- Бродят, - подтвердил Левашов. - Правда, не столько дикие, сколько, одичавшие. Табун со времен войны остался... Людей нет, вот лошади и живут на воле. Неказистые, правда, лошаденки, но самые настоящие мустанги. Ничего, Афоня, ты еще молодой, побываешь, посмотришь.
- Это кто, Афоня молодой? - Федор хмыкнул. - Афоня уже алименты выплатил. Так что у него, можно сказать, вторая молодость открылась...
- А у тебя и первой не было, и второй не будет, - отрезал Афоня. - А Горячий пляж видел? - повернулся он к Левашову.
- Ну, ребята, Горячий пляж совсем рядом. Это же Кунашир. Рейсовые пароходы ходят.
- И что же, он в самом деле горячий?
- Через подошву печет. Там, понимаете, вулкан рядом, от него в весь жар. Что интересно, берег каменистый, как волна отбежит - тут уж не зевай! - хватай рыбешку и выбрасывай на берег. Между камнями ее всегда полно. Окунь морской попадается, еще кое-чего... Так вот, поймаешь голыми руками рыбу, заворачиваешь в газету и зарываешь в песок. Считай, что она уже на сковородке. Через полчаса - такое блюдо, ребята, сравнить не с чем!
Левашов рассмеялся, увидев, как лесорубы дружно проглотили слюну.
- Ладно, не будем про блюда, не тот случай... Но рыбалка однажды там случилась знаменитая. Надумали ребята с Кунашира рыбку половить. Ну, у пограничников отметились, те предупредили их насчет погоды, в общем, отчалили в море. Катерок у них был небольшой, одно только название что катер, так, лодка с мотором. Плавали они, плавали, но настало время домой возвращаться. Опять же пограничники подошли, говорят, хватит, ребята, туман сгущается.
- Поворачивать надо! - невольно воскликнул Афоня.
- Повернули. Туман плотный, низкий, носа лодки с кормы не видно. Опять же стемнело, и, как на грех, мотор заглох. Моториста среди них дельного не было, сели они на весла и помаленьку поплыли. Благо, погода тихая, волна небольшая. Ребята не растерялись, бывалые потому как были, но когда поняли, что заблудились, кричать начали и ракеты в воздух пускать. Слышат, отзывается кто-то. Потом еще голоса в темноте раздались с одной стороны, с другой... Но когда подошли ближе да прислушались, оторопь их взяла. Язык-то японский! Присмотрелись - огни в тумане, лебедка постукивает, якорные цепи звенят. Только тогда и догадались, что в порту они.
- В японском?!
- Ну! Как им удалось все японские кордоны пройти - непонятно. То, что наши пограничники пропустили их - тут все ясно. Те предупредили их и отчалили. Опять же убедились, что в лодке все свои. Ведь в одном поселке не один год живут, не один раз выручали друг друга.
- А голова все равно должна быть, - серьезно сказал Иван.
- Так вот, начали наши ребята лодку тихонько разворачивать на сто восемьдесят. Головы сразу светлые стали. Что-то японцы еще в темноте кричали, а ребята знай гребут. И что бы вы думали? Выбрались. Где-то через час услышали катер, по звуку мотора узнали - свой. Подобрали их, конечно. Но шуму было! А что ты хочешь, самовольно за границу смотались и обратно вернулись... Большинство испугом отделалось, но один начальничек с ними был, невысокого, правда, пошиба, - того с работы сняли, выговор с занесением вкатили... Но, по слухам, восстановился уже.
Из купе показалось растерянное лицо Бориса.
- Ребята... Это... Вроде того... Начинается!
- Что начинается?
- Ну эти... роды. Надо бы что-то сделать, а, ребята? - Борис походил сейчас на испуганного и беспомощного мальчишку. В коридоре уже столпились люди, но никто не знал, что предпринять.
- Ничего страшного, - сказал Арнаутов. - Раньше такие вещи вообще без врачей происходили. Природа все предусмотрела на тот случай, если врача не будет. Вы побудьте с ней, а я схожу узнать, может, среди пассажиров есть врач...
- Ей врач сказал, что через неделю, а то и через две...
- Ну, мил человек, мы здесь уже почти неделю торчим, и потом с нами случилось в некотором роде чрезвычайное происшествие.
Арнаутов постучал в дверь служебного купе.
- Видите ли... Она рожает... Таня то есть... - сказал он Оле.
- Да что она, с ума сошла?! - И Оля бросилась в купе.
Таня лежала, запрокинув голову. Лицо ее при желтом свете свечи казалось застывшим, и только руки скользили, скользили по животу.
- Ну что делать, что делать! - твердила Оля, выйдя в коридор. - И надо же - в моем вагоне! Нет чтобы этой Верке повезло. И все мне, все мне!
- Оля, ты успокойся. - Лина взяла девушку под локоть. - В нашем вагоне врачей нет, мы узнали. Надо пройти по составу, пусть проводники спросят у пассажиров. И через пять минут все будет ясно.
- Да, да... Конечно.
Оля протиснулась через забитый коридор, выбежала в тамбур. В наступившей тишине слышно было, как грохнула дверь. И все особенно четко, как бы внове, услышали настойчивый гул ветра.
- Ну, с кем спорить, что пацан родится? - спросил Афоня.
- А на что спорить, на штаны? - захохотал Виталий.
- Зачем на штаны.... Как приезжаем, ведешь меня в ресторан и кормишь, пока я не скажу - хватит. Мяса хочется, жареного, с корочкой, чтобы на нем еще пузыри лопались... И лимоном его побрызгать. И на второе - тоже мясо. И тоже с корочкой и лимонным соком. Разрежешь, а от него - дух! И на третье - мясо...
- Заткнись! - свирепо сказал Иван. - Мне это мясо каждую ночь снится. Только я его в рот, а оно вроде нарисовано и из бумажки вырезано. А сегодня колбаса приснилась, толстая, мягкая... А потом смотрю - это глина раскрашенная. Хватил я эту колбасу об пол, она и рассыпалась на мелкие кусочки. Тут какие-то собаки набежали, стали подбирать...
- Собаки - это хорошо, - сказал Олег. - А хотите про медведя?
- А что там с медведем? - спросил Иван.
- А то с медведем, что убили его. Вы никогда не были на празднике зимы у нивхов? Ну-у, вы много потеряли. - Олег выпятил вперед сочную нижнюю губу. - Что до разных там плясок, гонок на оленях, собаках, художественной самодеятельности - все это вы знаете. Я сам ездил и на оленях, и на собаках - хлопотно. Было однажды, даже прирученного медведя в сани запрягли, и ничего, тащил.
- А что, потащит! - убежденно сказал Афоня.
- Так вот о медведе... Центр и гвоздь всего праздника - убиение медведя. Надо убить медведя. Он у них вроде священного зверя, и если убить его как надо, то целый год и рыба будет ловиться, и дети рождаться, и все остальное будет в ажуре. Но порешить медведя полагается не из винтовки или ружья, нет, это нужно сделать оружием предков - стрелой!
- А что, можно! Запросто!
- Легко сказать - стрелой, а пусть попробует нынешний нивх убить нынешнего медведя из лука! Во-первых, медведи стали большие и злые, а луки нивхи разучились делать. Ну с луками кое-как выкрутились. Написали в какое-то материковское "Динамо" и оттуда выслали им лук спортивный. И тут вторая загвоздка - будь ты хоть какой нивх, но ни председатель колхоза, ни участковый милиционер не позволят тебе рисковать собственной жизнью. И кто решится на медведя идти с луком?! Это же смешно... Да и нивх уже не тот. Образование у него, специальность, жизненные планы, если можно так сказать, технику безопасности он изучал. Решили - медведя надо растить самим, как говорится, в своем коллективе. Так и сделали - стали растить медведей в клетках. Малышами из берлог берут и каждую зиму по одному убивают во славу предков. И нивх цел, и обычай сыт. Правда, пока медведь вырастает, он ручным становится, по поселку чуть ли не свободно разгуливает, и нашему брату в общем-то жалко его убивать, но обычай суров.
- Так что праздник? - как-то настороженно спросил Иван.
- И вот наступает, праздник. Железными цепями приковывают разнесчастного медведя за все четыре лапы к столбам, а самый сильный и отважный начинает из лука в него стрелы пулять. Но спортивная стрела только шкуру медведю пробивает, не больше. Что там начинается? Медведь ревет, большинство участников праздника сами не свои от радости, а храбрый воин знай стрелы пускает. Выпустит полный колчан, мальчишки стрелы подберут, из медведя повыдергают, а воин опять их в дело пускает. В общем, зрелище не для слабых.
- А медведь? - почему-то шепотом спросил Федор.
- Добивают его потом ножами. Шкура, конечно, подпорченной оказывается, но зато желчь в полной сохранности. Самому почетному гостю на празднике отдают и шкуру и желчь.
- Зачем? - опять спросил Федор.
- Шкуру под ноги стелют, а желчь - лучшее средство от ревматизма, радикулита и еще чего-то, не помню уже. Несколько капель на полстакана коньяка - и будь здоров. Как рукой.
- Врешь! - с неожиданной злостью сказал Иван.
- Как это вру? - удивился Олег. - Ты насчет желчи не веришь?
- Про желчь - не знаю. А на празднике у нивхов я был. Хороший праздник. Веселый.
- И я говорю, что веселый, - Олег снисходительно улыбнулся.
- Хороший праздник, - повторил Иван. - Был я у них. И медведя они не убивают, давно уже не убивают. Дура, они же охотники, им совесть не позволит вот так с медведем. Он священный у них, ну вроде бы как корова в Индии. Напрасно ты так на них, не надо. Они хорошие ребята.
- Ну извини, друг, - Олег виновато развел руками.
- Кстати, о медведе. - Арнаутов, почувствовал, что нужно как-то сгладить впечатление, оставшееся после рассказа Олега. - Был у нас начальник четвертого участка некий Фетисов. Пошел он однажды на рыбалку, забрался по речушке за пятую или десятую сопку, пристроился и начал ловить. Место глухое, рыба непуганая, и сидит Фетисов не нарадуется. Поймал рыбку и через себя, поймал еще одну - туда же. Речка там горная, быстрая, шумная, просидел он час, и уже ни шума, ни вообще ничего на свете не слышит. И вдруг чувствует - кто-то в спину ему дышит, горячо так дышит. Оборачивается Фетисов спокойно так, даже взгляд от поплавка не отрывая, а над ним - медведь. И росту в нем - как сарай, а лапы на живот свесил - рыбы ждет.
- Я бы тут же в воду! - воскликнул Афоня.
- А наш Фетисов заорал таким благим матом, что эхо, наверно, до сих пор по сопкам гуляет. И только он заорал, в горле у него что-то оборвалось. Ну а медведь посмотрел, посмотрел на него, как на дурака последнего, покачал так головой да и пошел вперевалочку. Что до начальника четвертого участка Фетисова, так он до сих пор и слова сказать не может, сипит, и все. Как проклятье какое на него нашло. А начальник участка без голоса - сами понимаете... Ему, может, тот голос нужнее, чем певцу какому.
- А медведь?
- А надо вам сказать, что тот медведь с тех пор повадился к рыбакам пристраиваться. Как увидит человека с удочкой, сядет в сторонке и ждет. Близко уже, правда, не подходит. А если видит, что не замечают его, - ревет тихонько так, ветки ломает, камушки с горки пускает, здесь, мол, я. Ну, конечно, это уже не рыбалка...
В вагон вбежала радостная Оля. За ней торопливо шли две женщины.
- Чего столпились? Не собирайтесь - коридор должен быть свободным! - громко сказала одна из женщин, и всем сразу стало легче. Значит, нашелся человек, который все возьмет на себя. - Аптечка есть? - спросила она у проводницы.
- Есть вообще-то... ящичек... Я сейчас.
- Захватите несколько постельных комплектов. И растопите титан. Пусть ребята снегу принесут. Халаты хорошо бы достать. Спросите у буфетчицы. Может, у пассажиров есть карманные фонарики - несите сколько найдете. А впрочем, у вас должны быть служебные фонари. Команды сыпались как из мешка.
- Это врач? - спросил Левашов у Оли.
- Врач, - кивнула Оля. - Зубной.
- А вторая?
- Ветеринар из зверосовхоза.
Чертыхаясь и ругая себя за безалаберность, проводники выгребали из пыльных, рассохшихся аптечек флакончики с йодом и зеленкой, плоские пакетики, с бинтами, таблетки в выцветших обертках.
Лесорубы собирали на крыше вагона снег, набивали его в наволочки и сбрасывали в тамбур. Левашов с Линой засыпали снег в чайный титан. Денисов, пробравшись к паровозу, наскреб еще два ведра угля, и вскоре в седьмом вагоне заметно потеплело. Безымянная старушка принесла два пакета стерильной ваты, за которой не один день бегала по аптекам Южного. Буфетчица перегретым утюгом проглаживала швы своего парадного халата.
А когда в третьем часу ночи из пятого купе послышался крик ребенка, вскоре об этом узнал весь состав. У какого-то рыбака нашлись две сигнальные ракеты - он не поленился среди ночи выбраться на крышу вагона и запустил их одну за другой в черное гудящее небо. Маленькие яркие огоньки тут же подхватил ветер, и рыбак даже не видел, как ракеты взорвались, как пылали в снегопаде разноцветные огни и сгорали, не успев, упасть.
Потом в вагон торжественно вошла буфетчица с весами. Карманы ее халата провисали от тяжести гирь. Буфетчицу пропустили в купе, там протерли водкой тарелки и взвесили ребенка. Вскоре все знали - девочка весит два девятьсот и звать ее будут Надя.
- Что-нибудь заметил? - спросил Левашов.
- Ничего интересного. Хотя вся эта суматоха с родами была ему очень на руку.
- Ни с чемоданом, ни с сумкой в коридоре никто не появлялся?
- Нет. Буфетчица прошла с весами, но в них ничего не спрячешь.
- А аптечные ящики? Он не мог ими воспользоваться?
- Они в купе у Оли. Их всего три - наш, из соседнего вагона и еще откуда-то... Из четвертого, что ли...
- А этот рыбак, который на крышу поднимался? - спросил Левашов. - У него ничего с собой не было?
- Я ему тамбур открывал. Душа парень.
- Что-то не видно этого поганца Кнышева... Профинструктора...
- В другой вагон выселился.
- А вещи? - спросил Левашов.
- Унес с собой. У него один большой чемодан. Денег там нет. Я помогал ему укладываться.
- Знаешь, что я подумал... Сейчас любой может выселиться в другой вагон и оставить свой чемодан в купе. В каждом столько набито народу, что никто не знает, где чьи вещи.
- Не исключено, но маловероятно. Рискованно.
- Ладно, Гена. Иди отдыхай, а я заступаю на дежурство. В случае чего я в пятом купе. Да, ты где это побриться опять успел?
- Ха! Было бы желание! - Пермяков был польщен. - Есть тут один обладатель механической бритвы... Но ты ему не понравишься.
- Добрый вечер, товарищ бригадир, - сказал Левашов, присев и удобно ссутулившись у столика.
- А! Здравствуйте! - Дроздов приподнялся с полки, опустил ноги в валенках на пол и застегнул пуговицы кителя.
- Что новенького?
- А ничего. Сидим и сидеть будем. Разгрузочная неделька получилась. Говорят, печеночникам полезно.
- Ротор не идет?
- Какой ротор... Откуда?
- А в поезде все нормально?
- Если наше положение можно назвать нормальным... - Дроздов хмурился, словно был чем-то недоволен. Наконец Левашов понял - бригадир был недоволен собой. Мятый китель, щетина на подбородке, скомканная постель - все это лишало его уверенности, как бы обезоруживало.
- И ничего чрезвычайного не произошло?
Дроздов пожал плечами.
- Никто не ушел с поезда?
- В такую погоду? Это нужно рехнуться.
- Ничего ни у кого не пропало?
- В смысле украли? Нет, жалоб не поступало. На холод жаловались, на тесноту после переселения, вопросы задают - когда поедем, когда продукты подбросят... Ведь, между нами говоря, в поезде... голод. Один товарищ вез домой три килограмма шоколадных конфет - вчера вечером мы их раздали детям. А одна старушка отдала трехлитровую банку красной икры, так что детей мы и завтра сможем как-то поддержать. А в общем-то - голод. Самый настоящий.
- Да... Нехорошо получилось. Федор Васильевич, я хотел вас предупредить. Если кто о проверке документов спросит - ответьте, что так и должно быть. Мол, порядок такой. А может быть, запомните, кто спрашивал... - Левашов исподлобья глянул на бригадира.
- Вы спрашивали, не пропало ли у кого что... Я вот вспомнил... У проводницы из седьмого вагона пропал ключ.
- У Оли? Какой ключ? От каких дверей?
- От всех дверей. От туалетных, от купе, от тамбуров. Все двери можно открыть этим ключом и пройти состав из конца в конец.
- А она не потеряла его?
- Нет. Он был у нее на кольце вместе с другими ключами. Так вот, другие на месте, а этого нет.
- Ну спасибо. Спокойной ночи.
А снаружи, заглушая снежные разряды, гудел тайфун. На сотни километров вокруг не было иных звуков, кроме надсадного глухого воя. Казалось, над головой с грохотом проносится бесконечный железнодорожный состав. Иногда, не выдержав напора ветра, с мерзлым треском валилось дерево или выворачивались доски из крыш. На пятые сутки скрылись под снегом реки и дороги, исчезли мелкие поселки, станции, будки стрелочников.
Во время такого снежного шабаша тебя вдруг охватывает острая тоска по самой обыкновенной пыли. Невольно представляешь, как идешь плохонькой проселочной дорогой, как тебя обгоняет дребезжащий грузовик, поднимая клубы пыли. Ты ничего не видишь в этой пыли, она скрипит на зубах, оседает на волосы - и тебя захлестывает счастье. Наступает момент, когда снег становится невыносимым. Слишком уж он вездесущ, слишком многое в его власти. Но когда кончается буран, и тывидишь, как бульдозеры расширяют дороги, как постепенно из снега показываются верхушки деревьев, заборы, ты чувствуешь радость победы. В небе торжествующе ревут мощные лайнеры, уходят на таежные дороги грузовики, легко и празднично скользят по сверкающим сопкам разноцветные лыжники, и солнце отражается в каждом склоне, повороте дороги. Острую до слез радость вызывают мудрый рокот бульдозера, рейсовый автобус, самолет, тяжело оседающий при посадке, свежий номер газеты, открытые магазины, озабоченные крики паровозов на вокзале.
У каждого складывается свой образ острова, свое представление о нем. Конечно, можно найти таких, кто, вернувшись оттуда, говорит только о крабах, кетовых балыках, красной икре и прочих подробностях местной кухни. Для других остров - это порт, море, корабли на рейде, и все их самые милые воспоминания связаны именно с этими вещами. А для третьих - это тайга, еще для кого-то - побережье, пустынное и таинственное побережье, стекающие с сопок речушки, уходящие куда-то в глубь острова влажные и сумрачные распадки. Встречаются люди, готовые весь остров назвать Медвежьей охотой, или Зимней рыбалкой, или Сбором грибов и ягод, потому что в таком количестве и таких размеров грибы и ягоды встречаются только здесь.
Но всех объединяет тайфун. Для всех это событие, это происшествие, приключение не только в географическом или погодном смысле слова. Тайфун - это нечто личное, что врывается в тебя и будоражит, как встреча с чем-то действительно значительным в жизни.