В свои 38 лет Венсан Равалек считается одним из ведущих авторов нового поколения.
Эта книга – последняя створка триптиха, озаглавленного "Перст Божий в белом небе". Цель Равалека – представить в трех романах свое видение конца века. В "Ностальгии по черной магии" мир исчезает в волнах, под собором Нотр-Дам возникают пещеры, под Эйфелевой башней живет гигантский спрут, а в тоннеле квартала Дефанс – единорог.
Содержание:
Книга первая - Видение смерти после дождя 1
Книга вторая - Мы не идем на небо 14
Книга третья - Чудо при дворе короля 28
Примечания 42
Венсан Равалёк
Ностальгия по черной магии
Впервые роман опубликован в сокращенном виде в журнале "Иностранная литература" № 10, 2003 г.
Валери, Бенжамену и Амели
Что поражает при исследовании черной магии, так это неизменный облик ее ритуалов и учения, несмотря на любые перемены в остальных социальных институтах.
Жером-Антуан Рони. Магия. 1950
Книга первая
Видение смерти после дождя
Ныне пришло время вновь вручить душу Господу. Ныне пришло время Армагеддона.
С.С. Иов. Книга последних дней. F. Eher Verlag, 1933
Солнце исчезло навсегда, и гаргульи на соборе Нотр-Дам ожили, зашевелились, зашептали, забормотали возбужденно, – по-моему, хорошо бы сейчас зонтик, или шляпу, или хоть что-нибудь – прикрыться от ливня, плащ или анорак, лучше анорак, они теперь их делают с подстежкой, сверху непромокаемый, а внутри подстежка, даже вроде бы где-то была распродажа. Гаргульи моргали в сумерках выпученными известняковыми глазами. Недавно церковные власти решили устроить в соборе капитальный ремонт, но едва сняли леса, как стены опять стали черные; одни, ухватившись за это, принялись ругать загрязнение воздуха и машины, да, все эти машины и заводские трубы еще дадут нам прикурить, а другие проклинали архиепископа, говорили, будто во всем виноват он и это явный знак, что религия с треском провалилась; одна вечерняя газета даже вышла с заголовком "ПРОКЛЯТИЕ БОГОМАТЕРИ", намекая, что за всем этим наверняка стоит сам Дьявол либо, во всяком случае, нечистая сила.
С тех пор дождь шел уже тридцать дней и тридцать три ночи, и Марианна только что сказала мне, что беременна.
Все началось с жуткой жары, уже весной стояла невероятная сушь, ну так ведь если летом жарко, это еще не самое худшее; когда же люди поняли, что на дворе октябрь, а они по-прежнему купаются в фонтанах, ходят полуголые и радуются каникулам, которые, похоже, не желают кончаться, недовольных было что-то не видно.
Ровно после этого небо потемнело и пошел дождь – 1 ноября, в День всех святых.
На западе собрались облака, горизонт подернулся белесой дымкой, а потом упали первые капли, их встречали восторженными криками, весь город высыпал на улицы и танцевал, празднуя возвращение воды и окончание засухи. С тех пор дождь лил не переставая.
– Ты уходишь? – спросила Марианна. – Ты видел, в метро опять нашли змей?
С какого-то момента мысль о ребенке витала в воздухе. Я не особенно возражал, надеясь, что со временем вопрос как-нибудь рассосется (честное слово, чтобы предлагать такие вещи, надо вообще не понимать, что кругом творится, закинуть ребенка в этот бардак!), но, к несчастью, он в конце концов приобрел вполне конкретные очертания.
– Наверняка они сбежали из зоомагазина с набережной Межиссри, – объяснил я ласково, – тут все-таки не джунгли, знаешь ли, тут Париж.
Я собрал свой чемоданчик, маленький чемоданчик, с которым хожу на работу, сказал Марианне, чтобы не волновалась, и вышел из дому, не дав ей времени завести разговор о фараоне и о жезлах, сделавшихся змеями. Из-за истории с младенцем вся совокупность данных представала в новом свете, серьезном и важном, и мне это не очень нравилось.
Консьерж в компании жильцов смотрел, как идет дождь, когда я проходил мимо, он сказал: все никак не кончится, и я ответил: да, в самом деле.
Недавно я нарисовал маленькую карманную церковь, очень хорошенькую, всю в дымке ладана и органной музыки, что делает пространство как бы и весомым, и бесплотным, миниатюрную такую церковь, с ней можно было бы играть в куклы.
В небе я пририсовал средневековые дельтапланы, чем-то напоминающие зловещих птиц.
– Ты поздно вернешься? – крикнула из окна Марианна. – Осторожнее, береги себя!
Положение наше было не то чтобы шаткое, но нестабильное, мы изворачивались как могли. Марианна легально работала по вызову, по вечерам, три раза в неделю, есть такие типы, хотят, чтобы их связывали и били хлыстом, она говорит, обычно им ничего больше не нужно, то есть не совсем шлюха, просто несколько ударов плеткой да пара наручников. В остальное время она бродила по квартире, занималась какими-то таинственными приготовлениями или покуривала сигарету, больше всего это походило на танец, балет, она делала для него странные костюмы, а главными действующими лицами были Двуликий Шут, грязная Старая Дама или Король Корморан.
Сам же я носился с мыслью стать большим художником и грабил стариков. Бедных стариков, они попадались мне в музеях, на экскурсиях, в общественных скверах, я морочил им голову, говорил, что я провинциал, приехал в Париж по объявлению, торговать овощами и фруктами, а в результате бессовестные жулики обобрали меня до нитки.
Старики обычно скучают и готовы проглотить любую чепуху.
Улица напоминала разоренный пейзаж в исполнении какого-нибудь современного художника; с понедельника везде появились разноцветные навесы для машин: розовые, цвета зеленого яблока, лиловые, прозрачные, они придавали окружающему особенный тон – потуги на фантазию посреди стихийного бедствия; не особо красивая, полузатопленная парижская улица, дождливый день, быть может, начало нового конца света – и разбросанные там и тут пестрые концептуальные чехлы. Я сел в машину, мотор, по счастью, еще не совсем отсырел, и взял курс на западную часть Парижа; сегодня я намеревался увести тяжеленькую кубышку у нескольких дедушек и бабушек, моих недавних знакомцев. Так ли уж мы сильно хороши, чтобы принять в этом мире новое существо, новую, готовую распуститься жизнь? В этом я не был уверен.
Честно говоря, я мог бы попробовать продавать свои картины или устроиться куда-нибудь иллюстратором, но постоянно общаться с себе подобными мне почему-то было противно, и, если не было особой нужды, я старался держаться от них подальше; и потом, мне казалось, что любая попытка продаться безнадежно запятнала бы мое вдохновение. Я всегда помнил о чарах наскальной живописи, тысячелетиями ждавшей своего часа в непроглядной темноте пещер и тем не менее несравненной по силе и энергии.
Живопись была для меня едва ли не магическим действом, почти колдовством, абсолютно не совместимым с любой формой коммерции.
На данный момент меня мало волновало, что все кругом рушится, у меня были свои дела, мои старики, мои полотна, мой увлекательный замысел – до конца передать на холсте тайну соборов и эзотерическое толкование Великого Делания.
Мне, в отличие от Марианны, не требовалось постоянно заклинать смертельную тревогу.
На улицах было еще довольно много машин, наводнение уже приобретало угрожающие размеры, и власти решили отключить электричество, чтобы попытаться восстановить затопленную сеть, – значит, до завтрашнего утра город погрузится в полную темноту – мрак, дождь, фары отражаются в воде. Если все пройдет удачно, то завтра утром у меня будет на что принять совершенно спокойное и трезвое решение по поводу ребенка.
СМИ уже несколько дней передавали одну и ту же информацию, повсюду висели плакаты с просьбой к населению не покидать своих домов, в городе ввели что-то вроде комендантского часа, и на улицах не было практически никого, только несколько припозднившихся прохожих спешили к себе да колонны машин коммунальных служб в сопровождении военных медленно двигались к местам аварий, усиливая и без того жуткое впечатление смерти, войны, стихийного бедствия.
Старики владели небольшим участком, там были построены два смежных дома, симпатичное жилище совладельцев-пенсионеров, вкушающих от благ трудовой жизни. Как только начались волнения, они, естественно, тут же сняли свои сбережения со счетов, комендантский час наверняка убедил даже самых нерешительных. По моим подсчетам, кубышка должна была наполниться до оптимального уровня.
Я катил по призрачному городу в направлении моста Сен-Клу, бак был полон, я заправился сегодня вечером, а на заднем сиденье лежали принадлежности, необходимые для успеха моей затеи.
Немного не доезжая Булонского леса меня остановил полицейский кордон, люди в плащах махали светящимися жезлами, а когда я притормозил, один из них чертыхнулся, типа, что за хулиганство не соблюдать комендантский час, тут с дождем хлопот не оберешься, я ответил, что у меня родила жена, я спешу туда, такое счастье, мне не до комендантского часа, ведь это вполне естественно. Они, ворча, пропустили меня; в тот миг, когда я трогался с места, мой взгляд упал на какую-то фигуру чуть поодаль, тоже в плаще, на секунду фары высветили лицо, и я остолбенел, меня точно ударило током, улыбка, адресованная мне, была дружеской и чуть печальной, я знал это лицо, эта девушка умерла несколько лет назад, и я был на ее похоронах.
У меня отвисла челюсть. Боже, силился я пролепетать, боже, что ты здесь делаешь, но не успел броситься к ней, как она растворилась в ночи, а люди сзади закричали, чтобы я не задерживал движение, – эй! ты едешь, нет? – и я поехал, вцепившись дрожащими руками в баранку и повторяя себе, что это, конечно, ошибка, просто обознался.
А потом я уже подъезжал к месту, и мне волей-неволей пришлось сосредоточиться на деле и отогнать страшное ощущение, что видел покойницу во плоти, у меня все было расписано по минутам, и я не мешкая принялся за работу.
В голове безостановочно вертелись одни и те же мысли, произвести на свет ребенка – серьезное решение, такие не принимают с кондачка; если подходить к делу объективно, то это абсолютно чудовищное решение: временами из моих умствований было ясно только одно, что миру так или иначе крышка, надежды никакой, и пытаться тянуть дальше эту зловещую комедию – значит только усугублять проклятие, умножать бремя наших ошибок, а следовательно, и грядущих тягот; имелась лишь одна объективная причина, сделать приятное Марианне, – я знаю, ей осточертели эти телефонные истории, и прелестный пупс был, конечно, простым и ясным способом придать новый смысл ее существованию, – дать ей наконец возможность исполнить свое женское предназначение – стать матерью.
Я заглушил мотор, не доезжая стоянки, и с ходу вкатился на середину двора.
Они превратили гараж в хранилище, с двойной перегородкой из строительных блоков и с бронированной дверью. Первым делом я запер все выходы на висячие замки, чтобы никто не выбрался из дома, а потом вскрыл дверь в подвал. Мое вторжение могло оказаться несколько шумным, но я это предвидел, мой план учитывал и такие неосязаемые материи, как психология жертв.
Эти люди были весьма склонны верить в сверхъестественные силы, а потому я подготовил для них программу, отвечающую их пристрастию к эзотерике.
Я опять облачился в свой боевой костюм: черное облегающее трико, на котором нарисован светящийся скелет, каску с оленьими рогами – Марианна прошлой зимой развлекалась какой-то дурацкой пьесой, – картину довершали большие горнолыжные очки. Самые храбрые непременно примчатся на шум, а у меня не было ни малейшего желания прибегать к насилию или угрозам; я запасся гетто-бластером на батарейках – он мог издавать кошмарные звуки, абстрактную музыку, от которой волосы вставали дыбом, – да плюс несколько осветительных ракет, да я в виде скелета, посреди фейерверков – никаких шансов, что они решатся пойти на приступ.
А сейчас перед вами зримое воплощение незримого, ха, ха!
Признаться, иногда моя изобретательность меня пугает.
Я наконец высадил дверь в подвал, было 0 часов 2 минуты, в тишине слышалось только звонкое шлепанье капель по плексигласовому навесу для велосипедов.
На картине, которую я в то время писал, было изображено некое гибридное существо, полумужчина, полуженщина, у входа в громадный лабиринт, – Тесей перед лицом своей судьбы; точно такое же ощущение в тот вечер охватило меня, когда я, вырядившись в странный костюм и каску с рогами, стоял у зияющей дыры подземелья, после долгого путешествия по затопленному городу, где в эту безлунную ночь не было ни единого огонька, – ощущение, что передо мной открыто множество путей, но лишь один в конечном счете окажется верным. Все мои причиндалы лежали на маленькой тележке, которую я стащил сегодня под вечер возле стройки, я чувствовал, что спокоен, сосредоточен на своей задаче, и совесть моя абсолютно чиста; толкнув вперед тачку, я вошел в подземелье.
В один миг я расставил на антресолях большие зеркала, которые приметил еще когда бывал тут раньше; на случай, если кто-нибудь явится с фонарем, я расположил их так, чтобы свет лампы, отразившись, привел незваных гостей в еще большее смятение, потом нажал на кнопку магнитофона, раздались жуткие жалобные звуки, по сравнению с ними самая мерзкая современная музыка казалась верхом гармонии, и начал проламывать двойную перегородку из монолитных блоков. Телефон сегодня ночью тоже не работал.
И в эту минуту я вдруг почувствовал, может, из-за нелепого наряда или из-за моих собственных теней, плясавших по стенам в свете факела, что меня обступили странные видения, на весь этот бедлам слетелись вампиры, жадные, выжидающие, но мне было не до них, через несколько минут я проделал в стене дыру, достаточно большую, чтобы в нее пролезть. Теперь оставалось проверить мою гипотезу: поддались они паническим слухам о возможном обвале биржи, вернули сбережения домой, или нет? Бокс был пуст, там стоял только стеллаж с какими-то книжками или тетрадками и сейф.
Раньше мне часто снились старики, снилось, что объявили войну, войну стариков, надо было истребить лишнее население, я видел, как мои дедушка с бабушкой убивают друг друга, дедушка протыкает грудь бабушки огромной рапирой, и алая кровь течет у нее изо рта и из носа. Один психоаналитик сказал, что это была абсолютно здоровая защитная реакция на мир взрослых, мир, не внушавший ребенку ничего, кроме недоверия и подозрений. Я закрепил взрывчатку на дверце сейфа, я казался себе супервзломщиком, тот спец, что мне ее продал, не слишком расщедрился на советы, мне интересно было взглянуть на результат, и, когда я поджигал фитиль, на лестнице кто-то закричал.
Я отошел подальше, от взрыва подскочили полки, дверцу сейфа словно вскрыли громадным консервным ножом, я направил лампу на оплавленные стенки, с лестницы опять донеслись крики, я узнал голос одного старика, бывшего уполномоченного Парижского национального банка, – если бы мне предложили пари, кто первый вздумает явиться, я бы поставил на него, – сейф был полон, пачки купюр лежали аккуратными ровными рядами, я подумал, до чего здорово, просто класс, и вышел посмотреть, как мне успокоить старикана.
– Кто бы ты ни был, Божья тварь, покажись!
Как хотите, но это было трогательно, елки-моталки, кто бы ты ни был, Божья тварь, покажись, я запустил первую петарду в потолок, махая руками, как пьяная ворона, и вопя кар-рр, кар-рр, похоже, мой зайчик шарахнулся прочь, кто бы ты ни был, конечно, но такого он, видно, не ожидал. Шарль, раздался сверху плаксивый голос, Шарль, ты что-нибудь видишь, что там такое? Я воспользовался передышкой и запустил руку в сейф. Послышался грохот, потом опять крики, не иначе Шарль пропахал носом лестницу. Я собрал инструменты, уместил чемоданчик и кубышку на тележку и взял курс на выход, всякую работу надо делать хорошо, это любимое изречение моего деда. И ровно в тот момент, когда я выходил из подвала, бластер замолк.
– Шарль, о боже, Шарль, ну пожалуйста, отзовись!
Настала ледяная тишина, все вдруг замерло, такая тишина, что впору окаменеть от ужаса, словно вот-вот явится нечто чудовищное, нечто или некто, это продолжалось несколько минут, и снова почудились вампиры, склонившиеся над жертвами, сладострастно сосущие кровь, где-то тихо всхлипывала старуха, а потом опять ничего, только характерный звук, как будто по лестнице волокут тело, а оно бьется о каждую ступеньку. Я сумел стряхнуть зловещее наваждение и ползком добрался до машины, кубышка была по-прежнему крепко привязана к инструментам, не знаю, что там происходило в доме, у меня не возникало никакого желания остаться посмотреть.
Вернувшись домой, я заснул сном праведника, и, когда назавтра разлепил глаза, был уже день.
Похоже, электричество починили, потому что Марианна прилипла к телевизору, какой-то чин из правительства хвастался, что благодаря быстрым и чрезвычайно эффективным действиям соответствующих служб ситуацию удалось выправить. Тут-то стало ясно, что дело серьезное, система едва не накрылась. Прогноз погоды был прежний, снова дождь, срочно созывается совещание в верхах, ко всем крупнейшим специалистам Большой семерки обратились с настоятельной просьбой найти решение проблемы, ведущий не уточнил, какое именно, но, судя по всему, это должна быть сильная штука, – штука, способная остановить потоп. В конце выпуска шли сообщения о трагических происшествиях, связанных с затемнением, несколько изнасилований, не так много, но все достаточно гнусные, их стоило упомянуть, сколько-то краж, а главная новость – пожар в Сен-Клу, сгорел небольшой особняк, где жили главным образом пенсионеры. Что стало причиной пожара, поджог или несчастный случай, пока не выяснено.
– Ну, – поинтересовалась Марианна, – как прошло?
Все старики погибли при пожаре, кроме одной женщины, она получила серьезные ожоги. Я никогда не уточнял, чем занимаюсь. Однажды Марианна спросила, это что-то нечестное, ты поступаешь дурно, я ответил, более или менее, так, на грани, и она удовлетворилась этим объяснением.
Вроде тебя, уточнил я, ты порешь плеткой своих мазохистов, но ты ведь не совсем шлюха.
На миг мне вспомнилось вчерашнее ощущение, чье-то жуткое присутствие, у меня мелькнула мысль, что со своей театральщиной, да плюс картина, которую я сейчас пишу, да еще ночь особенная – совсем без света, я, быть может, вызвал какого-нибудь духа или дьявола, но вообще-то все это чушь.
– Хорошо, прошло хорошо, вернее, даже очень…