- Я? Вы ошибаетесь, полковник! Я, слава Богу, не похож на мексиканца, а потому сделать этого не мог. Я служил своей стране так же точно, как вы служите вашей, вот и все. Во время революции каждый - сам за себя, вам это известно.
- Эта поговорка, быть может, подходит к вам, мистер Джон Дэвис, я с этим согласен. Что же касается меня, то для меня закон чести один - он предписывает мне совершать поступки открыто, высоко подняв голову!
- Гм! На это можно многое возразить, но не об этом речь в настоящую минуту. Доказательством того, что вы несправедливы ко мне, может служить хотя бы то, что всего за несколько минут перед тем жизнь ваша была в моих руках, и я не воспользовался этим.
- Очень жаль, потому что, клянусь вам, если вы не станете защищаться, то я лишу вас жизни сию же минуту! - сказал полковник, взводя курок своего пистолета.
- Вы это говорите серьезно?
- Совершенно серьезно, поверьте мне.
- Вы - сумасшедший! - сказал Джон Дэвис, пожав плечами. - Какой черт внушил вам мысль убить меня?
- Будете вы защищаться? Да или нет?
- Подождите одну минуту! Что вы за человек такой? С вами просто невозможно прийти к соглашению!
- Говорите, но покороче!
- О, что касается этого, то вам известно, что я не люблю длинных разговоров.
- Я вас слушаю.
- Месть только тогда хороша, когда она приносит полное удовлетворение. Выстрел был бы сигналом к вашей смерти, потому что вы будете окружены и настигнуты прежде, чем вы успеете закинуть ногу в стремя. Вы ведь это знаете, не так ли?
- К делу мистер Дэвис! Я тороплюсь!
- Вы согласны с тем, что то, что я говорю, не трусливая увертка с моей стороны с целью избавиться от поединка?
- Я знаю, что вы храбры!
- Благодарю! Я не стану оспаривать серьезности повода, который вам угодно было представить мне для вашего вызова, повод - ничто для таких людей, как мы с вами. Но я даю вам честное слово быть к вашим услугам в тот день и час, когда вам заблагорассудится вызвать меня на дуэль, будь то при участии свидетелей или без таковых. Согласны вы на это?
- Но не лучше ли нам сесть на лошадей, выехать в поле, расстилающееся перед нами, и довести дело до конца сейчас же?
- Меня бы это устроило, но, к сожалению, я вынужден отказаться от этого удовольствия. Повторяю вам, что мы не можем драться, по крайней мере в настоящую минуту.
- Но почему? Почему?! - воскликнул молодой человек с лихорадочным нетерпением.
- Вот по какой причине, если уж вы непременно хотите знать: военачальники техасской армии дали мне в высшей степени важное поручение к генерал-губернатору Гальвестона, генералу Рубио, и вы слишком благородны, чтобы не понять, что я не имею права рисковать жизнью, которая в данное время принадлежит не только мне.
Полковник поклонился с изящной вежливостью, и заткнув свой пистолет за пояс, проговорил:
- Я весьма сожалею о том, что здесь произошло. Извините меня, сеньор, что я не сумел сдержать своей гневной вспышки. Я сознаю, насколько ваше поведение было благоразумно и деликатно. Смею надеяться, что вы извините меня.
- Забудем о том, что здесь произошло, полковник. Как только я исполню поручение, я буду к вашим услугам, а теперь, если ничто вас здесь не задерживает, поедем вместе в Гальвестон.
- С удовольствием принимаю ваше предложение. Между нами заключено перемирие, а потому будьте так добры считать меня пока одним из ваших друзей!
- Отлично! Я был убежден, что мы придем к этому. Так на коней, и в путь!
- Я ничего не имею против этого, но позволю себе обратить ваше внимание на то, что теперь только полночь.
- Что вы этим хотите сказать?
- А то, что до восхода солнца, а может быть и дольше, нам невозможно будет найти лодку для переправы.
- Об этом не беспокойтесь, полковник: в моем распоряжении лодка, которая ждет меня, и я буду счастлив предложить вам место в ней.
- Гм! Я вижу, все предосторожности вами приняты, господин революционер; вы никогда не попадаете в затруднительное положение.
- И причина этому крайне проста. Угодно вам, чтобы я объяснил ее?
- Признаюсь, мне очень любопытно познакомиться с ней.
- Она состоит в том, что мы до сих пор обращаемся к сердцам наших союзников, а не к их кошелькам. Ненависть к притеснителям-мексиканцам делает из каждого нашего единомышленника преданного повстанца, надежда на освобождение заставляет его добровольно жертвовать для нас всем - вот в чем весь секрет. Вам хорошо известно, полковник, что в каждом человеке живет врожденный инстинкт борьбы. Восстание или оппозиция - как вам угодно будет это назвать - и есть воплощение этого инстинкта.
- Это правда, - сказал, смеясь, полковник.
После этого разговора собеседники, временно сделавшиеся вследствие непредвиденных обстоятельств друзьями, сели на лошадей и поехали рядом.
- У вас очень оригинальные мысли и убеждения, - начал снова полковник, которого забавляли слова американца.
- Ах, вовсе нет! - возразил тот беспечно. - Эти убеждения только плоды долголетнего опыта. Я не требую от человека более того, что он, по природе своей, может дать, и поступая таким образом, я уверен, что никогда не ошибусь. Например: предположите, что мексиканцы были бы изгнаны из страны, и управление Техасом было бы четко организовано…
- Хорошо! - рассмеявшись сказал полковник. - И что же произойдет тогда?
- Неминуемо произойдет вот что, - ответил американец. - Завтра или, может быть, позднее, какой-нибудь человек, обладающий горячей головой или снедаемый честолюбием, выйдет из толпы и восстанет против правительства. Он тотчас же найдет приверженцев, которые сделают из него героя, и те же самые люди, которые с полным самоотвержением готовы теперь проливать кровь за нас, станут действовать точно так же для него. И это вовсе не потому, что у них есть причины быть недовольными правительством, которое они хотят свергнуть, а просто только потому, что двигать ими будет тот же инстинкт борьбы, о котором я вам говорил.
- О, что вы, это уж слишком! - воскликнул полковник, разражаясь смехом.
- Вы мне не верите? Так вот, послушайте, что я вам скажу. Я знавал одного человека, где именно и в какой стране, это безразлично, человека, который всю жизнь был революционером. Однажды фортуна улыбнулась ему, и он получил, сам не зная как и зачем, высокий пост в республиканском государстве и стал чем-то вроде президента. И знаете вы, что он стал делать с того времени, как получил власть?
- Он, конечно, постарался удержаться на своем посту!
- Вы не угадали! Напротив, он продолжал возмущать народ, и сделал это с таким успехом, что самого себя низвергнул и заставил осудить на вечное заточение!
- А потом?
- А потом, если бы тот, кто стал его преемником на посту президента, не дал ему амнистии, он умер бы, по всей вероятности, в тюрьме, - закончил Джон Дэвис, разразившись смехом, которому от души вторил полковник.
Оба всадника еще хохотали над рассказом, как вдруг американец внезапно умолк, сделав полковнику знак последовать его примеру. Тот повиновался.
- Разве мы уже приехали? - спросил он.
- Почти. Вы видите лодку, которая покачивается у подножия того утеса?
- Конечно, вижу.
- Это именно та лодка, которая перевезет нас в Гальвестон.
- А наши лошади?
- Будьте спокойны, хозяин той жалкой лачужки, которая стоит там, на берегу, сбережет их для нас.
Джон Дэвис вынул из кармана свисток и два раза пронзительно свистнул. Почти тотчас же дверь лачуги отворилась, и в ней показался какой-то человек. Сделав два шага вперед, человек этот попятился, удивленный, очевидно, тем, что видит перед собой двоих людей, тогда как он ожидал только одного,
- Эй! Джано! - крикнул ему Джон Дэвис. - Ради Бога, не уходи.
- Так это вы? - отозвался тот.
- Да, я, если только сатана не принял моего образа!
Рыбак невольно покачал головой.
- Не шутите так, Джон Дэвис, - сказал он. - Ночь черна, и море неспокойно; это значит, что сатана сегодня вышел из преисподней.
- Ладно, ладно, старый кашалот, - сказал американец, - приготовь лодку, нам нельзя терять времени. Этот сеньор - один из моих друзей. Есть у тебя овес для наших лошадей?
- А как же! Эй, Педрильо, пойди сюда! Возьми лошадей этих кабальерос и отведи их в стойла.
На его зов из хижины вышел, зевая, парень высокого роста и приблизился к путешественникам. Те уже спешились. Парень взял лошадей под уздцы и увел их, не говоря ни слова.
- Так мы сейчас отправимся? - спросил Джон Дэвис.
- Когда вам будет угодно, - отвечал ворчливо рыбак.
- Надеюсь, у тебя народу достаточно?
- Я и двое моих сыновей; для того, чтобы переехать через бухту, этого будет вполне достаточно, я полагаю!
- Тебе это лучше знать, чем мне.
- Так зачем же спрашивать! - заметил рыбак и, пожав плечами, направился к лодке.
Оба всадника последовали за ним.
Рыбак сказал правду: море было бурным, и понадобилось все искусство старого моряка, чтобы переправа через бухту завершилась благополучно. После двух часов тяжелого труда гребцов лодка причалила к молу Гальвестона, и оба пассажира высадились из нее целыми и невредимыми. После этого, не дожидаясь благодарности со стороны пассажиров, рыбаки сели в лодку, взялись за весла и исчезли в ночной темноте.
- Здесь мы расстанемся, - сказал Джон Дэвис полковнику, - потому что каждый из нас должен идти своей дорогой. Завтра утром, в девять часов, я буду иметь честь предстать перед генералом. Смею ли я надеяться, что вы замолвите за меня словечко, чтобы обеспечить мне хороший прием?
- Я сделаю со своей стороны все, что зависит от меня.
- Благодарю вас, и спокойной ночи!
- Еще одно слово, прошу вас, прежде, чем мы расстанемся, - сказал полковник.
- Что вам угодно, полковник?
- Я должен вам признаться, что меня в данную минуту снедает любопытство.
- Что же именно вам угодно знать?
- Незадолго до вашего прибытия я увидел перед домом, к которому привел меня случай, четырех людей, которые несли пятого. Кто был этот последний?
- Я знаю об этом ровно столько же, сколько и вы. Все, что я могу вам сказать, это то, что его нашли умирающим на берегу моря в одиннадцать часов ночи несколько человек из береговой стражи. Кто он такой и откуда, я не знаю. Этот человек был весь изранен и в одной руке держал топор, что позволяет предположить, что он принадлежал к числу членов экипажа корвета "Либертад", которым так удачливо завладели наши люди. Вот единственное объяснение, которое я могу вам дать. Это все, что вам угодно знать?
- Еще одно слово. Кто тот человек, которого я видел в доме и которого называли доном Бенито?
- Что до него, то вы скоро о нем узнаете! Это - руководитель всего техасского восстания. Больше я ничего не имею права сказать вам по этому поводу. До свидания, до завтра, до девяти часов у генерала!
- Отлично.
Оба собеседника вежливо распростились и вошли в город с разных сторон: полковник направился к своей квартире, а Джон Дэвис, по всей вероятности, пошел искать ночлега к одному из многочисленных инсургентов, живших в Гальвестоне.
ГЛАВА II. Мировая сделка
Дурные вести распространяются, как известно, с необыкновенной быстротой. Почему? Это тайна, до сих пор неразгаданная. Как будто электрический ток несет эти вести с головокружительной скоростью и ради своего удовольствия рассеивает их на своем пути.
Ягуар и Эль-Альферес приняли все меры предосторожности, чтобы скрыть ото всех свою вылазку. Они хотели, чтобы результаты ее держались в тайне до той поры, пока они не предпримут всех мер, необходимых для обеспечения полного успеха этого рискованного предприятия.
Внутреннее сообщение в то время, как и по сей день, было в тех местах весьма затруднительным. Только один человек - полковник Мелендес - приблизительно знал, что произошло, и мы видели, что он был лишен возможности сообщить об этом кому бы то ни было. Тем не менее не прошло и двух часов с того времени, как совершилось событие, которое мы описывали, а слух о нем уже распространился по всему городу. Этот слух, как шум морского прилива, становился все грознее и скоро принял ужасающие размеры. Как обычно бывает в подобных случаях, истина потонула в массе глупейших и невероятнейших подробностей и почти совершенно исчезла, уступив место огромному числу домыслов. Один был несообразнее другого, но, вместе с тем, они пугали население и приводили его в неописуемое волнение. Говорили, между прочим, что инсургенты начали наступление на город, что у них сильный флот, состоящий из двадцати пяти судов, и что они могут высадить армию в десять тысяч человек, снаряженную пушками и другим оружием. Говорили не более и не менее как о бомбардировке инсургентами Гальвестона и о том, что значительная часть этих инсургентов принимала на суше все меры, чтобы отрезать городу всякое сообщение с материком.
Люди, которыми владеет страх, не рассуждают. Несмотря на явную несообразность предположения о том, что инсургенты могут собрать флот и такую значительную армию, никто не сомневался в правдоподобности этого слуха, и горожане со страхом обращали взоры к морю и в каждом показавшемся на горизонте парусе видели авангард техасской эскадры.
Даже сам генерал Рубио был сильно озабочен, и хотя он не особенно верил тем глупым слухам, которые доходили до него, тем не менее предчувствие, никогда не обманывавшее его, говорило, что он находится накануне каких-то грозных событий, которые не замедлят разразиться над городом, словно гром.
Продолжительное отсутствие полковника, причина которого была ему неизвестна, служило генералу еще одним поводом к тревоге. Положение становилось настолько напряженным, что генерал не мог не сделать попытки рассеять грозу, собиравшуюся на горизонте.
К несчастью, по своему географическому положению и как центр торговли Гальвестон - вполне американский город, и доля мексиканского населения в нем крайне невелика. Генерал не сомневался в том, что главные представители городской торговли - американцы северных штатов - искренне сочувствуют повстанцам и только ждут удобного случая сбросить с себя маску и открыто перейти на их сторону. Даже мексиканцы не могли быть удовлетворены подобным положением - оказаться взаперти в осажденном городе - и предпочли бы открытой борьбе, вредящей их коммерческим интересам, какое бы то ни было соглашение.
Капиталисты не имеют отечества, а потому, с точки зрения политики, население Гальвестона в глубине души очень мало заботилось о том, техасцы ли они или мексиканцы, лишь бы их не разорили. Этот вопрос был для них самым существенным. Окруженный такими эгоистами и смущаемый дурными слухами, генерал не мог не ощущать сильной тревоги, тем более что в его распоряжении были силы настолько незначительные, что они не могло бы затушить восстание в том случае, если бы городское население действительно возмутилось. Прождав понапрасну до одиннадцати часов возвращения полковника, генерал решил призвать к себе самых влиятельных городских торговцев, чтобы вместе с ними изыскать средство, которое отвечало бы интересам каждого из них и, вместе с тем, помогло бы ему самому укрепиться в городе.
Торговцы тотчас же отозвались на приглашение генерала. Такая поспешность с их стороны для всякого, кто мало знаком с истинным характером американцев, показалась бы добрым знаком, тогда как на генерала факт этот произвел совершенно обратное впечатление.
Около полуночи гостиная генерала была уже полна: в ней собрались человек тридцать торговцев, почтеннейших граждан Гальвестона.
Его превосходительство дон Хосе-Мария Рубио был, прежде всего, человеком дела, честным, прямым и следовавшим убеждению, что люди при любых обстоятельствах должны действовать открыто и неуклонно идти к намеченной цели. После взаимного обмена приветствиями он начал говорить. Без всяких ухищрений, ясно и твердо генерал раскрыл перед всеми настоящее положение дел и просил у знатных граждан их доброго содействия, которое помогло бы ему предотвратить надвигающуюся беду. При этом генерал объяснил им, что содействие это сделает его настолько сильным, что он будет в состоянии победить целую армию инсургентов и заставить их отступить.
Торговцы были далеки от мысли, что им сделают именно такое предложение, а потому они были положительно ошеломлены. В продолжении нескольких минут они даже не знали, что возразить генералу. Наконец, переговорив шепотом друг с другом, они, по-видимому, пришли к соглашению. Из середины их выступил самый влиятельный и старый коммерсант и от имени всех заговорил с той двойственностью, которая так характерна для жителей Соединенных Штатов и так часто вводит в заблуждение неопытных слушателей.
Этот коммерсант, уроженец Америки, в дни своей молодости перепробовал все более или менее выгодные ремесла, благодаря которым в Новом Свете можно за короткое время нажить огромное состояние. Приехав в Техас торговцем невольниками, он мало-помалу расширил свою торговлю; после этого он принялся за спекуляцию, и удача улыбалась ему, так что менее чем за десять лет он стал обладателем нескольких миллионов. Как человек, он был не что иное, как старая лисица без чести и совести, по инстинктам - грек, а по темпераменту - еврей. Его звали Лайонел Фишер. Он был мал ростом и выглядел на шестьдесят лет, тогда как на самом деле ему было семьдесят.
- Ваше превосходительство, - начал он льстивым тоном, поклонившись при этом полунадменно, полууниженно, тем именно поклоном, который так характеризует всех выскочек вообще, - мы очень огорчены печальными вестями, о которых ваше превосходительство сочли нужным нам сообщить; никто больше нас не сочувствует бедствию нашей несчастной страны. Мы всей душой скорбим о положении, в котором в настоящее время находится Техас, потому что удар этот прежде всего отразится на наших делах и на наших связях. Мы готовы на любые жертвы, чтобы предупредить несчастье и предотвратить ужасную катастрофу! Но, увы! Что можем мы сделать? Ничего!.. Несмотря на наше горячее желание доказать вашему превосходительству, что все наши симпатии на вашей стороне, руки у нас связаны. Наше содействие вряд ли будет полезно мексиканскому правительству. Напротив, оно лишь принесет ему вред в том смысле, что праздношатающиеся, которые рыщут во всех портах, а главным образом, в Гальвестоне, обрадовавшись возможности устроить беспорядки, тотчас же восстанут и под видом сочувствия революционному движению на самом деле станут грабить наше добро! Именно эта причина и вынуждает нас против собственного желания сохранять нейтралитет!
- Подумайте, сеньоры кабальеро, - сказал генерал, - жертва, которой я требую от вас, в сущности, ничтожна. Пусть каждый из вас даст по тысяче пиастров. Этого, надеюсь, будет не слишком много, чтобы гарантировать вам целость ваших капиталов и товаров. Эта сумма даст мне силу оградить вас от всех бед. Я завербую такое число солдат, какое необходимо, чтобы отражать все попытки инсургентов напасть на город.
Услышав это совершенно неожиданное требование, торговцы состроили страшные гримасы, но генерал, по-видимому, не заметил этого.
- Жертва, которой я требую от вас, вовсе не велика. Разве не справедливо будет, чтобы вы в критическую минуту пришли на помощь правительству, под покровительством которого обогатились, правительству, которое никогда не предъявляло к вам никаких требований, хотя и имело полное право сделать это?