- Пусть будет так, раз этого желают твое мужество и твоя любовь ко мне! - сказал ей супруг. - Да будет твоей покровительницей перед великим Гезу святая сестра моя Гена, которая находится уже в другом мире!
Оба продолжали путь по гористой дороге, что тянулась через цепь довольно высоких холмов. Под ногами путников и перед ними расстилался ряд глубоких плодородных долин.
Так далеко, как только можно было окинуть взглядом, виднелись разбросанные то тут, то там деревни, уединенные усадьбы, за ними совсем вдали виднелись цветущие города.
Но странная вещь! Вечер был ясен, но на пастбищах не видно было больших стад быков и овец, остававшихся обыкновенно на них до ночи. На полях не видно было ни одного земледельца, хотя это был час, когда по всем тропинкам, по всем дорогам сельские жители возвращаются в свои жилища. Эта страна, еще накануне столь оживленная, теперь точно превратилась в пустыню.
Оба супруга остановились, задумчиво глядя на эти плодоносные земли, на эти богатства природы, на цветущий город, на пригороды, дома. Затем, вспомнив о том, что должно случиться через несколько мгновений, лишь только скроется солнце и взойдет луна, Альбиник и Мерое затрепетали от горя и ужаса. Слезы потекли из их глаз, они упали на колени, с тоской устремив взоры в глубину этих долин, которые все более и более окутывал мрак.
Солнце скрылось, но луна, бывшая на ущербе, еще не показывалась.
Между закатом солнца и восходом луны прошло довольно много времени. Это пугало супругов, наполняя их сердца предчувствием какого-то большого несчастья.
- Видишь, Альбиник, - проговорила тихо молодая женщина, - видишь- ни одного огонька? Ни одного огонька в этих жилищах, в этих деревнях, в этом городе. Спустилась ночь, и все эти жилища мрачнее ее.
- Обитатели этой страны оказались достойными своих братьев, - с уважением ответил Альбиник. - Они тоже откликнулись на призыв наших друидов и вождя ста долин.
- Да, меня охватывает ужас, я чувствую, что мы сейчас увидим то, чего никто дотоле не видел. Чего никто, быть может, никогда не увидит.
- Мерое, видишь ты там, далеко, за тем лесом… Какой-то слабый отблеск.
- Да, вижу… Сейчас взойдет луна. Приближается минута… Я поражена ужасом… Бедные женщины… бедные дети!..
- Бедные земледельцы!.. Они столько лет счастливо жили на этой земле своих отцов! На этой земле, сделавшейся плодородной благодаря труду стольких поколений! Бедные ремесленники! Они зарабатывали свой достаток тяжелыми ремеслами! О, несчастные, несчастные… Несчастье равно их героизму! Мерое, Мерое! - воскликнул Альбиник. - Луна восходит! Это священное светило Галлии дает знак, что пора приступить к жертвоприношению.
- О Гезу! Гезу! - произнесла молодая женщина с мокрым от слез лицом. - Гнев твой никогда не утихнет, если его не укротит последняя теперешняя жертва…
Луна поднялась. Она изливала потоки столь ослепительного света, что оба супруга видели отчетливо, точно при дневном свете, всю страну, лежавшую у их ног до самых далеких краев горизонта.
Внезапно над одной из деревень, рассеянных по равнине, поднялось легкое облако дыма, сначала беловатое, затем черное, вскоре окрасившееся багровым отблеском начинающегося пожара.
- О Гезу! Гезу! - воскликнула Мерое, спрятав лицо на груди супруга, стоявшего подле нее на коленях. - Альбиник, ты сказал правду! Священное светило Галлии подало знак к жертвоприношению, оно свершается…
- О свобода! - воскликнул Альбиник- Священная свобода!
Он не мог закончить. Рыдания прервали его голос, он сжимал плачущую жену в своих объятиях.
Когда Мерое, подняв голову, решилась взглянуть вдаль, облака черного дыма, окрашенные багровым отблеском пожара, окутывали уже не одно жилище, не одну деревню - огонь охватил все посады, все города во всех окрестных долинах.
Пылало все пространство от севера до юга, от востока до запада! Казалось, что реки текли огненными волнами под нагруженными зерном, бочками и припасами судами, тоже подожженными и медленно тонувшими в водах.
Небо попеременно то омрачалось от бесчисленных облаков дыма, то пылало багровым отблеском огня.
Вскоре вся долина от одного конца до другого представляла лишь сплошное море пламени…
И не только жилища, посады и города одних этих долин были преданы опустошениям пожара, но та же участь постигла и все те земли, которые в течение следующих суток прошли Альбиник и Мерое, направляясь от Ванна к устью Луары, где был расположен стан Цезаря.
Да, все эти земли были подожжены их обитателями, покинувшими пылающие развалины своих жилищ, чтобы присоединиться к галльской армии, собранной в окрестностях Ванна.
Так было исполнено повеление вождя ста долин, передававшееся от селения к селению, от деревни к деревне, от города к городу: "Через три дня, в тот час, когда взойдет луна, это священное светило Галлии, пусть будет вся страна от Ванна до Луары предана огню! Пусть Цезарь и его войско при своем прохождении не найдут ни людей, ни крова, ни пищи, но повсюду, повсюду лишь пепел, голод, пустыню и смерть".
Все было сделано так, как повелели друиды и вождь ста долин.
Те, кто был свидетелем этого героического самопожертвования каждого и всех во имя спасения отечества, видели то, чего никто не видел, то, чего никто, быть может, никогда не увидит. Эта жертва искупила роковые раздоры и соперничество провинций друг с другом, раздоры, которые слишком долго разделяли галлов и способствовали торжеству их врагов.
Миновала ночь, миновал также день, и оба супруга прошли всю сожженную страну от Ванна до устья Луары. К заходу солнца они подошли к месту, где дорога разветвлялась надвое.
- Которую из двух этих дорог выбрать? - спросил Альбиник. - Которая из них ведет к стану Цезаря?
Подумав с минуту, молодая женщина ответила:
- Надо влезть на это дерево, огни римского стана укажут нам путь.
- Верно, - ответил моряк и, приученный к ловкости своей профессией, собрался влезть на дерево, но, внезапно остановившись, сказал: - Я забыл, что у меня нет одной руки… Я не могу влезть.
Прекрасное лицо молодой женщины омрачилось печалью, и она спросила:
- Ты страдаешь, Альбиник? Увы, ты сам так изувечил себя!
- Приманка для зверя всегда должна быть естественна, а если ловля будет удачна, - возразил Альбиник, - я не буду жалеть о том, что пожертвовал своей рукой для приманки….
Молодая женщина вздохнула и, посмотрев на дерево, сказала своему мужу:
- Прислонись к этому дубу, я поставлю ногу на твою руку, потом на плечо, а с твоего плеча я взберусь на ту толстую ветвь…
Прислонившись к дереву, Альбиник взял в свою здоровую руку маленькую ножку своей подруги и поддержал ее, пока она ставила другую ногу на его плечо. Отсюда она влезла на первую толстую ветвь и, поднимаясь с ветки на ветку, достигла верхушки дуба, устремила вдаль взоры и заметила на южной стороне под группой из семи звезд свет многочисленных огней. Она спустилась, ловкая, как птица, прыгающая с ветки на ветку, и, поставив ноги на плечо моряка, спрыгнула на землю, сказав:
- Нам надо идти на юг, по направлению к тем семи звездам. Огни римского стана находятся в той стороне.
- В таком случае пойдем по этой дороге, - проговорил моряк, указав на более узкую.
И оба путника продолжили свое странствие.
Пройдя несколько шагов, молодая женщина остановилась и начала что-то искать в своей одежде.
- Что с тобой, Мерое?
- Подожди… Влезая на дерево, я уронила свой кинжал. Он, верно, отвязался от пояса из-под хитона.
- Во имя Гезу! Нам надо найти этот кинжал, - сказал Альбиник, возвращаясь к дереву. - Оружие тебе необходимо, а этот кинжал выковал мой брат Микаэль и собственноручно закалил его, им можно пробить медную монету.
- О, я разыщу его, Альбиник! Этот маленький стальной клинок даст ответ на все… и на всех языках.
После непродолжительных поисков у подножия дуба она разыскала крошечный вложенный в ножны кинжал! Мерое прикрепила его к поясу под хитоном и снова отправилась в путь с супругом.
Пройдя довольно долгое время по пустынным дорогам, путники вышли на равнину. Вдали слышался сильный шум моря, на одном холме виден был свет многочисленных огней.
- Вот наконец и стан Цезаря! - проговорил Альбиник, остановившись. - Вот логовище льва… Мерое, час настал!
- Ты колеблешься?
- Поздно, но я предпочел бы честный бой под открытым небом… Корабль против корабля, солдат против солдата, меч против меча… Ах, Мерое, мы, галлы, презирающие засаду как трусость, привязывающие медные колокольчики к своим копьям, чтобы предупредить врага о своем приближении, мы приходим сюда изменнически…
- Изменнически?! - воскликнула молодая женщина. - А угнетать свободный народ - это честно? Обращать его в рабство, изгонять его из отечества, надевать на его шею железный ошейник - это честно? Убивать старцев, детей, отдавать женщин и девушек для изнасилования солдатам - это честно? Нет, нет, для истребления диких зверей хорошо все: и рогатина и западня. Альбиник! Не говоря о твоем добровольном изувечении, не говоря об опасностях, которым мы подвергнемся, войдя в этот стан, быть может, нам суждено быть первыми из бесконечного ряда жертв во славу богам и на спасение родины. Иди и верь мне, что тому, кто жертвует своей жизнью, никогда не приходится краснеть! Заклинаю тебя именем любви моей! Священной девственной кровью нашей сестры Гены! Я чувствую в это мгновение - клянусь тебе! - силу исполнить священный долг… Идем, идем, вечер приближается.
- То, что Мерое, справедливая и мужественная, считает справедливым и мужественным, не может быть иным, - сказал Альбиник, прижав свою подругу к груди. - Да, да, для истребления диких зверей хорошо все: и рогатина и западня… Кто жертвует своей жизнью, тому не приходится краснеть. Идем…
Оба супруга ускорили свой шаг и направились прямо к огням стана Цезаря.
Спустя немного они услышали на небольшом расстоянии от себя звонко раздававшиеся по земле мерные шаги солдат и звяканье мечей о железные доспехи. Затем в лунном сиянии блеснули стальные шлемы.
- Это сторожевой отряд, - заметил Альбиник. - Пойдем к нему.
Они вскоре догнали римских солдат, которые тотчас окружили их. Альбиник заучил на языке римлян единственную следующую фразу: "Мы бретонские галлы, мы хотим говорить с Цезарем". С этими словами прежде всего обратился моряк к солдатам. Последние, узнав, что оба путника принадлежат к. одной из возмутившихся провинций, обошлись с ними очень сурово, сочли их своими пленниками, связали и повели в стан.
Этот стан, как обыкновенно у римлян, был защищен широким и глубоким рвом, по другую сторону которого возвышались палисады и очень высокий земляной окоп, на котором стояли на часах солдаты.
Прежде всего Альбиника и Мерое провели в одни из ворот окопа. Подле ворот они увидели пять больших деревянных крестов: на каждом из них был распят галльский моряк в запятнанной кровью одежде. Лунный свет освещал эти трупы.
- Нас не обманули, - тихо сказал Альбиник своей подруге, - кормчие были распяты после страшных пыток, раньше чем успели направить флот Цезаря к берегам Бретани.
- Подвергать их пытке, распинать на кресте… - ответила Мерое. - Разве это честно? Неужели ты еще колеблешься? Будешь ли еще говорить об измене?
Альбиник ничего не ответил, но пожал в темноте руку своей подруги.
Приведенный пред лицо военачальника, командовавшего сторожевым отрядом, моряк повторил единственные слова, которые знал на языке римлян: "Мы бретонские галлы, мы хотим говорить с Цезарем".
В ту эпоху римляне во время войны часто брали в плен или останавливали путешественников, чтобы узнать через них то, что происходит в восставших областях. Цезарь отдал приказ всегда приводить к нему пленников или перебежчиков, которые могли сообщить что-нибудь о движении галлов.
Оба супруга поэтому не удивились, когда их, согласно тайной их надежде, провели через стан к палатке Цезаря, охранявшейся отборными испанскими солдатами, составлявшими его личную охрану.
Альбиник и Мерое, введенные в палатку Цезаря, этого бича Галлии, были освобождены от уз. Они старались скрыть выражение ненависти и оглядывались вокруг себя с молчаливым любопытством.
Вот что они увидели.
Палатка римского полководца, покрытая снаружи толстыми шкурами, как и все палатки в стане, была обита внутри тканью пурпурного цвета, вышитой золотом и белым шелком. Пол исчезал под ковром из тигровых шкур. Цезарь кончал ужинать, полулежа на походном ложе, покрытом большой львиной шкурой, с когтями из золота и глазами из карбункула. У изголовья ложа, на низеньком столе, стояли большие золотые и серебряные вазы великолепной чеканки и кубки, украшенные драгоценными камнями. На ложе Цезаря, в ногах, Мерое заметила скромно сидевшую молодую и красивую невольницу, по-видимому мавританку, ибо ее белая одежда еще сильнее оттеняла темный цвет ее лица, на котором сверкали большие черные глаза. Она медленно подняла их на чужестранцев, продолжая ласкать большую рыжую борзую собаку, растянувшуюся у ее ног. Девушка казалась столь же боязливой, как собака.
Другие римские военачальники, центурионы, молодые и красивые отпущенники Цезаря окружали стоя его ложе, а черные рабы-абиссинцы, с красными коралловыми украшениями на шее, руках и ногах, стояли неподвижно, подобно статуям, держа в руках благовонные восковые свечи, свет которых переливался на дорогих доспехах римлян.
На Цезаре, перед которым Альбиник и Мерое потупили взоры из опасения, как бы не обнаружить своей ненависти, не было доспехов. Он был одет в длинную одежду из богато вышитой шелковой ткани. Голова была обнажена, ничто не скрывало его высокого плешивого лба, обрамленного с боков темными волосами. От крепких галльских вин, которые он пил, как говорят, в чрезмерном количестве почти каждый вечер, глаза его сильно сверкали, а бледные щеки окрасились ярким румянцем. Лицо его было надменно, улыбка насмешлива и жестока. Цезарь опирался локтем на ложе, держа в своей ослабевшей от невоздержанности руке широкий золотой кубок, украшенный жемчугом. Он медленно, в несколько приемов, осушил его, не спуская своего проницательного взгляда с обоих пленников, стоявших так, что Альбиник почти заслонял собой Мерое.
Цезарь сказал что-то на римском языке своим военачальникам. Те начали смеяться, один из них подошел к супругам, грубо оттолкнул Альбиника, взял за руку Мерое и заставил ее подвинуться на несколько шагов вперед, без сомнения для того, чтобы полководец мог лучше рассмотреть ее. Последний действительно начал ее разглядывать и снова протянул, не оборачиваясь, пустой кубок одному из своих молодых отпущенников.
Альбиник умел владеть собою. Он сохранил наружное спокойствие, глядя на то, как его целомудренная супруга краснеет под бесстыжими взглядами Цезаря. Последний тотчас подозвал к себе богато одетого человека, одного из своих переводчиков, и тот, обменявшись несколькими словами с римским полководцем, подошел к Мерое и сказал ей на галльском языке;
- Цезарь спрашивает, девушка ты или юноша?
- Я и мой товарищ бежали из галльского стана, - просто ответила Мерое. - Что же касается того, девушка я или юноша, то это для Цезаря неважно…
Когда переводчик перевел Цезарю эти слова, тот начал смеяться циничным смехом. Он, казалось, подтвердил ее ответ легким наклоном головы, продолжая смеяться. Римские военачальники разделяли веселость своего полководца. Цезарь продолжал осушать кубок за кубком, останавливая на супруге Альбиника все более пылкие взгляды. Он сказал несколько слов переводчику, который начал допрос обоих пленников, постепенно переводя их ответы полководцу, приказывавшему ему задавать новые вопросы.
- Кто вы, - спросил переводчик, - и откуда пришли?
- Мы бретонцы, - ответил Альбиник. - Мы идем из галльского стана, расположенного под стенами Ванна, в двух днях ходьбы отсюда.
- Почему ты покинул галльское войско?
Альбиник ничего не ответил и развернул окровавленную тряпку, которой была обернута его левая рука. Римляне увидели, что кисть на ней была отрублена.
Переводчик спросил:
- Кто так изувечил тебя?
- Галлы.
- Но ты сам галл?
- На это не посмотрел вождь ста долин. Я моряк и начальствую на торговом корабле. Мне и нескольким другим морякам было приказано перевезти морем вооруженных воинов и высадить их около Ванна, в бухте Морбигана. Я исполнил приказание. Дорогой сильный порыв ветра сломал одну из моих мачт, мой корабль пришел позже всех. Тогда вождь ста долин повелел наказать меня, как наказывают запаздывающих… Но он был великодушен и пощадил мою жизнь, предложив мне выбирать между потерей носа, ушей или одного из членов. Мне отрубили руку, но не за то, что у меня не было мужества или усердия, это было бы справедливо… Я в таком случае без жалоб подчинился бы законам своего отечества…
- Но такому несправедливому наказанию, - подхватила Мерое, - Альбиник подвергся лишь за то, что встретил противный морской ветер. Это все равно как если бы наказывали за то, что человек не может ясно видеть в темную ночь, или за то, что он не может омрачить свет солнца!
- Такое наказание покрыло меня позором навсегда! - воскликнул Альбиник- Теперь всякий может мне сказать: ты - трус! Я никогда не знал ненависти - теперь моя душа полна ею! Пусть погибнет проклятое отечество, где меня ждет лишь позор! Пусть погибнет свобода! Пусть погибнут все мои соплеменники, лишь бы мне отмстить вождю ста долин! Ради этого я готов снова подвергнуться изувечению. Вот почему я здесь со своей супругой. Разделив со мной позор, она разделяет со мной и ненависть. Эту ненависть мы предлагаем Цезарю, пусть он воспользуется ею по своему усмотрению. Пусть подвергнет нас испытанию, мы жизнью отвечаем за нашу искренность. Что касается награды, то мы ее не хотим.
- Мести - вот чего мы желаем, - прибавила Мерое.
- Чем же ты мог бы служить Цезарю против вождя ста долин? - спросил Альбиника переводчик.
- Я предлагаю Цезарю свои услуги в качестве моряка, солдата, проводника, даже лазутчика, если он этого пожелает.
- Почему же ты не искал случая самому убить вождя ста долин? Ты мог приблизиться к нему в галльском стане? - спросил переводчик моряка. - Ты бы отмстил за себя таким образом.
- Тотчас после изувечения моего супруга, - возразила Мерое, - нас выгнали из стана, мы не могли в него снова вернуться.
Переводчик снова начал говорить с римским полководцем, который, все время внимательно слушая, не переставал осушать свой кубок и преследовать Мерое своими дерзкими взглядами.
- Так ты моряк? - спросил переводчик. - Ты был капитаном торгового судна?
- Мне двадцать восемь лет. С двенадцатилетнего возраста я плаваю по морю. Уже четыре года, как я капитан на корабле.
- Тебе хорошо знаком берег от Ванна до того канала, что отделяет Британию от Галлии?
- Я родом из тех мест и более шестнадцати лет я постоянно плаваю у этих берегов…
- Ты искусный кормчий?
- Пусть меня постигнет еще худшая злейшая казнь, чем та, которой подверг меня вождь ста долин, если есть хоть одна бухта, один мыс, островок, подводный камень, мель или водоворот, которых я не знал бы, начиная от Аквитанского залива и кончая Дюнкирхеном!