– Разве мне представится другой случай увидеть, насколько ловки пограничники в стрельбе? И вообще, после долгого пути сюда мне хочется немного развлечься. Признаюсь, я большая любительница до шумных веселий, застолий, балов, танцев. Но последнее время в моей жизни было больше печальных минут, чем возможностей повеселиться. У вас случаются тут танцы?
– Танцы? Ежели в смысле светском, то нет, разумеется, нет… Где уж… Так, быть может, иногда под пьяные песни и хлопанье… Впрочем, это всё напоминает мне пляски дикарей. Никаких мазурок. Скажу вам откровенно, Марья Андреевна, мы тут очень быстро дичаем.
– Теперь уж скоро это прекратится, раз получен приказ о выводе войск.
– Надеюсь, что капитан Никитин не станет попусту тянуть время. Жаль, бумаги пришли так поздно. Пока суть да дело, выпадет снег, так что неизвестно, когда нам отсюда уходить…
– Так что со стрельбой? Я вижу, кое-кто уже собирается.
Состязание должно было состояться на самом берегу озера, перед воротами крепости, где нередко проводились учения в стрельбе и отработка штыкового боя. Принять участие в состязании хотели многие, но среди людей, отлично владевших ружьём, насчитывалось лишь пятеро, чьи имена гремели среди аборигенов и казаков. На них начали делать ставки ещё до начала соревнований.
– Почему ты не принимаешь участия? – спросила Маша у Алексея, спустившись со стены.
– Зачем выставлять себя на посмешище?
– Разве ты плох в этом?
– Я рассуждаю трезво: здесь людям приходится пользоваться оружием чаще, чем это делаю я. Если бы разговор шёл о фехтовании, я бы потягался с любым…
Стреляли без сошек, с дистанции в сто шагов. Мишенями служили оленьи черепа с нарисованными на них концентрическими кругами и прицельным очком в центре. Первыми стреляли рядовые, желавшие показать своё искусство, но не претендовавшие на приз; они стреляли просто ради удовольствия. В крепости проживало с десяток женщин, не считая нескольких туземок. Из них только две были жёнами офицеров и считались дамами высшего сословия. Простота и грубоватость манер сочетались у них с преувеличенным мнением о своём достоинстве, хотя обе они обладали вполне привлекательной внешностью. Маша оказалась единственной девушкой, выгодно выделявшейся среди других представительниц прекрасного пола, и была единодушно признана мужским населением крепости королевой праздника. Ей было поручено вручить приз победителю.
– Что я говорила тебе, душенька? – прошептала одна из офицерских жён своей подруге. – Они уже увиваются за ней, из кожи лезут вон, чтобы понравиться. Вот уж и королевой объявили…
Вышедшие на состязание мужчины то и дело поглядывали на Марью Андреевну, каждому из них было бы приятно получить прекрасно выделанную лисью шкуру из её рук.
Как и следовало ожидать от людей, для которых стрельба была не только забавой, но и средством существования, все они стреляли хорошо. Вскоре первые выставленные в качестве мишени черепа раскололись, и их заменили новыми. Комендант назвал имена стрелков, заслуживших право участвовать во втором туре. Иван Копыто и Григорий приняли известие о переходе во второй тур как само собой разумеющееся. Похоже, они не допускали мысли, что кто-то мог обойти их в стрельбе.
Участники соревнований отступили от цели ещё на двадцать шагов. Каждый выстрел принимался громкими криками и аплодисментами, иногда раздавался и свист, по-разбойничьи резкий и пронзительный. Некоторые из зрителей подбадривали участников состязаний, некоторые подтрунивали над ними, стараясь отвлечь от стрельбы, дабы не позволить им выйти в победители. Но даже шутки, зачастую довольно грубые, носили совсем беззлобный характер. С особым интересом следили за состязанием Коряки и Юкагиры, жившие возле крепости; они не издавали громких криков, не потрясали руками, но их узкие глаза светились восторгом.
К третьему туру осталось только пять стрелков: Иван Копыто, Григорий, подпоручик Тяжлов и ещё два рядовых казака с задорными лицами. Оленьи черепа установили ещё дальше.
– В качестве удачного попадания будет считаться выстрел, который собьёт кончик рога! – объявил комендант. – Время шуток кончилось, соколы мои! Ежели будет отстрелено несколько кончиков, будем сравнивать, кто сбил рог ближе к верхушке.
Выпустив свои пули по мишеням, рядовые казаки выбыли, продолжая улыбаться, будто ничуть не переживали из-за упущенного почти из самых рук приза.
В какую-то минуту Маша не удержалась и крикнула:
– Желаю удачи!
Кому адресовались её слова, сказать было трудно, девушка знала всех троих оставшихся стрелков. Поскольку в это время лицом к ней стоял только Григорий, он принял сие пожелание на свой счёт и поклонился в ответ. Девушка смутилась и опустила глаза. Видевший это подпоручик Тяжлов нахмурился и шагнул к Ивану.
– Слышь, Копыто, – буркнул он недовольно. – Зачем Марья Андреевна именно Гришке желает удачи?
Иван пожал плечами и посмотрел на Григория. В глазах казака он прочёл глубокое удовлетворение от того, что самая красивая девушка обратила на него внимание. И ещё Иван понял, что победа для Григория теперь была самым желанным подарком.
– Ваш черёд, господин подпоручик.
– Благодарю. – Офицер вышел на линию.
Некоторое время он делал вид, будто проверяет оружие, готовясь сделать выстрел, затем долго принимал классическую стойку. Напряжение нарастало. Тяжлов чувствовал это. Он давно готов был стрелять, но выжидал, когда Маша устремит на него свои глаза, она перешёптывалась о чём-то с одной из офицерских жён.
Григорий отступил на несколько шагов, не желая мешать подпоручику.
Наконец Тяжлов принял изящную позу, поднёс приклад к плечу, опустил ружьё и снова поднял его. Все затаили дыхание. Он плавно потянул спусковой крючок.
– Мимо! – крикнул кто-то. – Мимо! Господин подпоручик промахнулся!
Тяжлов грубо выругался себе под нос, не на шутку разозлившись на себя. Он понял, что переступил через дозволенную грань, покрасовался излишне и потерял на этом необходимую ему концентрацию. Не единожды уже именно желание показать себя в наиболее выгодном свете подводило его, но всякий раз он забывал об этом.
– Чтоб вам… – прошипел он.
Иван посмотрел на Григория.
– Пожалуй, я уступлю тебе очередь, – проговорил Иван.
– Зачем? – удивился казак, напряжённо глядя на далёкие черепа.
Иван медленно обвёл взором зрителей и очень тихо сказал:
– Если ты попадёшь в рог, я не стану стрелять. Как бы низко ты ни отстрелил его.
Григорий быстро посмотрел на товарища.
– Не станешь? Почему?
– Мне почему-то кажется, что тебе очень нужно победить сегодня.
– А если я промахнусь?
– Тогда я сделаю выстрел. Зачем упускать из рук водку и лису? Водку можно выгодно обменять на пули и порох. – Иван хитро сощурился.
Григорий усмехнулся:
– Что ж…
Иван отступил на пару шагов, чтобы не мешать другу, и опустил глаза. Через несколько секунд он услышал выстрел и дружные крики приветствия.
Теперь, когда рог был отстрелен, Григорий повернулся к Ивану. Тот посмотрел на олений череп. Рог был отбит посередине. Иван улыбнулся, зная, что сам он сделал бы более удачный выстрел.
– Я отказываюсь стрелять! – крикнул он неожиданно для всех и обеими руками поднял ружьё над головой. – Я не буду стрелять! Объявляйте победителя!
Толпа загудела, выражая удивление и восторг. Все приветствовали Григория, и никто не знал, каких сил стоило Ивану отказаться от выстрела, наступив на горло собственной гордыне.
Григорий шагнул к нему.
– Ваня, спасибо. Но скажи мне почему?
Иван пожал плечами.
– Я целился туда, куда мог попасть, – сказал ему казак, стараясь перекрыть гул голосов. – Но ты бы выстрелил точнее. Если бы ты стрелял передо мной, у меня не осталось бы шансов… Почему ты сделал это?
– А почему ты согласился на это, Гриша? Впрочем, что мне за дело… Я просто подумал, что мне это вовсе не нужно: победа, приз…
– Ты уступил, – казак стиснул Ивану руку, – ты уступил мне.
Лицо Ивана сохраняло спокойствие, почти равнодушие.
– Ты, поди, заметил, что я… что мне… – Григорий понизил голос.
– Помилуй, Гриша, что ж я такого заметил?
– Что на Марью Андреевну я смотрю… Стыдно мне говорить о том… Она ведь вон какая… Я давно привык тут чукотских девок брюхатить, но они ж – иное дело. А как увидел Марью Андреевну… Понимаю, что не пара я ей, но в сердце, вишь ты, впервые за столько лет песня зазвучала… Поверишь ли, Ваня?
– Поверю, – задумчиво ответил Копыто. – Иди ж за призом. Марья Андреевна ждёт, и старик тоже вон рукой тебя манит.
– Спасибо…
Война
Рано утром на следующий день появились Чукчи. Казаки едва успели возвратиться с устроенного позади крепости кладбища, где похоронили убитого дикарями Василя, как над крепостными стенами разнеслось предупреждение.
– Ого-го! – звучно кричали дозорные на вышках. – Дикие пожаловали! Тревога!
В сером воздухе Чукчи темнели бесформенной массой на берегу озера, медленно продвигаясь в направлении крепости.
– В ружьё! – скомандовал кто-то, и заспанное пространство Раскольной очень скоро оживилось, задвигалось.
– Откуда идут?
– Много ль их?
– По воде али по берегу надвигаются?
– Давно у меня руки на них чешутся!
Поднятый шум заставил обитателей стоявших за крепостной стеной избушек и чумов быстро проскользнуть в приоткрывшиеся специально для них ворота. Решительным шагом прошёл на стену капитан Никитин, застёгивая мундир и насаживая треуголку на непричёсанную голову. Появился и отец Никодим в длинном чёрном платье. Его худощавое лицо, облепленное неопрятной рыжеватой бородой, являло собой воплощение безудержной ненависти. Чукчи остановились на достаточном расстоянии, чтобы не быть досягаемыми пулями и ядрами.
– Неужто канальи решились? – не поверил капитан Никитин и потряс над головой кулаком. – Вот я вас!
– Вряд ли, господин капитан, – ответил Тяжлов, подошедший к нему. – Силы слишком не равны. А коли полезут, пальнём из пушек. Пара залпов, полагаю, поставит точку, господин капитан. Их же по пальцам пересчитать можно, поглядите, даже отсюда видать…
– Оно, голубчик, конечно, но вот ведь… Жаль, жаль… Два года жили мы спокойно, не знали беды. Я уж совсем уверился в том, что подполковник Пленисер твёрдо договорился с дикими, когда встречался тут с ними. Помните, Вадим Семёнович, сколько их тут собралось, диких-то? Штук сто байдар приплыло, по двадцать человек в каждой! А сколько на оленях пришло! Да, зрелище было не из рядовых.
– Ничего, господин капитан, зададим сейчас перцу этим тварям, тоже зрелище будет! – воскликнул Тяжлов.
– Признаюсь, очень мне не хочется бой принимать. Отвык я, старый стал, запалу внутреннего не осталось. Вот раньше, помню… Впрочем… Распорядитесь подготовить орудия, кхе-кхе… И вот ещё что… пришлите ко мне поручика Сафонова. Он небось после вчерашнего праздника храпит почём зря, а тут война. Пусть воочию убедится, чтобы в штабе потом доклад держать мог.
На стенах собралось к тому времени изрядно людей. Все гомонили, но волнения особенного не чувствовалось.
– Не-е, не пойдут… Кишка тонка у косоглазых…
– А вот как Седая их Баба, понимаешь, накрутит, так и попрут…
– Не-е, кишка тонка… Мы их передавим, как тараканов…
Вскоре на стену взобрались и женщины, которые не меньше казаков интересовались возможным развитием событий. Среди них Тяжлов сразу разглядел Машу. Она была взволнована, почти испугана. Подпоручик шагнул было к ней, но тут послышался лёгкий хлопок со стороны Чукчей.
– Смотри-ка, сукины дети! Палят по нам! Берданку прихватили.
– Небось твою, древнюю, которую ты им справил за пяток волчьих шкур! Пуля ударилась о брёвна.
– Вот ведь, черти, умеют, обучились кой-чему… А ну, ответим…
– Не приказывали…
Дикари медленно приближались, постепенно рассеиваясь по всему берегу. Они двигались, низко пригнувшись к земле, перебегая с места на место и застывая там, делаясь похожими на вывернутые из земли пни. Снова донёсся выстрел с их стороны, вспыхнуло дымное облачко пороха, и пуля глухо стукнулась в стену.
– Отставить смех! – пронёсся над людьми внезапно окрепший и удививший всех голос капитана Никитина. – Уведите отсюда женщин, не бабье дело! А ну, ребята, взяли на изготовку!
Но никто из женщин не покинул стену, всем было слишком интересно смотреть. Наступавшие Чукчи становились различимее, многие несли длинные копья с большими наконечниками-ножами, ещё большее число было вооружено луками и стрелами. У многих через плечо висели ремни, с помощью которых дикари метали камни.
– Пли!
Рассыпчато затарахтели вдоль частокола выстрелы, приправленные крепкими бранными словами, из которых самым безобидным выражением было "язвина тебе в рот, погань вонючая".
Сильно запахло порохом, над стеной густо потянулся сизый дым.
Ближайшие фигуры наступавших уткнулись в землю и застыли. Другие поднялись во весь рост и побежали к крепости. Казаки принялись быстро заколачивать новые пули в стволы.
– Орудие! Пли!
Пушечный выстрел осыпал картечью самую гущу бежавшей толпы. Чукчи отхлынули в разные стороны, попятились. С десяток тел осталось биться в агонии.
– Ну вот, – кивнул капитан, – дело нехитрое.
Дикари отступили к лесу, прячась за стволами лиственниц и берёз. Почти одновременно с грохнувшей пушкой и поднявшимся вверх столбом дыма испортилась погода. Испортилась как-то сразу, как по отмашке. Заморосил мелкий северный дождь.
– Всё, кончилось, – проговорил стоявший рядом с Машей Павел Касьянович. – Пойдёмте в дом, Марья Андреевна. Не столько от стрел надобно вам укрыться, сколько от дождя.
– Вы заметили, сколько там убитых? – тихим голосом спросила девушка, её руки дрожали.
– Да, голубушка, заметил. Могло быть и больше, если бы из пушек пальнули ещё пару раз.
– Не пальнут?
– Полагаю, что нет. Наш доблестный комендант – человек военный, но мягкосердечный. Без нужды не накричит и лишней пули не пустит. Не видит в этом, так сказать, удовольствия. Туго ему здесь приходится. Тут лучше служить тому, у кого сердце из льда, как у господина, например, Тяжлова. Этому дай только покомандовать…
– Маша! – послышался сзади голос Алексея. – Как ты?
– А что мне будет? – с грустью откликнулась она и обняла брата. – В животе и смерти Бог волен… Вот иду чай пить, Пал Касьяныч приглашает. А тебя господин капитан дожидается.
– Где?
– Вон там. – Она указала рукой на потерявшуюся среди рослых казаков фигуру коменданта.
Алексей в одно мгновение взлетел по лестнице на стену и протолкнулся сквозь толпу тулупов.
– Ну что тут? – чуть ли не выкрикнул он, подбегая к Никитину и возбуждённо глядя на старика.
– Откатились, батенька ты мой, – бодро отозвался Анисим Гаврилович, глядя на лес. Затем посмотрел на Алексея и спросил: – Угомонились они там или как? – Спросил так, будто Алексей Сафонов находился возле него с самого начала атаки и будто не Алексей хотел узнать у него, каково положение. – Вот, полюбуйтесь, сударь мой, какие дела творятся на земле! И скажите мне после этого: как нам быть? Как быть простым людям? Как быть тем, на кого надавливают и принуждают отвечать ударом на удар? Как быть? Как соблюдать заповеди Христовы? Вот я уже старик почти, не по годам, конечно, а по состоянию моему. И я не знаю ответа…
– Ужели всё кончено? – воскликнул Алексей растерянно.
– Как знать. – Комендант пожал плечами.
– Вот ведь… Как же так! – Алексей стукнул кулаком по бревну.
– Вас что-то заботит, господин поручик? – полюбопытствовал Тяжлов, улыбаясь состоянию Алексея Сафонова.
– Вот я опять не у дел. – Алексей с недоумением посмотрел на Тяжлова. – Покуда понимался на стену, война и закончилась… Капитан не расслышал его слов, а Тяжлов усмехнулся.
– А где Иван-то? – спросил Никитин.
– Копыто? – уточнил Тяжлов.
– Да, Копыто. Распорядитесь, Вадим Семёнович, чтобы его кликнули ко мне.
По стене прокатилось имя следопыта.
– Идёт, господин капитан.
– Надо бы переговорить с ними, голубчик, – сказал Анисим Гаврилович следопыту, когда тот остановился перед ним. Капитан кивнул через частокол в дождливое пространство. – Вразуми их, дружок, что мы не желаем воевать и что мы вовсе уходим отсюдова. Они, пожалуй, и без того уже не сунутся, но надобно, чтобы и успокоились к тому ж, чтоб ночью не прокрадывались к нам.
Иван стоял перед комендантом и смотрел через его голову. По его лицу текла вода, намокшие длинные волосы прилипли ко лбу и к щекам.
– Ты объясни этим бестиям неугомонным, что нам теперь до них нет дела.
– Я попробую.
– Копыто, – окликнул его кто-то из казаков, – ты только далеко не отходи, чтобы мы в случае чего из ружьишка могли достать какого-нибудь особливо норовистого сорвиголову.
Следопыт кивнул и неторопливо зашагал прочь. Алексей удивлённо проводил его взглядом. Спокойствие Ивана поразило его.
– Он что, прямо к ним пойдёт? Прямо к дикарям?
– А то как же-с? – пожал зелёными плечами капитан и выглянул за частокол. Алексей увидел его мокрую седую косу. Анисим Гаврилович, похоже, никогда не расплетал её. Она вяло лежала на потемневшем под дождём мундире.
– Но ведь это… Они легко убьют его…
– На то он и Копыто, чтоб ходить там, где остальные люди не умеют. Алексей быстрым шагом пошёл к лестнице и спустился вниз.
– Иван! Копыто! – позвал он.
Следопыт обернулся, услышав своё имя. Он стоял возле треноги, над которой болтался котелок с кипящей водой.
– К вашим услугам, сударь, – сказал он и зачерпнул кружкой из котелка воды. – Не глотнёте ли чуток чаю? Я страсть как пить хочу.
– Вы сейчас чай пить собрались? – не поверил Алексей.
– А что такое? Разве нельзя?
– Но ведь…
Алексей смутился. Иван был примерно одних с ним лет, может, на год-два старше, но он разительно отличался от Сафонова. Он был пронизан уверенностью и спокойствием. Глядя на него, Алексей мог бы поклясться, что следопыта не беспокоил предстоящий выход за ворота к рассвирепевшим дикарям.
– Вам… – Алексей хотел спросить, не боязно ли Ивану, но не посмел и спросил другое. – Помощь не потребуется?
Следопыт с удовольствием отхлебнул чаю и отрицательно повертел головой. Мокрые волосы его болтнулись и криво налепились на лоб.
Из-под навеса, пристроенного возле стены, вышел Григорий. Он криво нахлобучил мохнатую шапку и остановился возле костерка.
– Чего старик-то звал? – заговорил казак, не обращая внимания на Алексея.
– Надо сходить туда, – Копыто кивнул на ворота, – Гаврилыч хочет поговорить с ними.
– Когда?
– Сей момент, дай лишь чай допить.
– Я с тобой. Что возьмём?