Январь 2004 года. Штат Чиапас
Птичий гомон разбудил меня, заставив приоткрыть слипающиеся глаза. Ник сидел, завернувшись в одеяло, сторожа мой покой, а над его головой дралась стая маленьких попугаев. Чего не поделили между собой эти Божьи твари, так и осталось для меня загадкой, но орали они на всю округу громче любой сирены. Уже светало, и джунгли просыпались вместе со мной. Густой туман плотным покрывалом стелился по земле, а трава и листья блестели крохотными капельками росы. Прошедшая ночь оказалась настолько влажной, что наши одеяла отсырели. Солнце еще не выглянуло, не прогрело сельву своими жаркими лучами, и мы с Ником дрожали от холода. Пытаясь согреться, я встал, несколько раз присел, а затем начал отжиматься, приглашая Ника последовать моему примеру, но он лишь покачал головой и продолжил дрожать, накрывшись с головой одеялом.
Мы позавтракали, опустошив еще одну банку консервов, после чего собрались, вытащили мотоцикл на сакбе, снова замели следы и поехали дальше. О прочитанном в дневнике Брэда Честера я Нику рассказывать пока не стал. Слишком много было там странностей, чтобы отягощать ими его легко ранимую душу. Ему хватало постоянных ночных кошмаров, мучивших его еще с Кампече. Но теперь я знал, где мы сможем укрыться. Мы пойдем по пути Честера, благо, судя по его записям, для этого просто нужно было не сворачивать с сакбе, и она выведет нас к озеру Мирамар, посреди которого находится остров. Вот на нем, там, где много веков назад стоял город Лакамтун, мы и спрячемся. Едва ли кому-нибудь придет в голову искать нас в такой глуши. Главное добраться до острова незамеченными. Несмотря на удаленность от цивилизации, здесь можно наткнуться на людей, чего нам следовало всячески избегать.
И для этого в первую очередь надо было избавиться от нашего железного коня. Рассекая на нем по сельве, мы создавали много шума, оставляли много следов и передвигались слишком быстро, чтобы избежать случайного столкновения с людьми, которые, как и мы, могли вдруг воспользоваться сакбе. Идти пешком было сложнее, но такой поход позволял двигаться без шума, практически не оставлять следов, а при малейшей опасности юркнуть в чащу и переждать.
Когда слева от дороги вдруг послышался отчетливый шум бегущей воды, я крикнул Нику, чтобы он остановился, слез с мотоцикла и, продираясь через густые заросли, пошел в сторону все нарастающего гула. Вскоре шум вывел меня на край обрыва. Внизу, метрах в десяти, бурлила быстрая глубокая река. Именно здесь нам и предстояло расстаться с нашим верным, экспроприированным у полицейских мотоциклом. Ник некоторое время пытался спорить, и понять его было можно, поскольку ехать лучше, чем идти, но мне удалось убедить его в разумности своего предложения.
Нам потребовалось немало усилий, чтобы протащить огромный мотоцикл по чаще и буреломам до небольшой прогалины на самом краю обрыва и столкнуть его вниз. Тяжелая, блестящая в лучах солнца машина быстро пролетела в воздухе и с громким всплеском моментально ушла под воду. Ник склонился над краем и с сожалением посмотрел вслед исчезнувшему в реке мотоциклу.
Дальнейший наш путь оказался нудным и однообразным. Живность, населяющая сельву, более не производила на нас особого впечатления. Видимо, мы инстинктивно начинали действовать по принципу, что объекты, не представляющие для нас опасности, не должны отвлекать нашего внимания от основной цели – выжить.
Сколько нам еще предстояло пройти до озера Мирамар, мы не знали. День, два, а может, неделю. Погода была жаркой, пот струился с нас градом, а рюкзак и два одеяла, которые мы теперь попеременно несли на своих плечах, казались неподъемными.
К вечеру мы устали настолько, что сил сооружать временное жилище не осталось. Ноги гудели так, что, побросав вещи, я первым делом стянул с себя кроссовки и носки и лег на спину, задрав ноги на ствол дерева. Пока я таким образом отдыхал, Ник достал из рюкзака последнюю бутылку кока-колы и две оставшиеся банки консервов. Больше ни еды, ни воды у нас не было, но теперь нас это уже не беспокоило. Солнце быстро садилось, и мы поспешно отправились собирать листья, чтобы не спать не голой земле. Поблизости их было в достатке, но стоило нам удалиться всего на десяток шагов, как на землю неслышно спустились две обезьяны и осторожно направились к нашим вещам. Мы вовремя заметили непрошеных гостей и ринулись спасать свои вещи. Одна из обезьян сразу же забралась высоко на дерево, но вторая оказалась более смелой и настырной, схватила банку консервов и юркнула в густые заросли. Ник бросил ей вдогонку нож, но не попал. Поступок его был необдуманным, поскольку найти нож мы не смогли даже следующим утром.
В этот вечер мы впервые развели небольшой костер. Нам казалось, что мы уже довольно далеко ушли от полицейского поста, людей ни разу не встретили, а потому могли теперь позволить себе эту маленькую роскошь. Кроме того, ночь спустилась такая темная, что складывалось впечатление, будто нам закрыли глаза и вдобавок на голову надели мешок из плотной ткани. Невозможно было разглядеть даже собственную ладонь, поднесенную к лицу почти вплотную. Мы еще никак не могли научиться улавливать момент, когда в сельве наступает ночь. Короткие сумерки неожиданно сменялись непроглядной мглой. Если луна была полной, она еще хоть как-то освещала окрестности, но молодой месяц с этой задачей не справлялся, а когда его скрывали облака, ночь становилась просто сплошной чернотой.
Сидя поближе к костру в накинутых на плечи одеялах, мы доели последнюю банку консервов, допили кока-колу и закурили, когда Ник вдруг неожиданно вздрогнул, выронил сигарету и начал что-то мычать, указывая пальцем мне за спину. Я оглянулся, но не увидел ничего, кроме черной стены мрака.
– Там п-п-при-видение, – заикаясь, наконец вымолвил он, шаря рукой рядом с собой в поисках пистолета. – Б-б-белое…
– У-у-верен? – передразнил его я, понимая, что парень переутомился до галлюцинаций, но на всякий случай оглянулся еще раз и положил руку на рукоять пистолета.
– Я что, дурак, по-твоему? – настаивал он на своем. – Приведения отличить не смогу?
– От кого? – мой логичный вопрос поставил его в тупик.
Ник замялся, после чего буркнул:
– От не приведения, конечно. А от кого же еще?
И хотя я не сомневался в том, что Нику почудилось, его страх начал передаваться и мне. Я встал, достал из рюкзака фонарик и, немного отойдя в сторону от костра, посветил им в темноту. Луч фонарика выхватил из непроницаемой мглы причудливые хитросплетения ветвей и лиан и даже спугнул какого-то крохотного, но весьма любопытного зверька, наблюдавшего за нами из темноты. Ник стоял рядом, направляя пистолет вслед за движениями луча. Я осветил все вокруг, но ничего опасного не заметил. Мы снова сели к костру, Ник все никак не мог успокоиться, постоянно озираясь и высматривая во тьме причину своих переживаний.
Спустя полчаса он наконец решился выпустить из руки пистолет, согласившись, что ему показалось. Мы сидели у костра напротив друг друга, размышляя о случившемся и выкуривая одну сигарету за другой. Надо было ложиться спать, но что-то удерживало нас. Оба мы сошлись на том, что бандиты и продажные полицейские, гонявшиеся за нами на протяжении нескольких суток, а также дремучие леса, кишащие диким зверьем и наполненные непонятными городскому человеку звуками, не лучшим образом подействовали на нашу нервную систему.
Когда глаза уже начали слипаться, я вдруг заметил легкое движение во тьме. Огромное белое чудище медленно двигалось на нас из кустов, четко вырисовываясь на фоне кромешной черноты ночи. Я в ужасе не мог двинуться с места, видя, как оно все ближе и ближе подступает к нашему лагерю. Ник оказался прав. Это было настоящее привидение. Узрев мое вытянутое лицо, Ник повернул голову, и застыл, подобно мне, не в силах что-либо предпринять.
– Здравствуйте, сеньоры, – раздался голос чудища, которое постепенно приобрело более четкие, человеческие очертания. – Простите, я не желал вас пугать.
Он стоял перед нами – старик в просторном белом балахоне, доходившем ему практически до самых щиколоток. В ночи его длинные черные волосы и бронзовая кожа сливались с темнотой, и нет ничего удивительного в том, что мы видели лишь белый безголовый силуэт с оттопыренными рукавами-руками. Любой атеист принял бы его за привидение и впредь с пеной у рта доказывал бы другим существование потусторонних сил. Это был лакандон. В руке он держал длинную палку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся духовой трубкой. Я первым оправился от испуга и указал ему на место у костра.
– Только, к сожалению, нам нечем накормить вас. Да и воды у нас тоже нет.
– Ничего страшного, – улыбнувшись, сказал старик. – Я сыт, а водой могу с вами поделиться сам.
Он скинул с плеча мешок, но огромный мачете, висевший в ножнах за спиной на широкой, проходящей через грудь перевязи, снимать не стал. Видимо, осторожничал и хотел, чтобы оружие было всегда под рукой. Из мешка индеец вытащил сосуд из тыквы-горлянки и поставил его поближе к нам.
Мы угостили старика сигаретами. Индеец взял одну, размял над ладонью так, чтобы часть табака высыпалась на нее, и бросил образовавшуюся горстку в костер. Произнеся короткую молитву, он пояснил, что это жертва духам, а затем с удовольствием закурил, каждый раз задирая голову вверх, когда выпускал дым. Первое время разговор не получался. Нас не очень радовала встреча, потому что теперь о нашем местонахождении могло стать известно бандитам или полиции, а лакандон, судя по всему, привык к одиночеству и не стремился начинать беседу первым. Он просто сидел и курил, не обращая на нас никакого внимания, лишь изредка поглядывая в сторону Ника.
– Вы заметили наш костер в ночи? – не выдержав затянувшейся паузы, спросил его Ник.
– Нет. – Старик затянулся, после чего затушил о землю выкуренную до фильтра сигарету. – Я увидел вас еще днем. – Он улыбнулся, глядя на нас простодушными глазами, но увидев напряжение на наших лицах, добавил: – Иногда устаешь от сельвы и хочется услышать человеческую речь, поговорить с кем-нибудь.
– Здесь, наверное, трудно жить? – Я снова протянул ему пачку сигарет, положив ее рядом с ним.
– В городе труднее. – Старик поблагодарил меня кивком, взял еще одну сигарету, затем вытащил из костра тонкую ветку и прикурил от нее. – В городе надо много работать, чтобы жить, а здесь в достатке есть все, что надо человеку. Еда, вода, ночлег.
– Но здесь же опасно, – вставил изумленный Ник. – Хищники кругом, змеи разные.
– Если знать их повадки, они не страшны. А в городе много машин, которые могут тебя убить, если ты не будешь осторожен, и много хищных людей, которые могут убить тебя только потому, что им не понравится твой взгляд. А еще город убивает душу. Одно время я жил в городе. Мне не понравилось, и я вернулся домой, – старик обвел руками окружавшие нас джунгли. – В городе нет воздуха, и мне, индейцу, там нечем дышать, а тут его много.
Мы еще некоторое время говорили, рассуждая о жизни в городе и дикой природе. К нашему облегчению, лишних вопросов индеец не задавал. Он даже не спросил, как нас зовут, откуда мы и что делаем здесь, но (и я не смог не обратить на это внимания) периодически весьма странно поглядывал в сторону Ника. Так продолжалось некоторое время, пока он, как бы невзначай, не спросил его:
– У тебя интересное ожерелье. Откуда оно?
– Мне подарил его один человек из Мериды, – ответил Ник, подбрасывая в костер несколько сухих веток.
– Это очень ценная вещь, – старик смотрел на него с явным недоверием, а голос прозвучал сухо, и не столь приветливо, как в начале нашей встречи. – С такими вещами люди не расстаются просто так, и у того человека из Мериды, должно быть, имелись веские причины, чтобы преподнести тебе такой дар.
– Мы помогли ему. – Ник почувствовал перемену в интонации у индейца и внимательно взглянул на него. – Отмазали его от солдат по дороге в Кампече.
– Можешь рассказать мне об этом? – лицо старика стало очень серьезным, и в слабых отблесках костра я увидел, как прищурились его глаза.
Признаться, меня уже начинало настораживать постоянное внимание, которое уделяли встреченные нами люди к нефритовым бусам. Сперва Мигель, потом этот неожиданно появившийся из джунглей лакандон. Ник рассказал ему про старика-официанта в Мериде, о том, как мы вызвались подвести его к сыну в Кампече, и об офицере, который собирался обобрать его, лишив денег, необходимых для лечения сына. И о драке на кампечийской аллее, где мы выручили Мари, отбив ее от бандитов, и об ее отце, Мигеле Родригесе, который когда-то работал врачом среди лакандонов и видел это ожерелье на молодом шамане. Он не преминул добавить, что, по словам Мигеля, этот старик-официант из Мериды скорее всего и был тем самым шаманом. Индеец внимательно слушал Ника, устремив глаза в землю, иногда кивая головой, будто подбадривая его продолжать свой рассказ, а когда тот закончил, закрыл лицо ладонями и долго молчал. Ник удивленно смотрел на сгорбившегося старика, не понимая, чем так расстроил его.
– Я знал, что Хуан серьезно болен… Духи сказали мне об этом во сне. – Лакандон поднял голову и с благодарностью посмотрел на нас. – Спасибо вам за то, что помогли Пабло. Солдаты могли убить его, чтобы завладеть деньгами.
Я хорошо помнил, что Ник ни разу за весь свой рассказ не упомянул, как звали Пабло, а имя его сына было нам неизвестно. Не сложно было догадаться, что этот человек лично знал их. Именно поэтому его так заинтересовало висевшее на шее моего друга ожерелье и он решил выйти к нашему костру. Теперь я уже не сомневался в своей догадке. Как не сомневался и в том, что, если бы мы не смогли объяснить ему происхождение нефритового ожерелья, нас ожидали серьезные неприятности.
– Пабло мой брат, – будто уловив мои мысли, сказал старик. – Меня зовут Руис. Мы вместе уехали в город, но я не смог там жить, а Пабло остался. Мы не видели друг друга уже много лет. И Мигеля Родригеса я тоже хорошо знал. Он вылечил многих наших людей. – Индеец на мгновение задумался, а потом хитро ухмыльнулся: – Мы иногда спорили с ним по поводу методов лечения.
– Так шаман – это вы, а не Пабло, – догадался я.
– Да, – кивнул Руис. – Уезжая, я подарил ему ожерелье, чтобы он не забывал о родной земле и обычаях нашего народа. Это старинная вещь, передававшаяся из поколения в поколение. Отец говорил, что когда-то она принадлежала великому герою, и наш род ведется от него.
Видя, насколько опечалился старый индеец после его рассказа, Ник начал снимать с шеи ожерелье, чтобы вернуть ему, но тот жестом остановил его.
– Нет, оно должно остаться у тебя. Пабло отдал его тебе не только из-за того, что ты спас его. Значит, на то у него были и другие причины.
– Какие? – Ник удивленно посмотрел на индейца.
– Я не знаю, – он развел руками. – Возможно, духи велели ему поступить так.
– Духи? – Ник с сомнением посмотрел на старика.
– Иначе я не могу объяснить его поступка. Слишком дорога для нашего рода эта вещь, – ответил Руис. – Если вы расскажете мне все, что произошло с вами в Мексике, может быть, я смогу найти ответ на твой вопрос.
Мы с Ником переглянулись. С одной стороны, было опасно говорить индейцу о наших проблемах, но в то же время, не зная о том, что нас преследует столько людей, он мог случайно рассказать о нас кому-нибудь. Старик казался хорошим человеком и явно был благодарен нам за спасение своего брата. Кроме того, он был дружен с Мигелем и знал, что мы спасли его дочь. Индеец вызывал доверие, а нам нужен был друг в этих диких краях, способный помочь выжить и выбраться отсюда. Поэтому мы решили рассказать ему все без утайки. О наших похождениях в Канкуне, о Камиле и панамке, о драке на кампечийской аллее и порезанном животе, о снах Ника и Длинном с его сапатистами, о бегстве из полицейского участка… Старик внимательно слушал, а когда мы закончили, некоторое время сидел в глубокой задумчивости, после чего сказал, что ему надо посоветоваться с духами.
Руис достал из своего мешка какие-то травы, растер их ладонями в порошок и, бросая щепотки полученного зелья в костер, начал тихо петь. Его голос то затихал, то становился громче, тело ритмично покачивалось, а зрачки начали закатываться под веки. Я первый раз видел, как человек входил в транс, и зрелище это производило жуткое впечатление. Мы сидели с Ником, завороженно глядя на шаманский ритуал лакандона. Старик упал на землю возле костра, и его тело начало изгибаться так, что, казалось, сейчас переломается сразу же в нескольких местах. В какой-то момент я даже испугался, что он может убить себя. Пот градом струился по его лицу, а судорожно растопыренные пальцы цеплялись за мягкую землю, оставляя на ней глубокие, длинные следы, будто от когтей хищного зверя. Неожиданно его тело обмякло, и шаман начал что-то быстро говорить на непонятном нам языке. Губы его оставались неподвижными, но утробный голос, казалось, выходил из каких-то глубин… Через несколько минут старик затих, порядком перепугав нас. Ник даже спросил меня, не умер ли он, но вскоре шаман пришел в себя, поднялся и сел у костра, стирая с лица пот.
– В сельве происходит много событий, понять умом которые невозможно, – устало начал говорить он. – Сельва… она все такая же, как и тысячу лет назад. Здесь все иначе, чем в том мире, где господствует человек. Иначе, потому что здесь живут духи. Много разных духов. И зачастую они вершат человеческие судьбы. Они не могут напрямую говорить с людьми, но способны посылать им знаки, наставляя на истинный путь, или говорят с ними через избранных ими людей – шаманов и тех, кто умеет слышать голоса. А иногда они приходят во сне, как это случилось с Ником. Духи бывают злыми, и они насылают всевозможные беды и болезни. Но есть еще добрые духи, которые помогают людям. Между добрыми и злыми духами идет постоянная борьба. Но даже добрый дух может разгневаться на человека, если тот поступает скверно. Вас ведет добрый, но очень разгневанный дух. Он защищает вас от беды, пока вы следуете по пути, указываемому им… Большего я вам сказать не могу.
Глава шестнадцатая
19 января 1904 года
"Я дошел! Наконец я достиг цели своего долгого и мучительного путешествия. Я стою на берегу огромного озера, в центре которого вижу искомый мной остров. Словно молчаливые стражи прошлых эпох, возвышаются на нем величественные пирамиды. Именно там, согласно легенде, сокрыта величайшая реликвия, способная даровать магическую силу страждущему. Мне же она дарует безбедную старость. Близится ночь, и сегодня уже не представляется возможным добраться до вожделенного острова, но завтра утром я построю плот и еще до полудня окажусь там".