алексей, – ответила она, – поверьте мне, в Стране догонов может быть все что угодно.
На следующий день мы вместе отправились в Музей искусства народов Востока – встречаться с Оливье Лабессом. Мне казалось целесообразным появиться перед профессором Лабессом в максимально представительном составе, чтобы усилить давление. Я убеждал Амани, что троих ученых уже вполне достаточно для любой экспедиции и что толпа людей нам вовсе ни к чему. Да и для местных жителей, ее соплеменников, ртов-нахлебников меньше. Она же, напротив, была убеждена, что, если мы приедем втроем, нас никто не будет воспринимать всерьез.
Кроме того, по мнению Амани, нам придется проторчать, как минимум, неделю в Бамако, столице Мали, выбивая необходимое правительственное разрешение на проведение полевых исследований в Стране догонов, и солидные профессорские бороды нам в этом деле отнюдь не помешают.
Сделав для себя вывод, что мы оба по возрасту натуральные сопляки для таких важных дел, мы переключились на более интересное занятие: обсуждение вопроса, есть ли борода у Оливье Лабесса. По моим сведениям, любой уважающий себя полевой исследователь обязан иметь бороду. Моему воображению рисовались портреты Миклухо-Маклая, профессора Челленджера из "Затерянного мира" и Робинзона Крузо. Из описания жизни этих корифеев следовало, что борода для них была не только обязательным атрибутом учености или показателем их опыта, но и следствием необходимости, так как бриться на острове Новая Гвинея или в джунглях Амазонии не представляется возможным в силу отстутствия и средств, и стимулов.
Но мне совершенно ясно, что все они отращивали бороду, прежде всего, как колоритный штрих в расчете на свои последующие жизнеописания. Она нужна, чтобы убедить скептиков и внушить им почтение. В бороду они усмехались, когда кто-нибудь сомневался в их подвигах. Она неизбежно седела от их нервного образа жизни. В случае необходимости они свирепо трясли бородой, вызывая панику и уважение туземцев. Наконец, они гладили ее по возвращении во время доклада в Географическом обществе, доказывая подлинность своих необычайных находок собственным внешним видом.
За этой любопытной дискуссией мы прибыли в музей, в кафе которого нас ждал профессор Оливье Лабесс, – и бороды у него не было! Я, таким образом, проспорил Амани тысячу франков КФА, которые пообещал отдать уже в Мали, когда разменяю евро.
Впоследствии выяснилось, что Оливье сбрил свою окладистую бороду за две недели до нашей первой встречи, и я пытался выкрутиться, убеждая Амани, что я имел в виду ситуацию двухнедельной давности, но она посоветовала мне, раз так, вспомнить еще и безбородую юность Лабесса, и деньги мне пришлось отдать.