Обратили ли вы внимание на описанного мною выше вербовщика? Обратили ли вы внимание, как восторгался он Венгрией? Как захлебывался похвалой в наш адрес? Какие, мол, бесподобные мы ребята? Здесь пели совсем иное!
То была песня, заткнувшая за пояс песню пресловутого Французского иностранного легиона.
Как-то мы стояли в строю.
- Вы чего вылезли из шеренги, бегемот несчастный? - накинулся сержант на одного из нас.
Солдат молчал.
- Вы что, оглохли? Я спрашиваю, чего прячете харю?
Тот, к кому это относилось, стиснул зубы и молчал. И я на его месте сделал бы то же: ведь все мы уже научились распознавать провокацию. Во сто раз хуже придется тому, кто ответит!
- Молчите? Скотина! Выйти из строя! - рявкнул сержант.
Приглушенно застучали по бетону резиновые подошвы тяжелых башмаков.
- Опять венгр? Самая недисциплинированная, ничтожная тварь!
Солдат - помню только, что его звали Имре и что он был в числе мятежников, собиравшихся возле универмага "Корвин", - побелел.
- Господин сержант!.. - начал он.
- Цыц! Заткни глотку! - Теперь сержант уже перешел на "ты". - Отец твой и мать твоя были скотами, раз породили такого подонка!
- Господин сержант!.. - Имре сделал шаг вперед.
Сержант окончательно вышел из себя.
- По направлению к пескам шагом марш! - скомандовал он Имре. - Стой! Вырыть окоп для наблюдения за танками!
Мы были в полной походной форме. Приказ этот означал, что Имре должен своей маленькой саперной лопатой вырыть индивидуальный окоп и из этого окопа до заката наблюдать за "противником". Представьте себе, в эту убийственную жару находиться часами в каске под прямыми лучами палящего солнца…
Просто чудом он не сошел с ума!
Когда его вечером вытащили из окопа, он был без сознания. А на другое утро он, встретив своего мучителя, подошел к нему и ударил его по физиономии.
Щека у сержанта оказалась рассеченной до самых губ. Он взвыл, как раненый зверь. В мгновение ока к Имре подскочили дежурные и потащили его в сержантскую комнату. А оттуда он попал в лазарет. Вернулся Имре из лазарета лишь через две недели, тихий, присмиревший. Но в его глазах с тех пор то и дело вспыхивал где-то в глубине злой огонек.
Я не принадлежал к числу друзей Имре. Но те, с кем он был дружен, не остались равнодушными к этому издевательству. В день его отправки в лазарет, сразу же после занятий, из их барака вдруг показались языки пламени. Мигом занялась крыша, оконные рамы, горели уже и стены… Через несколько минут все вокруг превратилось в море огня. Завыли сирены, появились пожарники. Спасали соседние строения - то, что горело, спасать уже не имело смысла.
Следствием было установлено, что одиннадцать венгров, затащив в барак бензин, расплескали его и подожгли. В отместку. За Имре.
Наказание виновникам вынесено было сравнительно легкое. Их приговорили всего-навсего к двум неделям ДПК. Что значит ДПК? Дежурство по кухне, только и всего. Но что это было за дежурство!
Ежедневно после занятий - если даже они вклинивались в ночь! - следовало идти на кухню чистить овощи, резать мясо, мыть посуду… Самое меньшее на два- три часа. В субботу и воскресенье дежурили утром, днем и вечером.
Повара вдобавок получили указание как можно полнее использовать одиннадцать штрафников, и они, не будь промах, нагружали их, чем только могли.
Парни выдержали одну неделю.
И тогда…
Был вечер. Усталые и голодные после трудного дня, мы с нетерпением ждали ужина. Однако с кухни на этот раз почему-то не доносилось ни щекочущих ноздри запахов, ни стука крышек - словом, не было никаких признаков еды. Первая явившаяся в столовую смена нашла кухню пустой и холодной.
Ни ужина, ни поваров.
Кругом все словно вымерло.
Начался методичный обыск.
Кому-то пришло в голову даже открыть огромные холодильные шкафы. И что же? В них обнаружили трех полузамерзших людей с заиндевевшими волосами. Это оказались повара.
А одиннадцать моих соотечественников были найдены военной полицией в клубе за безмятежной игрой в бинго. Играли как ни в чем не бывало. А ведь ручку переключателя повернули, черти, на наибольшее охлаждение.
Позднее повара рассказали, что бунт начался из-за чистки посуды. Не успели они оглянуться, как их уже раскаленными кочергами загнали в холодильники, где висели замороженные туши.
Молодчикам из военной полиции тоже немало хлопот причинила эта без одного дюжина. Завидев форму поенной полиции, венгры выхватили штыки, и пошло! Да не как-нибудь, а во всю богом данную мочь!
Угомонить их удалось лишь бомбами со слезоточивым газом.
Что было с ними в тюрьме военной полиции, не знаю, - хотя позднее и я на себе испытал кое-что из тех секретов, - только вернули их оттуда смирными ягнятами. Но штыки были тотчас же отобраны у венгров. У всех без исключения…
Началось изучение винтовки, стрельба боевыми патронами, знакомство с основами топографии. Нас учили разбивать лагерь, устанавливать палатки. Потом последовали бесконечные походы. Нас приучали к газам. В противогазах и без них. Страшновато было заходить в газовую камеру, делать легкий вдох, ощущая при этом горьковато-терпкий вкус газа, вызывающий позывы к рвоте. Но мы и тут должны были подчиняться команде, так же как подчинялись ей на итоговых занятиях: ползком, прижимаясь к матери-земле, продвигались мы на заданном участке к цели, в то время как над нашими головами свистели боевые трассирующие пули автоматических орудий. Если ты по неловкости чуть подымешь зад - будешь ранен, подымешь голову - будешь убит.
Здесь даже на учениях не шутили.
Этот ад длился восемь недель.
Экзамены мы держали поодиночке перед комиссией, состоящей из офицерского состава.
Я был удостоен "значка снайпера" и отличной аттестации. К этому мне дали еще двухнедельный отпуск, и полковник написал благодарность моей матери за то, что она воспитала такого молодца для армии США.
В полку меня ждал письменный приказ, согласно которому я должен был немедленно явиться в роту C 11-й боевой группы 3-й дивизии.
Здесь я так же, как и в прежней части, получил все необходимое, только вместо винтовки мне вручили карабин.
А на другой день последовало повышение в чине, вернее, это не было еще чином, просто в результате хорошо выдержанных экзаменов я стал E-2 . Зато месячное жалованье мое увеличилось на десять долларов.
Я был освобожден теперь от всевозможных нагрузок, не относящихся непосредственно к военной учебе (в том числе и от ДПК). Мне выдали постоянную увольнительную. В подготовительной части меня произвели в должность командира отделения.
На данном отрезке учебной программы нас ознакомили со всеми видами оружия пехотинцев. Я теперь вполне освоил пистолет, автомат, карабин, винтовку, пулемет, изучил новейшие виды разрывных пуль, фаустпатроны, минометы, 106-миллиметровые противотанковые пушки. Если к этому еще добавить, что мы получили некоторые познания в области военно-инженерного дела - овладели, например, минированием, - то мой перечень будет полным.
Мне особенно нравилась стрельба по движущейся мишени. То были настоящие сражения с настоящей боевой техникой.
Под покровом ночи в бой пускались на самых различных участках полигона забракованные старые танки.
Наше дело было обнаружить их… Подобраться к ним ползком, взять на прицел, нажать курок… Последует ослепительная вспышка, дрогнет цель… броня пробита… Раздастся взрыв…
Война, наверное, дело мерзкое, но нас учили находить в ней удовольствие. Осознать свои силы! Ощутить радость победы над врагом! Торжествовать!
За хорошими результатами всегда следовало поощрение. Тут уж все зависело от расположения начальства, которое, разумеется, надо было завоевать.
"Сын мой!
Трудно привыкнуть к твоему отсутствию, к мысли, что наша семья опять не в полном составе. Тебе, наверное, странным покажется, что пишу именно я, тот, кто больше всего жил в стороне от семьи и недавно, уже добровольно, опять покинул семью.
Ты должен знать, что тебя нам очень недостает, что гнездо наше стало без тебя как-то холоднее: ведь ты был в нем источником добра.
Ты удивлен? Недоумеваешь? Объясню. Твой поступок - вступление в армию - открыл мне, твоему отцу, глаза. Мне стало ясно: ты оставил дом из-за меня. Таким образом, я лишил твою мать сразу двух кормильцев и двух любящих сердец… И мне надлежало искупить свою вину. Я вновь дома. Я стал справедливее и терпеливее, чем прежде, я стал счастливее, чем когда бы то ни было.
Мы вместе читаем твои письма, где ты отчитываешься в своих делах и достижениях. Я и помимо этого получаю о тебе сведения, надеюсь, догадываешься, каким образом? Я горжусь тем, что ты солдат такой удивительной армии и что ты преуспеваешь в учебе.
Не забывай о том, что тебя учат с оружием в руках охранять свободный мир, защищать западную культуру, искусство, религию, гуманизм от посягательства азиатских варваров.
Благодаря моим связям я имею возможность неотрывно следить за твоей дальнейшей судьбой. Я окажу тебе всяческое содействие, чтобы ты мог продвигаться на избранной тобой стезе, ты же в свою очередь знай: настанет время, и на твою долю выпадет немаловажная роль в освободительном движении.
Да хранит тебя Бог.
Целую.
Отец"
Письмо от отца пришло тогда, когда я уже благополучно сдал экзамены после второго тренинга. Мне стало легче оттого, что отец опять дома и что это произошло благодаря мне. Было очень приятно читать похвалу отца. Что до его обещания в отношении помощи мне, то я совсем не придал этому значения. Достигнутые успехи делали меня уверенным в себе, и мне казалось, что в протекции я вовсе не нуждаюсь. Однако последняя фраза письма засела у меня в голове. Что он подразумевает? Какая роль и в каком освободительном движении? Я ничего не мог понять. Несколько дней ломал над этим голову, но потом происшедшие события отвлекли меня.
Через неделю командование сообщило, что мне оказана большая честь.
- Вы поедете в Форт-Беннинг. Мы командируем вас на учебу в школу военной полиции. Ведите себя и в дальнейшем так же хорошо - ведь вы должны будете стать примером для десятков тысяч уроженцев Америки! - таковы были напутственные слова майора,
Самое быстрое средство передвижения и самый распространенный вид связи на этих необъятных пространствах - авиация. И я снова в самолете.
Приземлились мы в штате Джорджия. Однако ощущение у меня было такое, будто я снова очутился в Баконе . От аэродрома к городу вела довольно длинная шоссейная дорога. У меня сердце замирало от волнения, когда мы мчались по шоссе к холмам, поросшим пышными лиственными деревьями.
Невысокие горы сменялись здесь долинами, которые поражали своей нетронутой красотой. Зеленые лужайки, живописно извивающиеся речушки, в которых, стоя по колени в воде, невозмутимые рыбаки следили за тем, как клюет форель.
Позднее, когда у меня изредка выдавались свободные от занятий часы и я мог уходить в лес, я все больше убеждался, что и животный мир здесь во многом напоминает мне родную природу. Во время своих одиноких прогулок особенно часто встречал я косуль, оленей, кабанов.
В Атланте, куда нас привезли с аэродрома, у меня было памятное приключение.
Честно сказать, я не питаю особых симпатий к неграм. Но и против них ничего не имею. В общем негритянский вопрос меня не волнует. В бытность мою в Америке меня часто вовлекали в разговоры об ограничениях или о равноправии негров, но я так и не вник в суть негритянской проблемы. Я неоднократно наблюдал, как разгорались страсти и за негров и против них, но, повторяю, меня все это не трогало. Кроме, разве, единственного случая, о котором я и хочу рассказать. Может, именно он и послужил причиной моего молчания при обсуждении участи негров. Этот вопрос я так и не смог разрешить для себя.
Времени у меня оставалось более чем достаточно. Мы уже в полдень опустились на бетон аэродрома, явиться же к месту назначения я должен был, согласно предписанию, только утром следующего дня… И я решил осмотреть город. Атланта - город с более чем полумиллионным населением - сулила мне немало интересного.
В течение целого часа наслаждался я новизной, занимающей всякого приезжего в незнакомом городе.
И тут я наткнулся на такую диковину, которая чуть было не стоила мне жизни.
Где я находился, на какой улице, уже не помню. По правде говоря, меня не столько интересовали названия улиц, площадей, сколько зрелища, которые передо мной открывались, вся кипучая жизнь города.
Мое внимание привлекла группа возбужденных подростков. Они сомкнулись кольцом вокруг долговязого белесого паренька лет тринадцати, яростно потрясавшего кулаком перед носом негра примерно такого же возраста.
- Толкнул ведь меня, гад! Чуть было из-за него под колеса не попал!
Было похоже, что обвинение это вызвано давней ненавистью, а не этим незначительным фактом.
Я подошел поближе.
На черном детском лице отражался невыразимый испуг. Его глаза метались, тревожно сверкая белками. Углы губ были опущены, казалось, он вот-вот расплачется. Кожа на его лице выглядела серой, наверное от страха.
- Неправда! Я даже не коснулся его!
- У-у, черномазая образина! Может, скажешь, что белые врут?
Кто-то из детей плюнул в него.
Негритянский мальчик рукавом рубашки стер плевок и втянул голову в плечи, так как в этот момент кулак долговязого блондина описал дугу и опустился на его лицо.
- Бей! Бей!
- Да ты по голове его!
Срывающиеся тонкие и грубые голоса подростков слились в один общий гул. Вдалеке у перекрестка появились фигуры нескольких взрослых людей. Они хладнокровно, не спеша приближались к группе подростков. То были белые.
"Здесь пахнет линчем", - спохватился я.
Мне и в голову не пришло бы вмешаться, не встреться я взглядом с негритенком. Лицо его уже в нескольких местах кровоточило, а в глазах застыл смертельный страх затравленного зверька.
Но это были глаза человека.
Более того, глаза ребенка.
Мне свойственно быстро принимать решения. Да и времени не было для раздумий. Я бросился к мальчишкам растолкал их и схватил негритенка за руку.
- Бежим!
Вот когда пригодилась мне полученная в Джэксоне тренировка! Мальчика я буквально волочил за собой, с перепугу у него не было сил даже спасаться.
Вслед нам несся дикий вой - юнцы уже очнулись от удивления. К ним теперь присоединилось несколько взрослых. За нами началась погоня.
Я чувствовал, что от быстроты наших ног зависит жизнь нас обоих. Если настигнут - не миновать линчевания.
Вдобавок нам угрожала опасность окружения. Преследователи знали город, а я нет. На чернокожего мальчугана рассчитывать не приходилось: он был скорее мертвым, чем живым, и перебирал рядом со мной ногами по инерции.
Вдруг из переулка вырвался автомобиль и перерезал нам дорогу. Я решил, что это конец.
- Сюда! Сюда! А ну живее! Не то вам придется худо!
Из распахнувшейся дверцы к нам протянулась чья-то рука. Я затолкал мальчика на заднее сиденье. Сам же плюхнулся рядом с шофером. Не успели мы сесть, как машина рванула и понеслась на полной скорости.
Вдогонку нам летели вопли неутоленной злобы.
- Ну, парень, не окажись я случайно в тех местах, армия уже лишилась бы одного солдата! - В голосе, озорном, но глуховатом от пережитого волнения, слышались нотки превосходства.
Я только теперь разглядел нашего избавителя. За баранкой сидел плечистый парень с открытым лицом. Он был в летной форме с нашивками младшего лейтенанта.
Негритянского мальчугана мы высадили на окраине города.
- Тут уж его свои спрячут, - сказал мой новоиспеченный покровитель. - А ты в Атланте лучше не оставайся! Не советую! Если узнают - крышка тебе! - добавил он. - Куда путь-то держишь?
- В Форт-Беннинг.
Он испытующе посмотрел на меня.
- Уж не в военные ли полицейские ты собрался? Я бы не оказал, что это заманчивое дело! - И он сморщил нос. - Ну, да все равно, ты парень - что надо, только гляди, душу б тебе там не покалечили! Знаешь, что? Правда, для этого мне придется сделать небольшой крюк. Я тебя подвезу!
Примерно в полкилометре от лагеря он остановил джип и высадил меня.
- Отсюда и пешком дойдешь. Не переношу я этих "эм пи" .
Не успел я поблагодарить его, как он уже умчался. Мне тогда почудилось, что он не катит на четырех колесах по земле, а летит на десятимильной высоте в сверхскоростном истребителе.
Форт-Беннинг напоминал Форт-Джэксон. Разница была, пожалуй, только в размерах домов и их окраске; здесь было больше трехэтажных бетонных зданий, выкрашенных в кирпично-красный цвет; они резко выделялись среди желтых бараков.
В те времена в Форт-Беннинге находился штаб 3-й американской армии, тут же размещались ее склады. На территории лагеря был отделен небольшой участок для курсов военной полиции.
Хорошо помню, как я подошел к воротам, у которых с неподвижностью статуи стоял солдат военной полиции. Возможно, я по-своему разумею понятие элегантности, но должен признаться, что изысканность в одежде этого человека просто поразила меня.
Все на нем сияло чистотой и было, казалось, только что отутюжено. Нигде ни одной морщинки. Белые ремни сверкали в лучах заходящего солнца. Ботинки, хранившие на себе следы усердной обработки щетками и суконками, блестели, как лакированные.
Когда я предъявил ему свое направление, он даже не взглянул на него и продолжал, не мигая, стоять, как будто меня вообще не существовало.
Мне не оставалось ничего другого, как отважиться войти в ворота и самому разыскать канцелярию.
Писарь, который держался здесь хозяином, указал комнату, где мне предстояло жить одному в течение долгих недель.
Утром меня отвели к командиру. Я стоял навытяжку перед полковником со строгими глазами и суровыми чертами лица. Его подстриженные ежиком волосы были с сильной проседью. По тому, как он взглянул на меня, я понял, какая тяжелая жизнь мне здесь уготована.
- Я ознакомился с вашей характеристикой. Если вы и у нас будете так же прилежны, то мы с вами проживем без конфликтов. Одно вы должны четко усвоить: в наших рядах - это относится и к курсантам - требуется четкое соблюдение всех правил установленного распорядка. В этом мы не признаем попустительств, не знаем пощады. Если мы для вас чересчур строги, можете идти. Переведем вас на другие курсы, где легче, но меньше жалованье и, разумеется, меньше славы. Солдат же военной полиции - это как бы совесть американской армии!
- Господин полковник… - начал я.
- Постойте! - Он повелительно поднял руку. И тут же нажал одну из кнопок на письменном столе.
Настала напряженная тишина. Он молчал, а я говорить не имел права.