Пока я, повинуясь царице Савской, доставал из ниши алтаря святую святых, крикнула оная владычица:
- Не оборачивайся, иначе дьявол тебя утащит!
Я послушался, но поскольку в руках у меня был великолепно отполированный священный золотой кубок, крышка его послужила мне зеркалом. Иесавель подошла к саркофагу Арминия, повернула голову лежащей статуи, и мраморная гробница исчезла, точнее сказать, перевернулась вместе с постаментом, и обнаружилась винтовая лестница; постамент образовал первую ступень.
Я вроде бы ничего не видал, не слыхал и, следуя за группой дам, понес церковную утварь.
На сей раз большая зала была подготовлена не так, как к вчерашней мистерии. Столы ломились от изысканных мясных блюд, паштетов, восточных фруктов. Скоромная еда вечером страстной пятницы! Все истинно верующие, даже кальвинисты, постятся, хлебают кисель или вообще ничего не пьют-не едят, а листают молитвенник в поисках текста, усмиряющего муки совести и голода. А тут на двенадцатом часу великого праздника затевать пир горой! Да какой пир! Можно было подумать, будто гости и хозяева два-три тысячелетия куска в рот не брали. Едва я поспевал резать жаркое да шнырять беспрерывно в погреб. Затем последовали такие же сцены, как и в прошлую ночь, но с еще более нелепыми для человеческого разума вывертами и превращениями.
Царица Савская сегодня вела себя совсем разнузданно.
- Ой, в этой одежде тесно и жарко, - вскричала она. - Ступай, Малх, принеси покрывало галилеянки, хоть попрохладней будет.
- Лучше б тебе тунику Деяниры, проклятая! - пробормотал я, скрипя зубами. Но убедительный Искариотов удар кулаком в спину заставил меня повиноваться, и вновь свершил я кощунство. Однако покрывало пришлось как нельзя кстати; возвратившись, я увидел, что Астарта ничем не отличается от своей каменной тезки, сидящей верхом на кабане. Я невольно опустил глаза.
Астарта расхохоталась:
- Поди сюда, Малх! Выпьем на пару. Я за Бафомета, ты за Астарту. - Она поднесла к губам вчерашнюю фляжку и отпила.
На сей раз я разгадал фокус. Внутри фляжка была разделена тонкой пластинкой и содержались там два разных зелья: когда, отвинчивая пробку, горлышко фляги поворачивали вправо, - лился один напиток, крутили влево - другой. Я проследил, в какую сторону языческая царица повернула горлышко фляжки - вправо. А мне подала левой стороной. Я взял, незаметно крутнул горлышко и почувствовал на губах вкус изумительного, благоуханного вина. Припав к фляжке, хлебнул всласть несравненно вкусного напитка.
- Ну как, понравилось? - фыркнула дьяволова наперсница.
Я отплатил той же монетой:
- Горьковато… - и скривил рот.
Астарта щелкнула пальцами перед моей физиономией и пьяно ухмыльнулась:
- Еще бы! Вино осталось от пира в Кане Галилейской - его твой господь сотворил. Пей во утешение. Фляжку возьми себе, будет в пару к вчерашней.
Захохотала вся Вельзевулова братия.
- Убери все это, - приказал Навуходоносор, - давай наш спиритус.
Я унес оскверненные священные сосуды и достал из подвала солидный кувшин винного спирта.
Дьявольских исчадий вино более не пьянило, раскаленные глотки жаждали спирта.
И тут мне пришла в голову замечательная мысль.
В кувшине хранилась крепчайшая водка настоящего русского производства. Кувшин закрывался столь хитроумно, что открыть ею мог только знающий секрет. Гайдамаки в свое время научили меня. Я вынул пробку, отлил немного, взамен добавил горького зелья из флакона и вновь замкнул кувшин.
- Успел, небось, глотнуть? - крикнул Ирод.
- Клянусь Бафометом, и капли не попробовал.
- Открывай, - приказал Пилат.
Я пытался и так и сяк - не получилось. Ахав выхватил у меня кувшин, мудрил над ним, мудрил, но и у него ничего не вышло. Тогда он поставил кувшин в большую серебряную чашу, ударил рукояткой меча; кувшин раскололся, и спирт наполнил чашу. Вирсавия и Фамарь (если верить Библии, обе хорошие хозяйки) бросили туда фиги, изюм, апельсиновые корки, а Далила свечой подожгла крамбамбули. Все светильники потушили, вспыхнуло голубое пламя пунша.
Навуходоносор, не долго думая, опустил в чашу кропило, предназначенное для святой воды, и принялся наливать горящую смесь в протянутые кубки.
Картина была жуткая: царь Навуходоносор в короне о четырех бычьих рогах, наделяющий своих подданных текучим огнем, и бестии в образе человеческом, сей огонь глотающие; в отблесках голубовато-зеленого пламени лица фосфоресцировали могильным мерцанием - сцена превосходила любое изображение пляски смерти. Обнаженная царица Савская в накинутом на плечи священном покрывале, озаренная зловещим белесо-зеленым светом, гляделась проклятым на вечные муки духом: с ее губ и щек пропал румянец, лишь черные глаза лихорадочно горели жизнью. Зала дрожала от страшных богохульств: дьявольский пламень заглатывался, дьявольский пламень изрыгался. Я дрожал в этом адовом кошмаре - какой уж тут сон, какой мираж! Бежать, бежать отсюда скорей!
Если здесь пировали черти, одно можно сказать: умом они не блистали, поскольку не пришло им в голову, что бедолага вроде меня способен заманить их в собственную сеть. При несомненном действии предназначавшегося для меня снотворного снадобья трудно представить, кто из них будет в состоянии вершить завтра церемонию воскресения.
Неслышно покинув притон идолопоклонников, я рассудил так: если существа во плоти и крови (в чем трудно, видимо, сомневаться) проникли сюда через дверь склепа, то, надо полагать, есть подземный коридор, ведущий на волю. Иначе как могли бы эти монстры в женском обличье попасть в склеп? Надо найти потайной ход и бежать.
Я взял фонарь, спустился в подземелье, прошел сводчатым коридором ряд ниш с гробницами рыцарей ордена и заметил: могильная плита-усопшего по имени Птолемей отодвинута в сторону. Оказалось, плита не мраморная, а жестяная, разрисованная под мрамор. В нише вообще не было гробницы - в глубине виднелось несколько ступенек ведущей вверх винтовой лестницы. Я поднялся и ровно на семнадцатой ступени обнаружил не дверь, но статую привязанного к дереву святого Себастьяна, пронзенного стрелами; как известно, именно такой казни богомерзкий Диоклетиан подверг отважного мученика.
Я часто видел эту статую, только находилась она в нише монастырской стены, с наружной ее стороны. Определенно здесь крылась тайна выхода, иначе с какой бы стати святому сейчас тут очутиться.
- О святой Себастьян, снизойди к моей мольбе, ведь я мораванин по матери, а ты благой покровитель этой страны. Ты прошел сквозь стену, молю тебя, научи и меня чуду сему. - Я смиренно взывал к святому, ибо сколько ни шарил глазами по голой стене, не замечал никакого отверстия за спиной статуи.
Из тела святого мученика торчали три медных стрелы. Одна из стрел блестела ярче других - будто много ладоней ее полировали. Какому отчаянному безбожнику взбрело в голову поворачивать в ране святого сие орудие смерти?
Я встал на постамент и попытался повернуть стрелу; медное оперение подалось и… статуя, пьедестал, ниша - все переместилось… Надо мной сияло звездное небо. Я вместе со святым Себастьяном оказался за монастырской стеной.
- Позволь теперь, высокий заступник, воротиться обратно. - Повернув стрелу, я вновь очутился у винтовой лестницы подземелья.
Вот она - тайна дороги призраков.
Я прошел склеп, вернулся в церковь и внимательно осмотрелся в поисках одной очень важной подробности. Нашел! Надо мной красовался перевернутый саркофаг Арминия. Голова гроссмейстера пребывала в диаметральной неестественности. Что, если вернуть ее в нормальное положение? Гробница примет обычный вид и закроет доступ к лестнице, ведущей в залу Бафомета. Сказано - сделано. Христоненавистники проспят еще невесть сколько, а проснувшись, навряд ли выйдут из дьявольского своего капища, где нет ни окон, ни дверей, разве что стену проломают. А я завтра буду далеко-далеко, и никто не узнает, где меня искать.
Я решил направиться к архиепископу Аахена и подать жалобу на рыцарей ордена, поклоняющихся Бафомету. А чтобы сделать жалобу доказательной, принесу с собой поруганные, оскверненные церковные сосуды. Нет! Не дотронутся губы благочестивых христиан жертвенного кубка, из которого пили Саломея и Далила. Никто не будет принимать крещение из купели, куда изрыгнул Навуходоносор. Не коснется верующих святая вода из кропила, коим сатанинский жрец черпал текучий пламень из реки адовой! Надобно заново освятить сосуды и наложением рук благословенных снять околдование. И посему я решил доставить всю церковную утварь архиепископу, предстать пред синодом святой инквизиции, дабы очиститься от пагубы злого духа.
(- Воистину бог тебя вразумил, сын мой, на благой поступок! - воскликнул князь, донельзя возмущенный святотатствами "рыцарей терния", простое перечисление коих побуждает христианина к покаянию. - Действовал ты сообразно с законами правды и религии.
- Ну и дела! - рявкнул советник и ударил судейским жезлом по столу. - Злодей так ловко ограбил церковь, что его за это хвалят и приговаривают: прав ты, сыне!
Яростно заспорили советник с князем, вскочили с мест, стуча кулаками по столу, так что на столе дружно заплясали светильник, череп, распятие, песочница. В конце концов прервали разбирательство. Путь к виселице удлинился еще на день, и преступник посмеивался про себя.
На следующее утро судьи, несколько утихомирившись, продолжили in pendenti оставленное дело.
- На чем, бишь, остановился обвиняемый?)
В ризнице нашел я объемистый кожаный мешок, собрал оскверненную золотую и серебряную утварь, не забыв и венец Пресвятой девы. Тяжелый мешок страсть как ломил плечо, а переложить было нельзя - на другом сидел белый голубь. С помощью святого Себастьяна выбрался я на волю, за монастырскую стену. Теперь оставалось лишь спуститься с высокого укрепленного вала. Поискал я, поискал и нашел веревочную лестницу, оставленную богоотступными, развратными язычницами. Спустился вниз и, сгибаясь под тягостью драгоценной ноши, двинулся в гавань.
(- Минутку, - встрепенулся советник. - Похоже, ты попался, мошенник. Ибо тут критерий, согласно которому возможно определить меру греховности или благочестия твоего поведения. Почему ты с вышепоименованными церковными сокровищами пошел в гавань, где стояли готовые отплыть корабли, а не в ратушу? Бургомистру, городскому старшине или фогту изложил бы суть дела, рассказал о неслыханных кощунствах. Усыпленных тобой виновников поймали бы in flagranti, если все было действительно так, как ты утверждаешь.
- Да, злодей, потрудись объяснить, - нахмурился князь.)
- Объяснение простое, ваше высочество, - ответил обвиняемый, нимало не смущаясь. - Одно словечко, и сиятельный князь все поймет. Указанное событие произошло в городе Штеттине, а город сей находился в ту пору под властью шведского короля Густава Адольфа. Его военачальникам-еретикам было полностью и решительно наплевать, что в католических монастырях, кои они сами бесчисленное множество раз подвергали осквернению, служат Бафомету и справляют таинства Милитты. Более того, жили они с "рыцарями терния" в дружбе и согласии, и продажные эти рыцари купно со шведами боролись с кайзеровскими войсками, являясь одновременно и еретиками и предателями. Нести жалобу в ратушу - все одно как себе самому могилу копать. Потому решил я бежать во владение какого-либо достойного немецкого князя, где меня выслушают с пониманием, в страну, где праведный суд творит благодетельная инквизиция. Столь чудовищные богохульства, безусловно, полагал я, дадут повод для начала военных действий. Выследить и поймать меня в открытом море было бы не так-то легко, потому и направился я в гавань Штеттина.
(- Habet rectum! Rectissimum! - поспешил согласиться князь. - Еретики шведы не могут судить в делах столь тонких и спиритуальных. Furtum sacrosanctorum должно вычеркнуть из списка преступлений.
- Спорю на что угодно, мошенник сумеет весь реестр перечеркнуть, - пробурчал советник в бороду. - Ладно. Теперь следует homicidium - убийство.)
Часть пятая
HOMICIDIUM
На голландском судне
Несмотря на острую нужду в деньгах, я поостерегся сунуть руку в кружку для доброхотных приношений, хотя в дни страстей господних там было полно и медяков, и всякой серебряной монеты, - вот вам лучшее доказательство моих благих намерений. На мне еще болтался маскарадный реквизит служителя иудейского первосвященника: римский балтеус, сандалии и древнееврейская тога. Где угодно меня бы приняли за безумца или шута, только не здесь: шведские власти объявили Штеттин вольным городом, и в устье Одера бросали якорь торговые суда всех наций. На пирсе толпились негры, испанцы, турки, берберы, китайцы в самых необычных одеждах, так что любой диковинный наряд не привлекал особого внимания. К моему нелепому костюму тоже никто не стал приглядываться.
Расспрашивать никого не пришлось - я увидел судно с поднятыми парусами, которое готовилось сняться с якоря. Случай привел меня на голландский корабль.
Хозяин - менеер Рейсен - находился на палубе, пока попутный ветер не вывел корабль из устья в широкий залив. Когда в его бдительном надзоре надобности уже не было, он заприметил меня, сидящего возле своего мешка на палубе; подошел, оглядел меня с головы до пят, засунув руки в карманы, и произнес дюжину фраз на разных восточных наречиях. Я, конечно же, ничего не понял. Тогда, наконец, владелец судна выругался на своем родном фламандском диалекте: "Черт возьми, по-каковски же кумекает этот малый?"
На сей раз я все понял и ответил, что разумею по-голландски, а сам я правоверный христианин, а не какой-нибудь палестинский иноверец.
- Куда собрался?
- Куда повезут.
- За проезд заплатить сможешь?
- Нет у меня ни гроша.
- А что есть?
- Прекрасной работы фляжка, усеянная драгоценными камнями. Могу отдать в залог или в уплату.
- Украл, конечно?
- Святой троицей клянусь, честно приобретенная собственность. Прекрасная дама подарила на память о поцелуях любви. Потонуть мне вместе с кораблем, коли хоть слово лжи сказал.
- Ладно, к чему дурацкие клятвы. Если фляжка того стоит, довезу тебя до Гамбурга.
- Фляжка подороже всего вашего судна будет.
- А что у тебя в кожаном мешке?
- Всякие золотые и серебряные вещи в изумрудах, рубинах, жемчугах.
- Так, так. Тоже за любовные поцелуи? Можешь не сочинять, я тебя за шиворот хватать не собираюсь.
Я предложил ему пройти в каюту и рассказать всю историю. В каюте менеер разрешил поставить мешок в угол, принес кружку пива да сам его все и выпил, чтобы я не отвлекался от повествования. Потом взял маленькую фарфоровую трубку, набил чашечку табаком и сунул в рот, не зажигая, дабы продлить удовольствие.
История подошла к концу. Я рассказал о своем намерении показать оскверненную церковную утварь архиепископу или курфюрсту. Услышав сие, высыпал менеер табак из трубки обратно в кисет, выпил последний глоток пива, сунул глубже руки в карманы и рассудительно заявил:
- Сын мой, поступил ты очень правильно, а собираешься сделать глупость. Забрать вещи - умно. Выдать - глупо. Ты, непутевый оборванец, намереваешься обвинить столь могущественных людей, как "рыцари терния", в каких-то нелепых грехах. Да тебе никто не поверит! Каждый скажет - тебе это спьяну приснилось.
- Как могут присниться действа, о которых ни одна живая душа и понятия не имеет? Что я сам себе выдумал сон про мистерию Бафомета? Или сочинил имена Ялдаваофа и Офиоморфа, да заодно и диспут о предназначении Иисуса?
- Ах, наивный сын мой, тебе ответят, что ты где-то прочел тайные памфлеты, собранные в Левитиконе и придуманные врагами тамплиеров, чтобы натравить короля Филиппа на великий орден хотя бы ради его огромных богатств. Но одно дело - король Филипп, а другое - ты. Забудь сказки о Бафомете и змеепоклонниках. И даже если ты слышал и видел собственными ушами и глазами, у тебя нет ни единого доказательства тому.
- Как нет! А это что? - я поднял из кожаного мешка дарохранительницу и вынул гостию. - Вот мое доказательство. Эту гостию слуги антихристовы бросили на пол, оплевали, разнузданные девки давили каблуками. Смотрите, здесь отпечатался каблук Астарты, здесь, прямо на образе агнца.
Менеер надел большие очки и долго разглядывал гостию:
- Ну и дела! Воистину это символ Бафомета - полумесяц в виде подковы, а в центре восьмеркой изогнутая двуглавая змея. Отпечаток вполне заметен на гостии! Зачтется тебе, сын мой! Ты воспрепятствовал вечной погибели стольких душ христианских; ведь на святой мессе могли бы преклонить колени не пред телом Спасителя, а пред символом идола Бафомета. Истинно, половина города Штеттина должна возблагодарить тебя. Ведь они чуть не приняли вечное проклятие за избавление, брутто за нетто. По меньшей мере двенадцать тысяч верующих спас ты от преддверия адского. Умно придумано, умно сделано. А вот дальше ты глупость задумал, сын мой. Куда ты сунешься с поруганными святынями? Ты намереваешься обвинить влиятельный монастырь, и не один, а два монастыря: как я понимаю, тут причастны и женщины, то бишь монахини. Жалоба на служителей божьих - дело небезопасное, а на монахинь тем более. Здесь шею сломать ничего не стоит. Ну, представишь свои доказательства, потянут тебя на допрос, выставят грабителем церкви - там и костер недалеко, ори сколько хочешь о своей правоте. Кому радость тягаться с могущественным монашеским орденом? Да если и найдется охотник, молодцы твои даром не станут время терять: пока суд да дело, они все следы уничтожат. Тебя же объявят клеветником. Язык отрежут - приятно тебе будет?
- Куда же мне деваться со всеми этими ценностями? - спросил я, весьма устрашенный. - Вернуть "рыцарям терния"?
- Вот уж поистине всем глупостям глупость. Когда братья узнают о твоем предательстве, судьба твоя решится в момент: тебя тотчас замуруют в каком-нибудь укромном уголке, и жди себе спокойно воскрешения.
- Но… что же теперь делать?
- Сей кожаный мешок, сын мой, принадлежит тебе. Смотри на него как на дар божий, который ты у черта отнял. В Гамбурге я тебя порекомендую одному надежному, порядочному человеку. Его призвание - избавлять честных людей от сокровищ, похищенных у дьявола из-под носа, либо найденных там, где их никто не терял, словом, от груза, что давит на душу двукратно противу обычного веса, - да, я знаю этого доброго христианина, он всегда поможет человеку в беде. Успокойся, он не саддукей, а подлинный квакер - по воскресеньям никогда не надует. Увидишь, воздается тебе за доброе дело - но смотри, отдавай с умом, так же, как брал. В торговле надо бы усвоить два правила: выгодно взял, выгодно продал.