Итак, мы отправлялись в путь, уверенные, что не вернемся с охоты без добычи; дойдя до поворота красивой дороги, проложенной в лесу, мы издали видели Бернара; он стоял в двух шагах от своего дома, зажав охотничий рог в руках, и горячо приветствовал нас сигналами: "Пошел!" или "У-лю-лю!"; это означало, что либо зверь предназначен нам, либо нам суждено оказаться растяпами.
В доме нас ждали пять или шесть бутылок его "снадобья", как он называл свое белое вино, тщательно прополощенные стаканы и десятифунтовый хлеб, белый как снег. Мы слегка перекусывали, расточая комплименты г-же Бернар, нахваливая ее хлеб и ее красивые глаза, и отправлялись на охоту.
Надо сказать, что Бернар обожал свою жену и без всякой причины бешено ее ревновал. Приятели отпускали шутки по этому поводу, но очень скупые. От них Бернар бледнел как мертвец, поворачивался к насмешнику, столь неосторожно затронувшему ту рану сердца, которую не в состоянии были вылизать языки его собак, и говорил:
- Эй, ты! Послушай моего совета и заткнись! Заткнись немедленно! Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше будет для тебя!
Неудачливый шутник замолкал тотчас же. Заметим, что намеки смельчаков на единственную слабость этого силача с каждым днем становились все более редкими и в очень скором времени обещали вовсе сойти на нет.
Как-то в субботу вечером, когда я у самых дверей дома кормил двух ястребов, которых держал с целью непременно натренировать их на охоту за жаворонками, появился г-н Девиолен.
- Привет, мальчуган! - сказал он. - Хорошо ли мы потрудились на этой неделе?
- Я второй по переводу.
- В самом деле?
Я показал ему серебряный крестик на красном банте, продетом в петлицу; я носил его с гордостью, как убедительное доказательство моих успехов.
- Ну что же, господин Второй! Я приглашаю вас принять участие в завтрашней охоте на кабана.
Я подпрыгнул от радости.
- Кузен, а где?
- У Бернара, в Новом доме.
- О, тем лучше, тем лучше! Какое нам предстоит удовольствие!
- Надеюсь.
- Так вот как вы его балуете! - воскликнула моя мать, появляясь на пороге. - Вместо того чтобы помочь мне отучить его от этой пагубной страсти к охоте, которая чуть ли не каждый день приводит к каким-нибудь несчастьям, вы только прививаете ему вкус к ней! Послушайте, я отпущу его с вами лишь при условии, что он будет все время с вами.
- Не беспокойтесь! Я поставлю его рядом с собой.
- Только при этом условии, - проговорила моя бедная матушка, которая ни в чем не могла мне отказать, - но учтите, - добавила она, понижая голос, - если с ним случится несчастье, я умру от горя.
- Не бойтесь ничего! - отвечал г-н Девиолен. - Парень знает это дело как свои пять пальцев. Так договорились, дружок, завтра в шесть утра!
- Спасибо, кузен, спасибо! Я не заставлю себя ждать!
Я посадил ястребов на насест, а сам занялся приготовлениями к предстоящей охоте.
Для этого надо было вычистить ствол ружья, смазать пружины и отлить пули.
В шесть часов утра мы отправились в путь; по всей дороге к нам присоединялись лесники, ожидавшие нас на своих угодьях; наконец мы подошли к повороту и издали увидели Бернара с охотничьим рогом в руках.
Он трубил с таким веселым видом и звуки рога были такими звонкими, что ни у кого не осталось сомнений в успехе ожидающей нас охоты. Действительно, подойдя к Новому дому, мы узнали, что у горы Дамплё, то есть примерно на расстоянии одного льё отсюда, Бернар поднял великолепного секача-третьяка ("третьяк" - это охотничий термин: так называют кабана на третьем году его жизни).
Господин Девиолен сообщил всем лесникам о письме, полученном из центрального управления лесов господина герцога Орлеанского. В этом письме приводились жалобы владельцев земель, граничивших с лесом, на ущерб, причиняемый кабанами, и давалось категорическое распоряжение полностью истребить этих зверей.
Подобные распоряжения всегда приветствовались лесниками: кабан считался королевской добычей и его нельзя было отстреливать сверх установленной нормы; если же лесники случайно убивали кабана, его отбирали у них. При этом им просто платили за выстрел - кажется, двенадцать су. Однако, когда требовалось истребить кабанов, убитый зверь по праву принадлежал тому, кто его застрелит, а кабан в кадке с солью, как нетрудно понять, весьма ощутимая добавка к зимним запасам провизии.
Было принято решение проводить охоты вплоть до полного отстрела кабанов в лесах Виллер-Котре. От этого я пришел в восторг не в меньшей степени, чем лесники, поскольку было очевидно, что мне доведется участвовать не в одной из этих превосходных охот.
Съев по горбушке хлеба и выпив по стакану белого вина, мы отправились в путь, переговариваясь, но не занимаясь сочинительством всякого рода баек (да простят мне это слово, такое священное для охотников): каждый слишком хорошо знал своего соседа и был известен ему сам, чтобы пытаться произвести впечатление нелепым хвастовством, к чему обычно прибегают завсегдатаи равнины Сен-Дени, превознося себя; мы же, в отличие от них, с величайшим простодушием воздавали должное сильнейшим. К ним относились Бертелен, дядя Бернара; Мона - старый лесник, некоторое время тому назад лишившийся левой кисти, однако из-за этого не ставший стрелять хуже; и Мильде - вытворявший с пулями что-то поразительное.
Нечего и говорить, что неудачники подвергались злым насмешкам.
Среди этих неудачников был некто Нике, прозванный, не знаю почему, Бобино; у него была репутация умного человека, что вполне соответствовало действительности, и одного из самых никудышных стрелков среди охотников, что тоже было правдой.
Поэтому обычно, вспоминая подвиги Бертелена, Мона и Мильде, мы бесжалостно издевались над Бобино.
Тогда он, переводя разговор на другое, рассказывал удивительно остроумные и веселые истории, а его провансальский выговор делал их особенно забавными.
Когда мы подошли к лежке кабана, Бернар сделал всем знак замолчать. С этой минуты всякое перешептывание прекратилось. Бернар поделился своими соображениями с инспектором, и тот, отдавая распоряжения тихим голосом, расставил нас кольцом, а Бернар, держа свою ищейку на поводке, приготовился поднять зверя.
Я покорно прошу прощения за то, что непрерывно употребляю охотничьи термины, словно барон в "Докучных" Мольера, но только этими словами можно описать происходящее; впрочем, я надеюсь, что эти термины достаточно хорошо известны и не требуют пояснений.
Господин Девиолен сдержал слово, данное моей матери: он поставил меня между собой и Мона, посоветовав мне укрыться за дубом, с тем чтобы, если я выстрелю в кабана, а он кинется на выстрел, успеть ухватиться за толстую ветвь, подтянуться и пропустить зверя под собой. Всякий, кто хоть немного охотился, знает этот распространенный маневр, применяемый в подобных обстоятельствах.
Спустя десять минут все были на своем посту; послышался сигнал. Собака взяла след, и через мгновение ее громкий непрерывный лай возвестил, что она приблизилась к зверю. Тотчас же раздался треск деревьев в чаще. Я увидел, как рядом что-то промелькнуло и, прежде чем мне удалось вскинуть ружье, исчезло. Мона послал пулю не целясь, но при этом покачал головой, как бы выражая опасение, что пуля, вероятно, не достигла зверя. Потом в отдалении раздался второй выстрел, третий, а затем тут же послышалось громогласное "У-лю-лю!" - это был всем знакомый голос Бобино, кричавшего во всю силу своих легких.
Все кинулись на призыв, хотя, узнав голос, каждый про себя решил, что это какая-нибудь шутка весельчака.
Но, к нашему величайшему изумлению, выбежав на большую дорогу, мы увидели, как Бобино спокойно сидит на кабане со своей носогрейкой во рту и пытается высечь огонь для нее.
От его выстрела кабан покатился словно кролик, упал и уже больше не шевелился.
Легко себе представить какой концерт мы устроили, поздравляя победителя, а он, приняв самый скромный вид и продолжая восседать на своем трофее, ронял слова, чередуя их с облаками дыма:
- Да! Да! Вот как мы, провансальцы, карамболем играем с этими зверюшками!
Ничего не скажешь, карамболь, был сыгран на славу: пуля вонзилась за ухом. Даже Мона, Бертелен или Мильде не смогли бы выстрелить более метко.
Бернар пришел последним.
- Что тут болтают, Бобино?! - издали закричал он. - Говорят, что кабан кинулся на твою пулю как полоумный?
- Кабан ли кинулся на пулю, пуля ли на кабана, - ответил победитель, - но факт, что теперь у бедняка Бобино всю зиму будет жареное мясо и в гости к нему пригласят только тех, кто сможет ответить ему тем же. За исключением господина инспектора, - добавил он, с поклоном снимая свою фуражку, - вот кто всегда будет желанным и почетным гостем у своего покорного слуги, если только ему захочется отведать стряпню матушки Бобины.
Так звал Нике свою жену, считая, что Бобина - это женский вариант имени Бобино.
- Спасибо, Нике, спасибо! - поблагодарил инспектор. - Отказываться не буду!
- Черт возьми, Бобино! - воскликнул Бернар. - Поскольку у тебя не каждый день такая удача, я с разрешения господина Девиолена тебя награжу!
- Награждай, друг мой! Награждай! Здесь есть не один награжденный, куда меньше заслуживающий награду, чем я!
И Бобино продолжал флегматично дымить, что выглядело особенно комично. Тем временем Бернар, вытащив нож из кармана, подошел сзади к кабану, схватил его хвост и одним ударом отсек его от туловища.
Кабан издал глухое хрюканье.
- Что там такое, малыш? - поинтересовался Бобино, в то время как Бернар прикреплял хвост зверя к петлице его куртки. - Похоже, мы собираемся выкинуть какой-нибудь фокус?
Кабан снова хрюкнул и дернул лапой.
- Хорошо, хорошо, - заметил Бобино. - Так мы стараемся очнуться, малыш!? Ну, давай, прикидывайся! Очнешься, вот будет потеха-то!
Бобино не успел докончить фразу, как он откатился на десять шагов и уткнулся носом в землю, а его трубка сломалась у него в зубах.
Кабан был только оглушен; благодаря кровопусканию, сделанному Бернаром, он пришел в себя, поднялся и, освободившись отдавившего на него груза, стоял, чуть пошатываясь на своих четырех ногах.
- Черт побери! - воскликнул г-н Девиолен. - Пусть он придет в себя, это забавно!
- Стреляйте! - крикнул Бернар, оглядываясь в поисках ружья: перед тем как со всем удобством заняться ампутацией, столь успешно завершившейся, он его оставил на краю рва. - Стреляйте же! Знаю я эту породу! Они живучи! Стреляйте, и лучше дважды, а не один раз, или он от нас уйдет!
Но было уже поздно. Собаки при виде поднявшегося кабана кинулись на него: одни хватали его за уши, другие за ляжки - словом, они облепили его так плотно, что на теле зверя не оставалось места, куда можно было бы всадить пулю.
Кабан тем временем медленно перебрался через ров, волоча за собой всю свору, достиг зарослей и исчез, преследуемый успевшим встать на ноги Бобино; тот, в ярости от своего провала, изо всех сил стремился отыграться.
- Лови его! Лови! - кричал Бернар. - Лови! Хватай его за хвост, Бобино! Хватай!
Охотники корчились от хохота.
Прогремело два выстрела.
Через очень короткое время мы увидели, как возвращается поникший Бобино: он промахнулся оба раза и кабан умчался, преследуемый собаками; их лай быстро затихал вдали.
Мы охотились за ним целый день: он водил нас часов пять, только вечером мы прекратили погоню и больше никогда о нем не слышали, хотя Бернар предупредил лесников не только Виллер-Котре, но и всех окрестных лесов, что если кто-нибудь случайно убьет безхвостого кабана и захочет иметь полный комплект его, то он может найти недостающий хвост в петлице у Бобино.
Несмотря на то что эта охота бесспорно оказалась забавнее, чем если бы она завершилась успешно, цель, поставленная инспектором, никоим образом не была достигнута, ведь он получил приказ истреблять кабанов, а не англизировать их.
Поэтому, расставаясь с лесниками, инспектор назначил следующую охоту на ближайший четверг, распорядившись выследить как можно больше кабанов.
По четвергам не бывает занятий, и мне удалось добиться от инспектора разрешения участвовать в облаве не только в ближайший четверг, но и во всех предстоящих впредь охотах по воскресеньям и четвергам.
На этот раз сбор был назначен у Регар-Сен-Юбера.
Мы, г-н Девиолен и я, прибыли в точное время; все остальные явились с обычной пунктуальностью. Предстояло поднять трех зверей: пару двухлетков и одну кабаниху.
Разумеется, ни один лесник не упустил возможности поинтересоваться у Бобино новостями по поводу его кабана. Однако, за исключением хвоста - а бедняга додумался сохранить его в качестве украшения в петлице, - никаких других следов беглеца они не обнаружили.
В этот день, как уже говорилось, предстояла облава на трех кабанов: первый был на угодьях Бертелена, второй - Бернара, третий - Мона.
Начали с ближайшего: это был один из двухлетков; его поднял Бертелен. Кабан не успел выскочить из кольца и был убит Мильде: тот всадил ему пулю прямо в сердце.
Перешли ко второму - этот, как уже упоминалось, был с угодий Бернара. От места предстоящей охоты до того места, где был убит первый кабан, было не больше одного льё. Бернар, как обычно, завел нас в Новый дом для легкой трапезы, после чего мы отправились в путь.
Когда мы окружили место лежки, г-н Девиолен, следуя обещанию, данному моей матери, поставил меня между собой и лесником по имени Франсуа, занимавшим при инспекторе особое положение. Рядом с Франсуа стоял Мона; кто потом - не помню. На этот раз предстояло иметь дело с кабанихой.
Бернар со своей ищейкой направился к лесосеке; через мгновение кабан был поднят. Мы, как и в случае с первым кабаном, услышали щелканье его челюстей. Первым, мимо кого он проскочил, был г-н Девиолен, однако две пули, выпущенные инспектором, в цель не попали. Я тоже выстрелил, но промахнулся, так как стрелял в кабана в первый раз в своей жизни. Наконец, выстрелил Франсуа и попал в туловище зверя; тотчас же, развернувшись под прямым углом, кабаниха ринулась на стрелявшего. Второй раз Франсуа выстрелил почти в упор, и в ту же минуту они оба, Франсуа и кабан, соединились в одну бесформенную массу. Мы услышали отчаянный крик: Франсуа был опрокинут на спину, а разъяренная кабаниха с силой била его своим рылом.
Мы были готовы кинуться к нему на выручку, но в ту же секунду раздался повелительный голос:
- Ни с места!
Все застыли. Мона навел свое ружье на эту страшную пару. На мгновение стрелок замер как статуя, затем последовал выстрел - зверь, пронзенный в плечевую впадину, откатился на пару шагов от прижатой им к земле жертвы.
- Спасибо, старина! - проговорил Франсуа, поднимаясь на ноги. - Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, сам понимаешь... на всю жизнь!
- О чем туг говорить? - отозвался Мона.
Мы все подбежали к Франсуа. У него была рана на руке и больше ничего - по сравнению с тем, что могло с ним случиться, это была сущая ерунда; убедившись, что рана не слишком серьезна, все начали поздравлять Мона. Однако, поскольку это было с ним не впервые, он принимал расточаемые ему похвалы с таким видом, словно не усматривал ничего необычного в таком, с его точки зрения, простом и несложном для исполнения деле.
Проявив внимание к людям, мы занялись зверем. Кабаниха получила две пули от Франсуа: одна расплющилась о ляжку, почти не пробив шкуру, вторая скользнула вдоль головы и оставила кровоточащую рану. Ну а пуля Мона, как уже было сказано, вошла во впадину плеча и убила зверя.
Отдав собакам полагающуюся им часть добычи, мы двинулись дальше, как будто ничего не случилось или как будто можно было предчувствовать, что еще до исхода дня произойдет ужасное событие, гораздо более страшное, чем только что описанное.
Третья облава должна была происходить на угодьях Мона. Были приняты те же меры предосторожности, что и раньше, и опять мы расположились кольцом. На этот раз меня поставили между г-ном Девиоленом и Бертеленом; теперь уже Мона вошел в кольцо окружения, чтобы выгнать зверя. Пять минут спустя лай собак возвестил, что кабан поднят.
Внезапно раздался выстрел из карабина, одновременно с этим я увидел, как примерно в шагах сорока от меня разлетелся разбитый вдребезги песчаник; затем справа я услышал жалобный крик. Я обернулся: Бертелен, шатаясь, одной рукой цеплялся за ветку дерева, а другую прижимал к боку.
Потом, согнувшись вдвое, он начал оседать и с протяжным стоном опустился на землю.
- На помощь! - закричал я. - На помощь! Бертелен ранен!
Я ринулся к нему, за мной - инспектор; охотники со всех сторон бежали к нам.
Бертелен был без сознания; мы приподняли его: кровь потоком текла из раны на левом бедре, пуля застряла внутри.
Мы окружили его, вопросительно глядя друг на друга, как бы спрашивая, кому принадлежал этот роковой выстрел, и тут увидели, как из чащи вышел Бернар; он был без фуражки, бледен как призрак; держа карабин в руках, он кричал:
- Ранен? Ранен? Кто сказал, что мой дядя ранен?
Ему никто не ответил и только жестом указали на Бертелена, истекающего кровью.
Бернар подбежал: взгляд его блуждал, пот струился со лба, волосы стояли дыбом; склонившись над раненым, он как-то странно взвыл, схватил свой карабин, сломал его приклад о дерево, а ствол отбросил на пятьдесят шагов от себя.
Потом он упал на колени, умоляя умирающего его простить; но глаза несчастного уже закрылись, с тем чтобы уже не открываться никогда.
Очень быстро соорудили носилки, на них положили Бертелена и отнесли его в дом Мона, находившийся всего в трехстах или четырехстах шагах от места происшествия. Бернар шел рядом с носилками, не произнося ни единого слова, не уронив ни единой слезы, и держал руку дяди в своей. Один из лесников взял лошадь инспектора и во весь опор помчался в город за доктором.
Через полчаса приехал доктор и объявил нам, что рана смертельная, о чем мы и сами уже знали.
Надо было известить жену умирающего. Инспектор взял эту печальную заботу на себя и уже собирался выйти из дома. Тут Бернар поднялся и подошел к нему.
- Господин Девиолен, - сказал он, - пока Бернар жив, эта несчастная женщина, само собой разумеется, ни в чем не будет нуждаться. Если она захочет переехать ко мне, я буду относиться к ней как к матери.
- Да, Бернар, да, - ответил г-н Девиолен, - я знаю, ты славный малый. Это не твоя вина.
- О-о! Господин инспектор, скажите мне еще что-нибудь такое... Ох! Меня душат слезы...
- Поплачь, дружок, поплачь! - уговаривал его инспектор. - Тебе станет легче.
- О Боже мой! Боже мой! - изнемогал бедняга и наконец, разразившись рыданиями, рухнул в кресло.
Ничто не могло меня так взволновать, как это зрелище: великая сила, сломленная великим отчаянием. Даже вид человека, борющегося со смертью, не производил такого впечатления, как этот рыдающий страдалец.
Один за другим мы покинули комнату умирающего; при нем остались только доктор, Мона и Бернар.
Ночью Бертелен умер.
В следующее воскресенье вновь состоялась охота.
Сбор был назначен у Волчьей пустоши. Инспектор созвал всех лесников, кроме Бернара; но, независимо оттого, позвали его или нет, Бернар был не из тех, кто пренебрегает своими обязанностями. Он пришел в условленное место, только у него не было ни карабина, ни ружья.
- Зачем ты пришел, Бернар? - спросил его г-н Девиолен.