Солдаты, видя, что начальник их задыхается, тщетно пытаясь высвободиться из железных рук француза, с винтовками наперевес бросились на Жюльена. Смельчак, легко, как ребенка, подняв капитана, закрылся им, словно щитом, и отступил к забору.
- Сейчас, сейчас я его придушу! - прокричал он, зловеще хохоча. - Мерзавец получит по заслугам! А уж потом колите меня сколько вздумается!
Круг сжимался. Штыки сверкали в считанных сантиметрах от груди мятежника. И Жюльен понял, что пропал.
- Стой! Опустить ружья! - откуда-то со стороны раздался вдруг зычный голос.
И в тот же миг у барака затормозили сани. Из них выскочили жандармы - в блестящих касках и голубом обмундировании - и направились к колонне. Впереди, с гордо поднятой головой, шагал высокий мужчина. Шуба на нем была распахнута, и из-под нее выглядывал китель одного из старших чинов русской армии.
ГЛАВА 8
Казак у старосты. - Трогательная история сына солдата-француза. - Добровольный гонец. - Награда и наказание. - Спасение. - Просьба Жака. - Разжалование капитана Еменова. - За завтраком. - Великодушие Жюльена, возвращающего Жаку его слово. - Преображение Жака. - Только вперед! - Дорога на Иркутск. - Прощание со старостой. - До свидания! - Во искупление вины.
Как мы уже знаем, капитан Еменов серьезно ошибся в выборе солдата для присмотра за старостой. Служилый входил в состав караула, приставленного к "апартаменту" начальника колонны и, естественно, слышал разговор своего командира с задержанными французами. Да и как могло быть иначе, если офицер вел его на повышенных тонах, будучи твердо убежден, что подчиненные ни слова не поймут из беседы, шедшей на французском языке. К тому же капитану вообще не было никакого дела до умонастроения рядовых конвоиров. Ведь, считал он, русский солдат, как и немецкий, - всего лишь автомат, настроенный на службу и способный лишь на пассивное послушание. Что же касается таких вещей, как наблюдательность, способность размышлять и инициатива, то они ему попросту недоступны. Поэтому старший по колонне ждал от солдата беспрекословного выполнения всего, что касалось старосты, и был бы весьма обескуражен, если бы узнал, как повел себя казак.
- Да, батюшка, - говорил служилый бывшему полковнику, - стражник передал капитану написанное тобою послание, и начальник приказал мне воспрепятствовать твоему общению с французами. Обманщик не пошел в Томск. Капитан велел держать его взаперти, пока колонна не двинется в дорогу: он хочет, чтобы ты думал, будто письмо твое в пути.
- Зачем ты мне это рассказываешь? - недоверчиво спросил ссыльный. - И что за интерес тебе заботиться об этих несчастных?
- Я же знаю, что задержанные ни в чем не виноваты: они не связаны с кружком нигилистов, не участвовали в заговоре против царя-батюшки и, ко всему прочему, не являются подданными нашего государя-императора.
- Интересно, - чуть насмешливо молвил староста, - откуда известно тебе все это?
- Ну вот, ты не веришь мне, отец, а зря. Понимаю, конечно, тебе приходится быть осторожным: вокруг полно соглядатаев. Но я в один миг развею твои сомнения, не имеющие, клянусь тебе, никаких оснований.
Последняя фраза, произнесенная на чистом французском, повергла старосту в изумление:
- Ты что, французский знаешь?
- Да, батюшка.
- Наверное, ты единственный такой среди казаков…
- Поскольку я владею языком задержанных, то понял из разговора, что они - жертвы чудовищной несправедливости, преступного превышения власти.
- Предположим. Но это не объясняет, почему ты проявляешь к ним столь большое участие, что даже нарушил приказ с риском понести тяжелое наказание.
- Сейчас расскажу все. Я ведь тоже француз, хотя и подданный царя.
- Не может быть!
- Может, может… Во время войны Наполеона с Россией отец мой служил в охране императора. Он попал в плен и был сослан в Сибирь. Потом поселился в киргизской деревне и много лет спустя взял в жены дочь начальника острога. Я - самый младший из этой довольно большой семьи. Батюшка мой стал настоящим сибиряком, но не забывал Францию и очень любил при случае послушать звучную французскую речь. Я родился, когда он был уже стар. Отец приложил немало усилий, чтобы научить меня языку своих предков, и добился своего: я довольно прилично говорю по-французски. Потом меня призвали на воинскую службу, и я оказался далеко от дома, когда отец скончался в кругу любящих домочадцев. Я храню о нем самые теплые воспоминания и испытываю к французам те же чувства. Оставаясь один, я громко разговариваю сам с собой по-французски и ощущаю при этом благостное состояние души своей: будто я слышу голос столь любимого мною отца… Так что ты можешь полностью доверять мне - казаку французского происхождения.
- Верю тебе, сынок, - ответил староста, не скрывая волнения. - Но что же ты надумал?
- У меня лучший в отряде конь. Напиши генерал-губернатору еще одно письмо, и я тотчас отправлюсь в путь. Скакун мой одним махом одолеет семьдесят верст от Ишимского до Томска.
- Хорошо, но каким образом ты пробьешься к губернатору?
- На прошлой неделе меня уже посылали к нему с поручением, и я сохранил бирку, которую правительственные гонцы крепят к руке. Ты, наверное, знаешь, что начальство принимает правительственные послания лично и в любое время суток.
- На все у тебя есть ответ, - произнес арестант и несколько минут спустя вручил смельчаку послание, написанное в тех же выражениях, что и предыдущее. - Держи! И да сопутствует тебе удача! Прими благословение старика, любящего мужественную нацию, к которой ты принадлежишь.
- Спасибо, отец, все будет в порядке! До встречи!
Отважный казак взнуздал лошадь, вскочил в седло и помчался, никем не замеченный в сумерках. А вечером того же дня уже входил в хоромы генерал-губернатора. Письмо потрясло сановника. Одно за другим последовали распоряжения, выполнявшиеся быстро и четко. Не прошло и десяти минут, как в личные сани губернатора была уже впряжена тройка резвых коней! И тотчас же повозка лихо рванула вперед, увозя с собой адъютанта губернатора Пржевальского, решившего лично проследить за выполнением предписаний своего начальника, и сопровождавших его жандармов.
Гонец застыл, ожидая, когда его отпустят.
- Ну а теперь разберемся с тобой, - проговорил генерал. - Ты без разрешения покинул свою часть и за это должен быть наказан. Тебе дадут свежего коня. Доехав до Иркутска, ты сам явишься к начальству и отбудешь там месячное заключение. Но не в солдатской тюрьме, а в офицерской. Ты нарушил дисциплину, но одновременно и предотвратил преступление, которое могло бы совершиться во владениях его величества царя. Жалую тебе звание унтер-офицера. Ну, в путь! Ты славно служишь!
- Спасибо, батюшка! - произнес казак. Глаза его радостно блестели.
Задержавшись ненадолго в Семилужском и Ишимском, где сменили коней, все остальное время сани неслись стрелою в ночи и подкатили к острогу в тот самый момент, когда капитан Еменов задыхался в мертвой хватке Жюльена де Клене.
Услышав грозное "Опустить ружья!", солдаты, только что собиравшиеся изрешетить француза, беспрекословно подчинились команде.
Капитан судорожно глотнул воздух, с трудом выпрямился и почтительно застыл перед адъютантом в чине полковника.
Вежливо поздоровавшись с французами, к которым он обратился по имени, представитель губернатора сказал:
- Высокочтимый граф де Клене и месье Арно, мне предписано исправить ошибку, допущенную в отношении вас. Вы свободны, господа, и я приношу вам извинения от имени его превосходительства генерал-губернатора. Такие же извинения, учитывая характер нанесенного вам оскорбления, будут переданы послу вашего правительства. Поскольку вы, господа, понесли по вине находящегося на государевой службе нашего офицера материальные потери, я уполномочен предложить вам на выбор: или вернуться в Томск, где вы будете гостями губернатора, или продолжить свой путь. В последнем случае я последую вместе с вами до Иркутска, где генерал-губернатор Восточной Сибири возместит вам и моральный и материальный ущерб.
Жак и Жюльен, тронутые этими словами, шагнули к офицеру и, пожимая ему руку, поблагодарили с горячей признательностью людей, только что находившихся на волосок от смерти, а теперь возвращенных к жизни.
Капитан Еменов, словно громом пораженный, посматривал в смятении то на друзей, то на полковника.
Жюльен презрительно прошел мимо него, не удостоив изувера даже взглядом, но Жак не привык прощать обиду.
- Можете ли вы, полковник, оказать мне услугу? - обратился он к адъютанту.
- Я в вашем распоряжении!
- Тогда дайте, пожалуйста, саблю: меня так и подмывает подойти к этому господину и отсечь у него хотя бы одно ухо - в виде компенсации за те унижения, которые мы перенесли по его милости.
Адъютант, по-видимому приняв эту просьбу всерьез, произнес степенно:
- Месье, я не могу выполнить ваше желание. Но должен заметить, что военным законодательством предусмотрены не менее суровые меры наказания. И одна из них - разжалование, сопровождаемое крайне унизительной церемонией. Да вы сейчас и сами увидите.
- Нет-нет, полковник, - воскликнули оба друга, - только не это! Пощадите его!
- Мои распоряжения не могут отменяться, господа, - ответил полковник с некоторой грустью в голосе и обратился к начальнику колонны: - Еменов, ты нарушил свои обязанности и недостоин высокого звания слуги его императорского высочества. Один из унтер-офицеров, старший по возрасту, сорвет с тебя эполеты и сломает твою шпагу. Прослужишь два года рядовым в строительной части без права ношения оружия.
- Но должны ли и мы присутствовать при приведении этого приказа в исполнение? - спросил Жюльен. - Друг мой, проведя ночь в снегу, еле стоит на ногах. И я был бы вам благодарен, если бы вы разрешили нам где-нибудь отогреться.
- Как вам угодно, господа, - вежливо ответил адъютант.
Через десять минут в комнату, где находились друзья, вошли полковник со старостой.
- Взгляните, Сергей Иванович, на ваших подзащитных, - сказал адъютант. - Они с радостью пожмут руку человеку, который столь своевременно пришел к ним на помощь. Вам, только вам, обязаны они свободой!
Путешественники бросились обнимать старика.
- А теперь, когда справедливость восторжествовала, разрешите пригласить вас, господа французы, к завтраку, отличному от тех, что давали вам в течение этих двух дней… Вы составите нам компанию, Сергей Иванович? Правила не возбраняют вам провести с нами полчаса за сердечной беседой.
- С удовольствием, Василий Петрович, хотя времени у меня в обрез: колонна вот-вот выступит в путь.
- Вы догоните ее на санях бывшего начальника конвоя. К тому же мне велено передать вам, что его превосходительство желает, - подчеркнул адъютант последнее слово, - чтобы остаток пути вы проделали в повозке.
- Нет, - твердо произнес староста. - А его превосходительство ничего не просил вас передать мне лично?
- Вот его точные слова: "Скажите тому, с кем вершили мы вместе ратные подвиги и делили славу, что воспоминание о нем живет в моем сердце и что…"
- И что?..
- "И что я надеюсь на его скорейшее возвращение в наши ряды и занятие им места, которого он достоин".
- На все воля Божья! - скромно молвил ссыльный.
Денщик принес самовар и заварочный чайник с ароматным чаем, по достоинству оцененным при таком морозе. Стол был уставлен разнообразными продуктами, собранными в спешке и только что размороженными: ведь в дороге и мясо, и консервы, и хлеб, и фрукты превратились от холода в ледышки. Оказавшиеся волею судьбы за одним столом четверо сотрапезников, отдавая должное вкусной еде на этом импровизированном пиру, сначала почти не разговаривали. Когда же чувство голода прошло, завязалась беседа.
- Итак, господа, вот что я понял: сколь бы странным это ни казалось, вы решили совершить подвиг, впервые в истории отправившись в Бразилию через Азию, - произнес адъютант. - Покинув Россию, вы посетите еще два американских субконтинента.
- Призна́юсь вам честно, за последние два дня я совершенно забыл об этом! - ответил весело Жюльен. - А ты, Жак?
- То же самое! Я уже начал было привыкать к походной жизни. Не то чтобы она доставляла мне особое удовольствие, но считал условия, в которых мы находились, вполне приемлемыми и был уверен в успешном завершении нашего путешествия, как вдруг случилось это досадное происшествие…
- Которое, наверное, вызвало у вас глубокое отвращение к странам с холодным климатом, - печально заметил староста. - Это так естественно, не правда ли, Василий Петрович?
- Вы правы, Сергей Иванович. И господа должны возносить хвалу своей звезде за то, что встретили в вашем лице благородную душу.
- Позвольте не согласиться с уважаемым полковником Михайловым. Нет, я вовсе не возненавидел путешествия по суше - единственно возможный для меня вид передвижения, - промолвил добродушно Жак. - Но…
- Ну-ну, - сказал другу Жюльен, - признайся, ты хотел бы вернуться в Париж? Национальная гордость здесь ни при чем: ведь мы отправились в путешествие не за славой. Поскольку это я подверг тебя таким испытаниям, то обязан вернуть тебе твое слово. Кто знает, уж не решил ли ты сменить маршрут и, вернувшись в Европу, добраться до какого-нибудь порта, чтобы отправиться оттуда прямиком в Рио-де-Жанейро?
Жак замахал обеими руками.
- Нет, уж лучше встречать на каждом шагу капитанов Еменовых! - возразил он с такой горячностью, что Жюльен удивился. - Лучше вернуться в партию ссыльнокаторжных и спать по ночам в снежной постели, приготовленной ворами!.. Лучше пешком дойти до Берингова пролива, зимовать за Полярным кругом, приручать белых медведей и вместе с чукчами пить в чуме тюлений жир, чем находиться на борту корабля!.. Ты прав, национальная гордость не имеет к нашему путешествию никакого отношения. Мы не англичане и пари не заключали. В путь я отправился под твоим давлением и особого энтузиазма в дороге не проявлял. Но сейчас честно заявляю тебе, что намерен идти только вперед, даже если придется сложить свою голову. Скажу прямо, у меня было немало сомнений. Но сегодня мое желание твердо. Повторяю: только вперед, как говорят в таких случаях американцы!
- Браво! - воскликнули в один голос его собеседники, взволнованные неожиданным признанием.
- Если вы мне верите, - продолжал Жак, - то поднимем бокал за здоровье нашего высокого друга полковника Михайлова и за его превосходительство генерал-губернатора, а затем, воспользовавшись любезным предложением полковника Пржевальского, не теряя ни минуты, отправимся в его сопровождении в Иркутск!
- Я полностью в вашем распоряжении, господа! - галантно ответил адъютант. - Рад вашему решению хотя бы потому, что мне предстоит приятная поездка в компании с такими славными людьми, успевшими уже завоевать мою симпатию.
- Вы же завоевали нашу, поверьте! - заявил с жаром Жюльен.
- И вот еще что, - произнес полковник. - В Ишимском я узнал от стражника, что приключилось с вашим багажом. Все было разграблено, остался только этот саквояж с документами, почему-то не привлекший внимания мародеров. Взгляните, на месте ли бумаги.
- Все цело: паспорта, рекомендательные письма, банковские поручения, даже моя карта, - сказал Жюльен, бегло просмотрев содержимое сумки. - Все в порядке, приношу вам благодарность!
- Ну что ж, друзья, в дорогу! Сани большие, места всем хватит. Мы будем рады еще какое-то время побыть с вами, Сергей Иванович. Неужели ваше решение идти по этапу окончательное?
- Да, Василий Петрович.
Не успели пассажиры усесться, как сани нагнали мрачную колонну. Полковник Михайлов, снова ставший просто старостой, сошел с саней и обнял крепко Жюльена и Жака, в чьих глазах стояли слезы. Избавленные от испытаний, которые пришлось им пережить в течение тридцати шести часов, но хорошо теперь представлявшие себе все ужасы, выпадающие в пути на долю несчастных этапников, Жюльен и Жак оплакивали судьбу ссыльного полковника и одновременно восхищались его решимостью.
- Прощайте!.. Прощайте, дети мои! - повторял сдавленным голосом полковник Михайлов.
- Нет-нет, не прощайте, а до свидания! - энергично возразил Жак. - Надеемся встретить вас на обратном пути в Петербурге. До той поры вы уже вновь займете подобающее место в науке. Так что - до свидания!
Сани скользили рядом с колонной ссыльнокаторжных. Попросив кучера сбавить скорость, адъютант сказал спутникам:
- Я понимаю вас и разделяю ваше желание, но - увы! - не вашу надежду. Полковник Михайлов - человек несгибаемой воли. Такой стальной характер не позволит сломить себя ни на минуту… О, да этот скотина ямщик собирается, кажется, задавить несчастных! Чуть было не сбил с ног вашего старого знакомого, капитана Еменова: он идет рядом с ворами, под их косыми взглядами!
- Бедняга! - пробормотал Жюльен. - Какая жестокая расплата!
- Ну-ну, нашли кого жалеть! Или вы хотели бы оказаться сейчас на его месте? Будь его воля, вы и находились бы там, в колонне. Право, этот солдафон не заслуживает снисхождения!
- Бр-р! - проговорил Жак и обратился к Пржевальскому: - Нельзя ли попросить вас поднять верх? Такой мороз, что, того и гляди, белые медведи пожалуют!.. - Потом он повернулся к своему другу: - Если ты только послушаешь меня, Жюльен, то возвращаться из Бразилии мы будем в теплое время года. Конечно, у тарантаса есть недостатки, но и путешествие в санях не во всем приятно.
- Да, несомненно. Если бы мне сказали, что впереди нам предстоит хотя бы пятиминутное плавание, я тотчас бы повернул назад. Что делать, я неисправим!
ГЛАВА 9
Путевой дневник Жака. - Встреча с сибирскими волками. - Воспоминание о морской качке. - Гражданский генерал. - Сибирские Афины. - Золотопромышленники. - Меха - мерило человеческого достоинства. - Сибирские простаки. - Незамерзающая Ангара. - Своенравие Байкала. - Господин море. - Иркутск - недоступная земля обетованная. - Борьба Ангары с морозом. - Непроторенным путем. - Умение перевернуться. - Опрокинутые сани. - Месть моря.
- Ну, дружище Жак, признавайся, ты входишь во вкус! И свидетелем тому наш милый спутник Пржевальский!
- Да, не пытайтесь отпираться, господин Арно, - поддержал Жюльена офицер. - Могу вслед за господином де Клене привести неопровержимые тому доказательства.
- "Входишь во вкус"… Это, пожалуй, сказано слишком сильно. Считайте лучше, что я проявляю интерес к путешествию.
- К чему такие тонкости! - воскликнул Жюльен. - Твоего признания более чем достаточно, чтобы подтвердить нашу правоту. Скажу в связи с этим, что я с удовольствием почитал бы записи, за которые принимаешься ты ежевечерне, причем тайком. Наверное, боишься, что я обвиню тебя в нарушении твоих же собственных принципов, включая главный из них - быть равнодушным ко всему, что встретится в пути.
- Выходит, ты все знаешь?
- Я же не слепой! И неоднократно видел, как ты вынимаешь карандаш и украдкой царапаешь что-то в сафьяновый блокнот. Записки закоренелого домоседа и бюрократа-крючкотвора особенно любопытны, поскольку у подобной категории людей необычайно острое восприятие самых, казалось бы, обыденных вещей, скрытых доселе от их взора.