– Как только Кытылкот узнал о вашем похищении, он бросился в становище. Не так давно его отец был ярым противником русских, но перед смертью вдруг изменил своё отношение к пришельцам. Он говорил Кытылкоту, чтобы тот соблюдал мир с русскими и учился у них. И вот, представьте себе, что мог подумать Кытылкот, узнав о вашем, Марья Андреевна, похищении. А тут ещё оказалось, что в этом деле замешана Утылыт! Он просто взбесился, узнав про это. Ну, дальше вы всё знаете…
– Почему же они все передрались между собой?
– Одни – сторонники Утылыт, другие хотели следовать за Кытылкотом. Могло сложиться и хуже, если бы все пастухи находились в стойбище, но кое-кого не было дома. Будем считать, что всё сложилось наилучшим образом…
– Ничего себе "наилучшим образом", – проворчал Алексей.
– Поверьте мне, сударь, – сказал следопыт, – крови могло пролиться куда больше… Впрочем, пора забыть об этом. Если вы, Марья Андреевна, достаточно отдохнули, то мы можем отправиться в путь. Плыть нам долго, почти весь день…
– Я готова… Если бы вы могли представить всю степень моей благодарности и мою радость…
Возвращение
Вечерело. Воздух постепенно насыщался мягкой синевой. Байдары плыли близко от берега. Тихий людской говор, звук волн и редкие вскрики гусей навеивали сон.
– Скоро доберёмся, – сказал Иван через плечо, обращаясь к Маше, – теперь уже рукой подать.
В этот миг что-то вспыхнуло на берегу, затем ещё и ещё. Через секунду до находившихся в лодках людей донеслись звуки выстрелов.
– Стреляет кто-то…
– Пошли к берегу. Кытылкот, приставай! – крикнул Иван.
– Слышь, Копыто, – крякнул кто-то из казаков, – может, мимо пройдём? Темно уж, чтобы ввязываться…
Иван только хмуро посмотрел на говорившего и промолчал. На лице его лежала печать огромной усталости.
– Иван, – наклонился к следопыту Алексей, – не рискуем ли мы, идя сейчас к берегу? Не достаточно ли с нас на сегодня?
Следопыт помолчал немного, налегая на весло, затем сказал:
– Выстрел знакомый был.
– Знакомый? – Алексей не понял его. – В каком таком смысле, сударь?
– У каждого ружья свой голос, как у человека. Далековато пальнули… Я не уверен, но похоже на Григория…
Алексей Сафонов с сомнением посмотрел в сторону тёмного берега. Он уже свыкся с тем, что Иван был наделён самыми необычными качествами, но последние слова следопыта сильно удивили офицера.
– Если вы и впрямь распознаёте… – Алексей растерянно пожал плечами.
Байдары зашуршали по береговому песку, и Чукчи из лодки Кытылкота первыми ступили на землю.
– Гриша! – громко позвал Иван, выпрыгивая из байдары. Сделав казакам знак, чтобы они были готовы к любой неприятности, он последовал за Кытылкотом и его людьми.
– Э, братцы! – донёсся до них слабый голос.
– Гриша, ты ли это?
– Я, кто ж ещё?
Через десяток шагов Иван и его спутники остановились перед небольшим шалашиком. Оттуда показалось измученное лицо Григория. В сгустившемся сумраке казак выглядел белым как снег. Длинные волосы налипли на грязной коже лба, борода взлохматилась, нос заострился, потрескавшиеся губы сжались в полоску.
– Какого лешего тебя тут носит? – Иван наклонился над ним.
– Меня не носит, Ваня. Я лежу. Нога у меня прострелена.
– Кто ж тебя? – Иван оглянулся, услышав позади себя шаги, и увидел Алексея и Машу.
– Наш разлюбезный Вадим Семёнович, – скрипнул зубами Григорий.
– Тяжлов? Вот сукин сын! Простите, Марья Андреевна, за грубость, но просто иногда нет мочи сдержаться, – сказал Иван и опустился возле Григория. – И что же ты? Неужели отпустил его?
– Как же, – казак усмехнулся с достоинством, – так-таки он уйдёт от меня… Хлопнул я его, подлеца. Лежит там, в горах.
– А ты что же? Что тут было? Кто сейчас стрелял? Мы слышали несколько выстрелов с разных сторон.
– Забавная история приключилась со мной, Ваня, – проговорил Григорий. – Подсобите-ка мне встать, а то сам не могу.
– Рассказывай, не тяни, – нетерпеливо толкнул его в плечо Иван.
– Дело было так. После того как Тяжлов меня подбил, я затаился. Выждал минутку и бахнул в него. Попал, слава Богу. Но нога-то у меня прострелена… Я было пошёл к нему, но оступился и упал вниз… Должно быть, сознание потерял. Не помню ничего из того… Помню только Ворона, как он возился со мной.
– Ворон? Так он тоже тут?
– Нет, он ушёл. Залатал мне ногу наскоро и ушёл за лодкой и за людьми. Он ведь что-то почувствовал, когда Тяжлов из Раскольной ушёл. Ворон побрёл за ним, но подоспел ко мне, когда всё уж случилось. На гору он меня бы не втащил, староват твой отец для этого. Но подволок сюда, к берегу. Устроил мне здесь, как видишь, шалашик и ушёл. А тут вдруг возьми и объявись эти сволочи!
– Кто такие?
– Смешно говорить. Просто злая игра судьбы, Ваня.
– Не томи. Кто тут был?
– Помнишь тех Чукоч, которые напали на нас сразу после того, как мы повстречали Касьяныча, Марью Андреевну и господина поручика?
– Как же не помнить. Удачно мы с ними разобрались.
– То-то что удачно! Вот эти самые старики, чьих детей мы с Вороном положили там, выросли тут как из-под земли, бесовские отродья! А с этими двумя стариками ещё пяток дикарей. Должно, надумали по законам кровной мести со мной разобраться. Того деда, что с горностаем на шее, я сразу узнал и понял, что у них на уме. Обложили меня, черти, со всех сторон и ну палить из луков и фузей. Ещё бы самую малость – и вам бы досталось только моё бездыханное тело.
– Надо бы прочесать всё вокруг, – вступил в разговор Алексей.
– Бросьте, ваше благородие, – слабо улыбнулся Григорий, – куда уж тут искать их… Да и не для чего… Нормальное это дело…
– Какое дело? – не понял Алексей.
– То, что старики отыскали меня… Месть здесь в порядке вещей… Надо ли ожесточаться на них за это?
Григорий замолчал. Иван посмотрел на Кытылкота и спросил по-чукотски:
– Возьмёшь его в свою байдару?
– Да.
– Тогда скажи своим, чтобы они перенесли его в лодку.
– Когда Хвост Росомахи приходил ко мне, – заговорила вдруг Маша, – он сказал, что я принесу мир. И вот я смотрю на всё, что произошло за последние дни, и вижу только горе, причиной коего явилась я. Ведь Тяжлов обозлился из-за ревности, верно? Я же понимаю… И вот он лежит где-то в лесу, и дикие звери объедают его кости. Пусть он негодяй, но всё же человек… Мне очень жаль… А Утылыт? Теперь она тоже мертва из-за меня. И те её соплеменники, вставшие на её сторону… Не много ли беды я принесла с собой?
– После бури наступает покой, – подошёл к ней Иван. – Иногда буря должна вывернуть больные деревья с корнем, чтобы оздоровить лес, сударыня.
Уже совсем стемнело. Маша смутно видела перед собой лицо следопыта в свете луны.
– Вы полагаете, что я зря виню себя? – спросила она, всматриваясь в его глаза.
– Никому из нас не дано знать всего наперёд, и тем более скрытых причин. Даже шаманы не знают всего, а ведь они, Марья Андреевна, вхожи в такие миры, о которых нам с вами не ведомо ровным счётом ничего… Кто знает, какой глубокий смысл лежит за вашим приездом? Быть может, ваше похищение было необходимо для того, чтобы мы подобрали Григория здесь и не дали ему погибнуть… Или разве не мог Росомаший Хвост ждать вашего приезда для того, чтобы был повод расправиться с Утылыт? Она ведь многих в страхе держала; Михей тому хороший пример…
Маша промолчала. Усталость вновь охватила её, и девушка поспешила сесть в лодку. Алексей заботливо укрыл её шкурами.
– Теперь уж недолго осталось, – шепнул он. Маша кивнула. Она ещё не знала, что через несколько дней наступит настоящее лето, повсюду запестреют ягоды и цветы и что обилие цветов, которые распустятся вдруг как по волшебству, будет поражать воображение, что лето пролетит быстро, в сентябре погода резко испортится, заморосят нудные северные дожди, берега Красного Озера пожелтеют увядшими мхами, а с севера медленно наползут серые снеговые тучи. Не знала она, что, когда казаки подожгут крепость, покидая её, всем будет невыразимо больно смотреть на пылающие стены, за которыми прошли многие годы. Не знала Маша, что расплачется, прощаясь с Иваном и Григорием, поцелует их обоих, как можно целовать только очень близких людей, и скажет:
– Странно и печально, что всё кончилось… Я уже полюбила Раскольную. Но я бы не смогла жить здесь, я понимаю это совершенно ясно… Путь предстоит трудный, но я еду домой, вернее… Теперь уж это слово "дом" представляется мне каким-то не совсем верным… Домой ли я еду? Конечно, там не дом, я понимаю, там просто стены и улицы, хорошо мне знакомые, но там мне привычнее… Она не знала, что произойдёт дальше… Через два месяца Григорий погибнет в тайге, тело его будет съедено волками, как был съеден труп подпоручика Тяжлова. Иван Копыто обоснуется в Анадырской крепости, пробудет там до 1771 года, когда из неё, как из Раскольной, будет вывезено всё казённое имущество, а сама фортеция тоже будет предана огню. Затем Иван с Вороном уйдёт к Юкагирам; чуть позже Ворон умрёт от оспы, Копыто сложит его кости в кожаную сумку и до конца своих дней будет носить эту сумку всюду с собой. Кытылкот возглавит род Белозубых Чукчей и станет убеждённым сторонником мирных отношений и торговли с русскими людьми; он настолько тесно сойдётся с Павлом Касьяновичем Чудаковым, что вскоре купец начнёт учить туземца грамоте и сделает его своим доверенным лицом на среднем Анадыре. Сам Павел Касьянович будет убит однажды каким-то разбушевавшимся пьяным дикарём в Горюевской фактории; Кытылкот будет искать убийцу, как искал бы убийцу близкого родственника, чтобы расправиться с ним, как того требовал закон крови. Охотничьи тропы сведут Кытылкота с Копытом, Копыто возьмёт в жёны младшую сестру Кытылкота; у Ивана родится дочь, которой он даст имя Маша. Ещё через двадцать лет на Анадыре появится русский исследователь по имени Антон Петрович Верницкий, который обоснуется среди оленеводов и женится на этой девушке-полукровке, очарованный её дикарской красотой. В глухой тайге он наткнётся однажды на останки чьей-то одежды и сумку из дублёной кожи. В сумке будет лежать письмо: "Дорогая Марья Андреевна! Сие послание я никогда не отправлю к вам, но не составить его я не могу. Я должен признаться вам, пусть это будет только на бумаге. Бог свидетель, я полюбил вас страстно. Я стал несчастен через эту любовь и теперь ищу смерти. Без вас мне нет жизни, любимая моя и глубокоуважаемая Марья Андреевна. День вашего отъезда из Раскольной подвёл черту под моей жизнью. Не хочу, чтобы вы знали об этом и винили себя за то, что стали причиной моей неуёмной тоски. Прощайте навсегда. Ваш друг Григорий Поленов". Антон Петрович Верницкий ужаснётся и обрадуется этому письму, а когда возвратится домой, то покажет его своей матери – Марье Андреевне Верницкой, урождённой Сафоновой. "Письмо всегда находит адресата", – скажет она, развернув ветхую бумагу…
Но сейчас, сидя в байдаре, окружённая тихой ночью и плеском воды под вёслами, Марья Андреевна не знала ничего этого, не могла знать. Её глаза закрылись от навалившейся усталости, и из неведомого пространства, называемого сном, к ней вышел старый Чукча, напевая странную песню…
Февраль – март 2001
Из рода Оленей (1880)
Буом-м, буом-м, буом-м…
Афанасий Поликарпович остановился, прислушиваясь. Редкие удары бубна, доносившиеся из заснеженного леса, звучали негромко, но властно. Бубен манил его, заставлял жадно вслушиваться. Иногда Афанасию Поликарповичу казалось, что его сердце начинало колотиться в ритм ударам бубна.
– Буом-м, буом-м, буом-м, – разливалось гулкое эхо.
Иногда сердце вдруг замирало, и пульс жизни растворялся в глубине его существа, натягивая невидимую, тончайшую нить жизни, готовую, казалось, вот-вот порваться. Но бубен снова подавал голос, и сердце продолжало стучать. Да, в звуках того бубна таилась власть, мягко подчинившая себе Афанасия Поликарповича, этого сильного, непокорного человека пятидесяти пяти лет. Он, конечно, не допускал мысли, что бубен в руках невидимого шамана тянул его к себе, как рыбак, подцепивший острым крючком огромную рыбину. Если бы в те минуты кто-нибудь спросил Афанасия Поликарповича, что увлекло его в лесную чащу, он бы сослался на обыкновенное любопытство. Но разве мог он, проживший в тайге более тридцати лет и знавший суть каждого таёжного звука, подчиниться зову простого любопытства? Нет, это чувство вообще не было свойственно Афанасию Поликарповичу; он привык тщательно обдумывать каждый шаг, взвешивать все "за" и "против", остерегаясь совершать опрометчивые поступки.
И всё же он медленно двигался вперёд, проваливаясь по колено в сугробы. Под подошвой меховой обуви громко скрипел снег. То и дело Афанасий Поликарпович останавливался, хмурился, настороженно поворачивал ухо к звукам бубна и спрашивал шёпотом:
– Что за чертовщина? Кто тут шаманит?
Бубен зазвенел ритмичнее, удары сделались более частыми. Они летели из-за еловых зарослей, и теперь к ним добавился мелкий металлический перезвон. Переступив через широкое бревно, покрытое толстым слоем мягкого снега, Афанасий Поликарпович взял винтовку наперевес. Неожиданно густые ветви раздвинулись, и он, запорошив окладистую бороду снежной пылью, вышел на просторную поляну, обрамлённую, как стеной, могучими елями.
– Буом-м, буом-м, буом-м…
В нескольких шагах от него стоял, сильно согнувшись в поясе, человек, одетый, несмотря на морозную погоду, только в просторные штаны из мягкой кожи и высокую меховую обувь. На обнажённом торсе незнакомца различались мелкие узоры тёмной татуировки. Особенно густо татуировка покрывала его грудь и плечи. Голова человека была опущена, длинные чёрные волосы свесились вперёд и закрыли его лицо. Изо рта полуголого человека валил густой пар. Вглядевшись в татуировку, Афанасий Поликарпович пришёл к заключению, что перед ним был один из якутских шаманов, которых обычно называли оюнами. Якут держал в левой руке круглый бубен, густо увешанный оленьими зубами по всей окружности, правой рукой он сжимал короткую палку-колотушку, обмотанную мехом. Низкое мартовское солнце светило из-за его спины и, пронизывая яркими лучами хорошо натянутую кожу нехитрого музыкального инструмента, делало его похожим на сияющую луну в руках человека. Гирлянда из оленьих зубов на бубне громко шумела при малейшем движении, а шаманский пояс с многочисленными подвесками в форме стрел и ножей откликался на каждый шаг металлическим перезвоном, и оюн утопал в постоянном шуме, даже когда он не стучал палкой.
Афанасию Поликарповичу не раз доводилось видеть шаманов, и всегда они производили на него сильное впечатление. Он был христианином, но в могущество оюнов верил даже больше, чем в чудотворную силу православных икон. Впрочем, верить в силу шаманов он верил, но сам никогда не подчинялся их власти. Зато других людей, беспрекословно выполнявших указания оюнов, будто потеряв собственную волю, видеть приходилось.
Сейчас он, бородатый, высокий, прямой, стоял на широко расставленных ногах перед длинноволосой, жилистой, полуголой фигурой и внимательно следил за её таинственными движениями. Афанасию Поликарповичу казалось, что он был спокоен и уверен в себе; он даже небрежно положил винтовку на плечо, всем своим видом говоря, что его ничто не тревожило и что он полностью контролировал ситуацию. И всё же он пришёл на таинственный зов оюна, пришёл, не сумев пропустить мимо ушей негромкие звуки шаманского барабана. Значит, его воля впервые не устояла перед зовом язычника.
Внезапно Якут застыл, сделавшись абсолютно неподвижным. Даже дыхание его оборвалось, и пар прекратил клубиться у рта. Голова его медленно, почти незаметно поползла вверх. Афанасий Поликарпович увидел узкий разрез глаз, затуманенные зрачки.
– Я ждал тебя…
Якут смотрел в никуда, но обратился он именно к пришедшему человеку. Было похоже на то, что он увидел Афанасия Поликарповича не перед собой, а где-то над макушками слабо качнувшихся елей. Услышав голос оюна, Афанасий Поликарпович вздрогнул, борода его шевельнулась, густые брови сдвинулись. В человеческом голосе ему почудился звон бубна.
– Я ждал тебя…
– Ты ждал меня? – Афанасий Поликарпович напрягся и с удивлением отметил, что спокойствие покинуло его. Или спокойствия не было и прежде, просто теперь он осознал это? От самой макушки его головы побежали вниз по спине мелкие холодные колючки. Выходит, не был он спокоен, как ему казалось, а давно пребывал в сильном волнении, давно не контролировал себя.
– Вспоминаешь ли ты о моей сестре? – спросил шаман по-русски и повёл головой, будто он был диким зверем, учуявшим добычу. Афанасий Поликарпович хорошо знал повадки таёжных хищников, и в стоявшем перед ним полуголом шамане он безошибочно угадал звериный дух.
– Вспоминаешь ли ты о моей сестре? – повторил оюн и ударил в бубен. Заколыхавшийся звук натянутой кожи мягко толкнул Афанасия Поликарповича и надавил на уши.
– О твоей сестре? Откуда мне знать твою сестру? – Он нахмурился, силясь распознать Якута. – Да кто ты таков, что расспрашиваешь меня? Разве ты знаешь меня?
– Мать-Зверь поведала мне, что я встречу тебя здесь.
– Я здесь случайно, – осторожно ответил Афанасий Поликарпович. – Мой отряд отклонился от намеченного пути по чистой случайности. Ты не мог знать.
Он снова услышал удар бубна и почувствовал, как ноги его сразу отяжелели.
– Мать-Зверь сказала, что ты придёшь сюда ко мне.
– Кто ты, оюн?
Якут опустил лицо вниз, а когда вновь поднял голову, его раскосые глаза пронзили Афанасия Поликарповича горящим взглядом:
– Я Бэс, Человек-Сосна.
– Бэс? Тебя зовут Бэс? – От удивления Афанасий Поликарпович чуть не задохнулся. – Тот самый? Брат Бакаяны? Не может быть! Но ты же… Ты всегда был обыкновенным разбойником, ты никогда не был оюном. Я не знал, что ты оюн…