- Без паники! Все должны сохранять спокойствие, опасности никакой нет! - гремело по-венгерски в рупоре и тут же следовало убедительное пояснение - Мы находились на гребнях двух волн, обе волны одновременно раздвинулись. Это и создало ощущение провала. Но наше судно привыкло к подобным шуткам океана.
Что касается нас, то эта "шутка" вовсе не показалась нам привычной. Всех нас без исключения буквально выворачивало наизнанку. Даже моряки и те беспрерывно атаковали отхожие места и фальшборт.
Это было ужасно. С тех пор я не раз плавал и по Тихому океану, и по Атлантическому, но такой свистопляски больше никогда не переживал.
Шторм утих так же неожиданно, как и налетел, а когда перед нами появился Нью-Йорк со статуей Свободы, мы о нем уже окончательно забыли.
Всех нас отвезли в Кэмп-Килмер - огромный лагерь, предназначенный для беженцев. Когда я впервые увидел ряды вымазанных желтой краской деревянных бараков, от этого зрелища мне стало как-то не по себе. В этом бывшем военном городке все выглядело неприветливо и мрачно, хотя жизнь здесь кипела, кругом кишмя кишели люди.
Нас привели на один из верхних этажей.
- Пожалуйте! Это комнаты для семейных! - Американский чиновник раскрыл одну из дверей и ткнул перед собой указательным пальцем. - Располагайтесь!
Мы остановились в нерешительности. Очнулись оттого, что из-за наших спин, обгоняя друг друга, толпой прорвались люди. Тут мы поняли, что эти успевшие пожить уже в австрийских лагерях беженцы вполне приспособились к подобной обстановке и, видимо, смирились со столь "остроумным" решением бытового вопроса.
Представьте себе бесконечно длинное помещение, которое разделено висящими на протянутых проволоках простынями на маленькие ячейки. Сколько ячеек, столько семей. Сколько семей, столько характеров, привычек. После венской гостиницы, конечно, жизнь в таких условиях - ад, после "Генерала Хунда" - рай. Увы, чувство облегчения мы ощущали лишь до тех пор, пока не выявились резкие различия в образе жизни и нравах людей. Ночь лишила нас сна и вместе с ним всего нашего оптимизма, с которым мы ступили на американскую землю.
Мы могли бы еще выдержать аромат, разносившийся от пеленок, из которых вынимали младенцев, или от бог весть откуда появившихся здесь горшков, на которых сидели малыши постарше, но… как только погасли верхние лампы и заснули дети, начал оживать мир взрослых. Сквозь стены-простыни долетал до нас малейший шорох, даже самый приглушенный вздох. Я не ханжа: будучи агрономом, я привык к тому, что жизнь имеет известные функции и что они естественны. Но чтобы люди… так… настолько обнаженно и разнузданно… Не знаю, на какой жизненный опыт опирался Данте Алигьери, когда в своем воображении побывал в аду, но ночей в Кэмп- Килмере он наверняка не знал.
Спустя несколько дней нам удалось преодолеть бездорожье административных формальностей и покончить с целой серией предохранительных прививок, которых требовало пребывание в новой стране, условия нового климата.
И вот тринадцатого января вызвали моего отца. Для оформления.
- Наконец-то! - произнес он тоном человека, четко представлявшего себе, куда он идет и зачем. Мы с ним ни словом не обмолвились, привыкли за последние недели передвигаться на крыльях удачи. Мы напряженно ждали его возвращения, уставившись в окно. Чувствовали, что теперь решается наша судьба.
Отец вернулся бодрый, буквально сияющий. Он привел с собой моложавого, лет сорока, высокого мужчину.
- Представляю вам моего доброго друга!
В своем сизо-сером костюме и ослепительно белой рубашке новоявленный друг отца был весьма элегантен. Белизна шелкового поплина красиво оттеняла смуглость его лица. Вошел он с располагающей улыбкой.
- С добрым утром, сударыня! - Сначала он пожал протянутую руку матери, затем поочередно каждому из нас.
- Это Джимми! - представил нам отец своего знакомого, не называя его фамилии. - Вот в чьих руках наша судьба.
Джимми сверкнул ослепительно белыми зубами. Подстриженные "канадкой" волосы, броская элегантность придавали ему вид живой рекламы кока-колы.
- Мы отправимся, как только вы уложите свои вещи! - коротко сообщил он. По его мнению, видимо, этого было вполне достаточно для того, чтобы мы последовали за ним, не спросив даже, куда и зачем.
И, что было удивительней всего, мы в самом деле ничего не спросили. Нам было тогда безразлично, в какую сторону идти, хоть на северный полюс. Только бы вырваться отсюда, только бы скорее окончились скитания, только бы где-нибудь осесть.
Когда мы выходили из лагерных ворот, охрана отдала нам честь. Видимо, наш провожатый был крупной шишкой.
Нас ждал огромный серый "понтиак". С виду это был прямо-таки шедевр машиностроения, о таких автомобилях мы еще в Вене шутя говорили: чтобы добраться от его фар до багажника, без мопеда не обойдешься. Одним словом, у Джимми была великолепная машина.
Он заметил, что я разглядываю ее.
- Что, подходящая штучка? он весело хлопнул меня по плечу. - Сто шестьдесят лошадиных сил! Дает сто восемьдесят километров в час. И у тебя будет такая же, нужно только постараться!
Он со всеми нами был на "ты". С моими братьями, со мной и с моей сестрой. Как член семьи или давний друг. Иренка, моя сестра, которая в свои восемнадцать лет держалась уже как взрослая, нашлась:
- Но, надеюсь, мы не с такой скоростью поедем, не правда ли, сэр? - Слово "сэр" она произнесла с легким ударением, сделав одновременно книксен.
У матери смеялись глаза. У отца они кололи негодованием. Но Джимми снисходительно потрепал Иренку по щеке. Точь-в-точь как хозяин ласкает свою лошадь. Тогда я еще не знал, насколько это мое сравнение было удачным.
Позднее, спустя несколько лет, я уверился, что американцы, у которых в кармане чековая книжка, именно так обращаются с неамериканцами. А все потому, что они повсюду чувствуют себя хозяевами.
По Нью-Йорку мы еле двигались. Меня угнетала масса автомобилей, теснившая нас справа и слева, спереди и сзади.
- Что за страна! Что за богатые люди! - шепнул мне мой брат Рэжё при виде бесконечных потоков машин.
- Да, сын мой, это буржуазный образ жизни, - заметил отец, смерив взглядом ошеломленного Рэжё. - Он во многом перещеголял устаревший, европейский. Здесь ускоренный темп жизни: к этому вам придется теперь приноровиться!
Когда мы миновали черту города, Джимми перешел на бешеную скорость.
Сестра, в шутку просившая его только что не гнать так машину, теперь уже с явной тревогой поглядывала на спидометр, стрелка которого вздрагивала между 140 и 150.
- Не слишком ли это? - спрашивала она, когда навстречу и мимо с подобной же скоростью летели машины, мелькая так, что у нас рябило в глазах. Наконец, не выдержав, она стала хныкать.
Джимми обернулся, не сбавляя при этом скорости.
- Нет, это немного! - возразил он. - У нас очень большая страна, порой приходится проезжать много тысяч миль. Кто ползет, тот опаздывает!
И в самом деле. Этот принцип наложил свой отпечаток на всю нашу дальнейшую жизнь.
глава вторая
Будни
Устроившись, мы все занялись делом.
За неимением лучшего я стал подсобным рабочим в одном из больших гаражей.
- Вон в той стеклянной клетке сидит босс! К нему и ступайте!
"Да, не очень-то он любезен", - подумал я, тем не менее ноги мои сами уже понесли меня в указанную сторону. Я постучал в дверь конторы.
- Чего надо?
- Я слыхал, сэр, будто вы нуждаетесь в рабочей силе.
- Я венгр, сэр.
- Кем угодно. Мне все равно, лишь бы заработать!
Мой ответ явно понравился ему.
- Из тебя выйдет неплохой американец! Будешь иметь по доллару в час, в месяц это составит двести долларов. А в форинтах выйдет по меньшей мере шесть тысяч.
- Ну что, взяли? - спросил он.
- Да.
- Сколько?
- Доллар в час.
- Ваш предшественник получал на двадцать центов больше. Он был американец. Вы у нас стоите дешевле! Ну, желаю удачи!
Долговязый Хэрвер принял меня почти радушно.
Поравнявшись с коренастым человеком средних лет, он остановился.
- Хэлло, Том! Можешь возвращаться к крану. Босс прислал вместо тебя вот этого.
Именуемый Томом ничего не сказал, тут же собрал свои пожитки и ушел. Ушел поспешно, будто опасаясь, что я раздумаю и что тогда ему придется остаться.
- Что случилось? - спросил я тревожно.
- И вы это допустили?
Вскоре вернулся и Рэжё, наш старший брат. Он молча выслушал печальную повесть.
- Что же теперь будет? - только и спросил он.
Мы удрученно переглянулись. Действительно, без
конца пережевывая настоящее, мы ни разу не подумали о будущем. А Рэжё, став главой семьи, сразу же сделался практичным.
- Через две недели мы должны внести квартирную
плату. Виллу эту, конечно, мы сохраним за собой. Иренка должка продолжать учиться, а мы, парни, заработаем на хлеб семье. Будет все как нельзя лучше!
- И ты, значит, такого же мнения? - просияв, спросила Иренка.
Теперь инициатива полностью перешла ко мне.
Мать вытерла слезы. Погладила меня, потом Банди по лицу, как маленьких, и тем самым санкционировала наше решение.
- А как?
На другое утро я был вызван в отдел кадров.
Управляющий встретил меня весьма нелюбезно.
- За что? - пролепетал я, не имея понятия о том, что сделал плохого.
Но тут же мне все стало ясно.
- Что? - спросил я растерянно.
Я вышел от него пошатываясь.
Мне удалось получить работу и по совместительству. Моим хозяином стал садовод-предприниматель, который взял меня на должность шофера. Работал я у него через день, и в обязанности мне вменялось перевозить на его грузовой машине цветы и иные растения. Кроме того, я часто возил в самые различные пункты города землю.
- Ну, давай скорей, сколько мне еще торчать тут? - кричал он мне, когда я выглядывал в окно.
- Сейчас! - орал я ему в ответ. Наспех засунув в рот еще пару кусков, я мигом менял шорты на брюки и широкими прыжками несся через сад к воротам.
- Поехали!
Вначале я страшно злился на него - еще бы, знали бы вы, сколько и каких синяков на лбу наставил я, пока привык к его дурацким проделкам. Но особенно меня возмущало, когда он с издевкой рассказывал об этом другим ребятам из компании. Впрочем, когда я познакомился с этими "ребятами" поближе, то понял, что проделки веснушчатого - только цветочки. У меня в жилах стыла кровь от выходок этих парней в пестрых рубашках и ковбойских штанах. Вот они флегматично, руки в брюки, стоят на обочине шоссе. Завидев стрелой летящую машину, они буквально в последнюю секунду перебегают ей дорогу. Водители, ругаясь, со скрипом тормозят (но не все: встречаются и такие, которым эти штучки уже известны), а "ребята" глядят на них с вызывающим превосходством. Так вот, руки в брюки, они встречаются с опасностью.
То было особое, странное презрение к жизни. Газеты ежедневно сообщали об еще более уродливых проявлениях этого пренебрежительного отношения к жизни. В парках Нью-Йорка и Чикаго, например, равнодушные к боли, к смерти, к участи других, посетители нередко затевали кровавые драки.
Так что наши забавы в сравнении с кровопролитиями были, конечно, безобидны. Мы собирались в начале Хентингтон-авеню. Пятнадцать-двадцать человек размещались в пяти-шести похожих на "шевроле" Поула драндулетах. Тут начиналась разнузданная гонка по Хентингтон и Массачусетс-авеню на Вашингтон-стрит. А это был уже Даунтаун - часть города, где были сосредоточены увеселительные заведения.
Из первой машины знаками указывалось остальным, где будет стоянка. Отсюда брели уже пешком. Одеты мы все были в украшенные шляпками гвоздей ковбойские штаны, отличались друг от друга только цветом рубашек.
Мы обходили кинотеатры, разглядывали рекламы и кадры кинофильмов, искали фильм, обещавший наиболее эротическое зрелище или захватывающие приключения.
- Сюда, ребята! Вот это да! - крикнул как-то нам Лоуренс, шедший впереди со своим братом-близнецом Монро.
Мы окружили их тесным кольцом. Шла фантастическая, наводящая ужас картина, в которой чудовище в духе Франкенштейна похищало женщин, взрывало города и вообще творило всевозможные подлости.
- Давайте лучше пойдем на "Волка Айдахо"! - предложил Поул.
- За эти страсти плачу я, и точка. - Джерри был самым состоятельным из нас - единственный сынок богатого адвоката. Его слова положили конец спорам.
После сеанса, взволнованные, с горящими ушами, мы шумно высыпали на улицу.
Кино посещали, само собой разумеется, и девушки. Потом они гуляли рука об руку по трое-четверо.
Заложив пальцы в рот, Джерри вдруг пронзительно свистнул. В ушах тех, кто находился поблизости, даже зазвенело.
- Девочкам салют! - завопил кто-то из шатии, и тут начался невообразимый кавардак,
Поул вырвался вперед и очутился перед девушками. Он высоко подпрыгнул, раскинув руки и ноги, и оглушительно, дико завопил. Тут вся компания точно потеряла рассудок. В том числе и я. Одна за другой взлетали в воздух желтые, красные, синие, черные рубахи. Наверное, мы походили на резвящихся дельфинов, сопровождавших судно "Генерал Хунд".
Девушки смеялись: им, видно, пришлись по вкусу наши ухаживания. На краю тротуара стоял полицейский. И он смеялся. Такого рода проявление чувств непривычно только приблудившимся с другого континента, а здесь оно давно пользуется гражданским правом и считается естественным.
Когда мне впервые довелось быть свидетелем подобной выходки, скажу вам откровенно, я возмутился до глубины души. Но позднее и меня засосала компания и желание быть единым с ней, походить на остальных ребят.
Заканчивали мы свой вечер, как правило, в одном из кабаков. Иногда с девушками, но в большинстве случаев без них. Если у нас водились деньги, мы ходили смотреть стриптиз. Если же денег не хватало, покупали несколько бутылок виски (впрочем, виски входило в программу вечера и после стриптиза), загоняли машины куда-нибудь в укромный уголок возле парка и напивались до одури. Как мы добирались домой после этого, сам не знаю. Одно точно: в Европе нас давно лишили бы водительских прав!
Честно говоря, я охотно поискал бы иной вид развлечений. Я был бы рад побывать в театре или посидеть в тихом читальном зале какой-нибудь публичной библиотеки. Но, увы, город Бостон с миллионным населением не доставлял человеку подобные радости. Оставались кино, бар, стриптиз, дикие вопли, виски.
Хотя нет, не совсем так.
Моя сестра Иренка подружилась в школе с одной девушкой. Как-то мать, дотронувшись до моей руки, мягко сказала:
- Фери, завтра к нам придет одноклассница Иренки… Тебе не мешало бы остаться дома.
- Она как, ничего? - спросил я, и моя сестра метнула на меня гневный взгляд.
- Всех вас только это и интересует! Только это! - сказала она с ударением. - Больше ничего! Постыдился бы!
Сестричку нашу мы все баловали, и поэтому она стала для нас своего рода тираном. Конечно, милым, всеми любимым, но тираном. Поэтому-то я принял кающийся вид и стал оправдываться:
- Ну ладно, не сердись! Я ведь ничего плохого не сказал о твоей подруге! Разве грех, что я ею интересуюсь?
- Не грех, а ошибка! - высокомерным тоном заявила моя сестрица. - Изволь быть дома и выше держать марку нашей фирмы!
Ничего не скажешь, Иренка быстро усвоила основные правила коммерции.
На другой день я напижонился, как говорят в наших краях, и стал ждать гостью.
Она прибыла в спортивном автомобиле марки "Форд" последнего образца. Огненно-красный корпус машины сверкал среди листвы.
Изящно покачиваясь, девушка поспешно шла по садовой дорожке. На ней была блузка с отложным воротником, узкие, чуть ниже колен, брючки и туфли-лодочки.
Это нас не удивляло. Мы уже знали, что подобные брючки для старшеклассниц так же обычны, как, скажем, темная в огромную клетку юбка и нейлоновые чулки.
Она позвонила. Вошла. Держалась непринужденно, как у себя дома.
- Дэби. - И она протянула мне руку, таким образом покончив с церемонией знакомства.
- Я принесу что-нибудь перекусить! - вежливо предложила мать и знаком позвала меня с собой.
- Оставь их на время! - сказала она. - Может быть, девушки хотят поболтать о нарядах, а при тебе будут стесняться.
Когда мать снова разрешила мне войти, я застал Дэби лежащей на ковре. Голова ее была запрокинута, а ноги покоились на кушетке, чуть ли не на самых коленях Иренки. Обе были увлечены беседой, находя, видимо, такую позу вполне естественной. Я смутился и благословлял мать за то, что она вошла следом за мной, неся поднос, заставленный бутербродами и бутылками.
Однако я тут же пришел в себя и чуть было не рассмеялся, когда бедная мама замерла в дверях с подносом, который так дрожал в ее вытянутых руках, что на нем звенели бутылки.
Ей нелегко было скрыть удивление, вызванное позой Дэби, хотя у нее уже имелся некоторый опыт, приобретенный за несколько месяцев жизни среди американцев.
У нас с Дэби завязалась близкая дружба. Мы бывали с ней и на танцах, но я по-прежнему знал о ней лишь то, что она учится в одном классе с моей сестрой. И все.
- Послушай-ка, Дэби! решился я наконец поинтересоваться. - Расскажи мне хоть что-нибудь о себе.
- Что рассказать?
- Тебе, например, о нас все известно, а я даже толком имени твоего не знаю.
- Только и всего? Я Дэберон Дин, сэр! - И, как маленькая, она сделала книксен. Наверно, это она успела перенять у моей сестры. Но, как бы там ни было, мне она показалась восхитительной. - Что вы еще желаете узнать?
- Все!
Она нахмурилась. Некоторое время раздумывала. Но вот она снова заговорила, теперь уже глухо, растягивая слова.
- Ладно! Но у меня есть одно условие!
- Какое?
- То, что ты сейчас услышишь, не изменит наших отношений!
Я, наверное, очень глупо уставился на нее, так как ока рассмеялась. Передо мной была уже прежняя Дэби.
- Я вижу по твоей мине, что ты не понимаешь меня. И очень хорошо, что не понимаешь! Вы, европейцы, такие чудные, с богатыми людьми вы становитесь или замкнутыми, или сразу же начинаете петушиться!
- Выходит, твой отец…
- У него больше миллиона!
Она внимательно наблюдала за моим лицом. Ждала, что на нем отразится. Но, как только заметила, что ее сообщение не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления, сразу же повеселела.
Так как я еще не попал в когти желтого дьявола, то к ее миллиону остался совершенно равнодушен, чего не могу сказать по отношению к ней самой. Дэби с ее развитой стройной фигурой спортсменки было восемнадцать лет.
- Машину ты водить умеешь, это я знаю, - сказала она как-то, - а умеешь ли ты плавать?
- Да.
- А играть в теннис?
- Могу вместо него предложить кегли.
Я сказал ей, как еще мальчишкой зарабатывал тем, что расставлял кегли во время игры, таким образом и ко мне кое-что пристало от этого занимательного вида спорта.
- Но ты должен еще научиться верховой езде, тогда сможешь быть моим грумом.
- Не буду учиться! - покачал я головой.
- Почему? - оторопела она. Ее большие синие глаза стали огромными от удивления.