Джон Маккей и его спутники думали, что за эти четыре дня они достаточно окрепнут, чтобы добраться до ближайшей деревни, расположенной в тридцати милях к северу.
Они удивлялись тому, что туземцы продолжают оставаться на берегу моря, не имея для этого никакой другой видимой причины, кроме оказания услуг команде "Юноны"; но, как только начался отлив, намерения этих людей стали понятны.
Тотчас же они зашли в воду, добрались до корабля и весь его обшарили, чтобы увидеть, не удастся ли им унести с него, при всем том как он был разрушен, что-нибудь полезное.
Они нашли там только сломанные ружья, немного железа и свинца, а также куски медной обшивки.
Наблюдая это расхищение, бедный Джон испытывал горечь, какая знакома всякому честному моряку при виде того, как калечат судно, на котором он плавал.
А потому он заметил туземцам, предававшимся такого рода занятиям, что корыстные расчеты, выгодные для них в данную минуту, могут оказаться рискованными в будущем, так как в один прекрасный день владельцы судна несомненно могут потребовать у них отчета обо всем присвоенном.
Это замечание было воспринято как нельзя плохо, и вскоре он понял, что ему лучше бы было удержаться от высказываний.
Начиная с этого времени раздатчики риса выдавали ему самые маленькие порции и получал он еду последним.
Возможно, его бы просто уморили голодом, если бы не добрый бирманец, тот, кто одолжил ему свой тюрбан и спас г-жу Бремнер. Он взял Джона под свое покровительство, и лишь благодаря этому тот не умер от голода.
Впрочем, то, что туземцы отмеряли им пищу такими скудными порциями, было большим благом, ибо, если бы в раздаче еды не проявлялась такая скаредность, моряки безусловно могли бы подавиться.
Но, поскольку туземцы поступали так вовсе не с целью спасти жизнь потерпевшим кораблекрушение, те никакой признательности к ним за подобную скупость не испытывали.
Туземцы же, несомненно для того, чтобы сберечь запасы риса, начали охотиться и подстрелили несколько диких животных; они разделали туши и поджарили мясо на глазах у моряков, не предложив им ни кусочка; видя это, униженные страдальцы подобрали кости и сварили из них суп, который показался им восхитительным, и они наслаждались каждой его каплей.
Время шло, а силы не возвращались к этим мученикам, все пропитание которых состояло из воды и небольшого количества риса.
В особенности слаба была г-жа Бремнер: она не могла даже держаться на ногах.
Поэтому она попросила индусов донести ее в паланкине вместе с рабыней до ближайшей деревни.
Торговались долго - в туземцах пробудилась алчность, они полагали, что кошелек г-жи Бремнер неисчерпаем. Наконец договорились, что они перенесут ее за двенадцать рупий.
В результате у нее осталось две рупии из тридцати.
За эти две рупии, которые г-жа Бремнер предъявила в самом деле как последние, туземцы взялись кормить четверых путников рисом вплоть до самой деревни.
Эти четверо, из-за кого велся торг, были: г-жа Бремнер, ее рабыня, Джон Маккей и юнга, вместе с ним бросившийся в море.
Оценив свои силы, Джон Маккей стал опасаться, что не сможет идти за носилками г-жи Бремнер.
Ему очень хотелось договориться с индусами, чтобы и его понесли, но, полагая, что он вдвое тяжелее г-жи Бремнер, они запросили за это шестнадцать рупий наличными.
Так что бедный Джон Маккей был вынужден отправиться в путь пешком: опираясь на бамбуковую палку, он шел возле паланкина г-жи Бремнер.
Это происходило 17 июля.
Маленький отряд, сопровождавший паланкин, состоял из Джона, канонира, боцмана и юнги.
Что касается ласкаров, то они подружились с туземцами и, будучи примерно той же народности, решили остаться с ними.
Первый переход составил около двух миль; затем был устроен часовой перерыв. Во время остановки Джон заснул.
Проснувшись, он почувствовал себя невероятно усталым, и ему казалось, что у него не хватит сил отправиться в дорогу.
И все же ему это удалось, однако он вынужден был так часто останавливаться, что вскоре ему стало ясно: он не в состоянии участвовать в этом путешествии.
Поэтому он остался позади, а вместе с ним остался привязавшийся к нему юнга.
Юноша оказался надежным товарищем для второго помощника: он так боялся тигров, что не отходил от него ни на шаг.
К четырем часам пополудни Джон и юнга окончательно потеряли из виду своих спутников, как вдруг увидели группу туземцев из Аракана, которых называли могами.
Эти индийцы варили рис на берегу, то ли не видя двух путников, то ли не обращая на них ни малейшего внимания.
Джона, которого те, кто нес паланкин с г-жой Бремнер, оставили без пищи, охватило сильное желание принять участие в обеде, готовившемся на берегу, но, не зная языка и, самое главное, не имея денег, он не представлял себе, как к этому подступиться.
Мольба показалась ему если и не самым надежным, то, по крайней мере, наименее опасным средством.
С протянутой рукой и просительным взглядом он приблизился к могам; изможденный вид и покрывавшие его лохмотья не оставляли никакого сомнения в его бедственном положении; поэтому предводитель могов с первого взгляда, казалось, проникся к Джону состраданием и, обращаясь к нему по-португальски, спросил, какие роковые события довели его до такого плачевного состояния.
К счастью, Джон, немного понимая язык, на котором был задан вопрос, смог ответить.
Он рассказал о кораблекрушении, о голоде, который ему пришлось испытать вместе с товарищами в течение двадцати дней; о том, каким чудесным образом они все же добрались до берега; о том, как благодаря рупиям г-жи Бремнер им немного помогли туземцы, и, наконец, о том, как, не будучи в состоянии заплатить носильщикам паланкина, они оказались брошенными на дороге.
Этот рассказ показался предводителю могов тем более правдоподобным, что за час до этого он видел, как мимо него индусы проносили паланкин г-жи Бремнер, за которым следовали два товарища Джона по несчастью.
У предводителя могов было доброе сердце; он возмутился бессердечием тех, кто бросил несчастных, и с достоинством короля, предлагающего гостеприимство соседнему государю, подвел Джона к костру, предложив ему и сопровождающему его юнге занять место у огня.
Он угостил его лучшим из того, что у него было, советуя при этом не есть слишком много; говорил он это не из жадности, а из предосторожности, оберегая ослабевший желудок моряка, и обещал, что начиная с этой минуты и вплоть до того, как они доберутся до деревни, он берет на себя заботы о Джоне и его спутнике, которые отныне ни в чем не будут испытывать недостатка.
В самом деле, он тут же выдал Джону трехдневный запас риса и объяснил, что тигры, боясь огня и дыма, никогда не отважатся напасть на людей, если те позаботятся разжечь огонь перед тем, как лечь спать; а поскольку у Джона и юнги не было ни огнива, ни кремня, ни трута, он показал им, как зажечь огонь с помощью двух бамбуковых палок.
В довершение всего, поскольку у Джона были забиты песком раны на голенях и ступнях, что причиняло ему невероятную боль, предводитель могов собственноручно обмыл и перевязал ему эти раны, смочив и натерев их гхритой.
Затем он обмотал ему ноги кусками полотна и, ободрив, пожелал счастливого пути.
После того, как бедному Джону пришлось испытать на себе корыстолюбие ласкаров и жестокосердие индусов, такая обходительность предводителя могов бесконечно растрогала его.
И он никак не мог решиться покинуть этого человека.
Но, к сожалению, предводитель могов, занимавшийся тем, что торговал вразнос, двигался в совершенно противоположную сторону: он шел из Читтагонга, своего постоянного местожительства, в Аракан, где намеревался продать свой товар.
Так что им пришлось распрощаться.
Джон не знал, как выразить свою признательность доброму торговцу, но слезы на его глазах говорили за него, и предводителю могов не приходилось сомневаться в том, что услугу он оказал признательному сердцу.
VII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Пройдя два льё, Джон и его спутник догнали г-жу Бремнер и сопровождающих ее: остановившись в какой-то лачуге, эти люди ели рис.
Тогда Джон с гордостью вытащил из котомки, висевшей у него на плече, рис для себя и юнги и стал есть отдельно.
Тем временем их догнали индусы и ласкары, оставшиеся с ними, чтобы распилить корпус судна.
По дороге они встретили торговца; тот стал упрекать их в бесчеловечности, что было им совершенно безразлично, но когда он сказал им, что Джон Маккей - человек важный и что с помощью правителя Калькутты он может строго спросить с них за их поведение, это произвело на негодяев сильное впечатление.
Поэтому теперь они стали относиться к Джону с большим почтением.
Он гордо отверг их запоздалые проявления вежливости и принял только предложение понести его мешок с рисом.
На следующий день путники подошли к реке и, разобравшись, поняли, что глубина ее большая, течение - быстрое, поэтому переправиться через нее во время прилива трудно.
И поэтому они стали ждать отлива, а за несколько часов ожидания построили бамбуковый плот.
Когда море отступило, плот спустили на воду; пять или шесть индусов плыли по его бокам, не позволяя ему отклоняться от курса, и вскоре он благополучно достиг противоположного берега.
Ноги Джона настолько утратили подвижность, что он боялся вновь отстать от своих спутников, но в конце концов сила воли победила в нем телесную слабость, и к следующему месту остановки он подошел почти одновременно со всеми.
Еще через день они добрались до деревни, где проживали индусы; Джон так устал, что вошел в первую же открытую хижину и, пролепетав слова извинения, растянулся на циновке и погрузился в тот непреодолимый сон, о котором уже несколько раз говорилось.
Проснувшись, он увидел вокруг себя встревоженных его состоянием людей; они проводили его к заминдару деревни; тот принял второго помощника с удивительной сердечностью и распорядился подать ему разнообразные закуски и прохладительные напитки.
Джону было так непривычно встретить на своем пути подобное сочувствие, что сначала он был безмерно тронут вниманием заминдара; но, когда он, узнав, что находится всего в четырех милях от Раму, главной конторы Компании, попросил заминдара, оказавшего ему подобный прием, о таком простом деле, как помочь ему добраться до этой конторы, то, к его изумлению, тот, ссылаясь на заботу о здоровье своего гостя, всячески пытался его удержать у себя, предлагая через две недели, когда силы Джона восстановятся, отправить его в Калькутту на тридцативесельной шлюпке.
И то ли эти уговоры были так настойчивы, то ли сочувствие к его несчастью было так нарочито, но только Джон заподозрил, что заминдар заинтересован как можно дольше задержать его вдали от города и помешать ему дать знать о кораблекрушении.
Обстоятельно продумав эту догадку, Джон постепенно пришел к убеждению: заминдар не только вовлечен в уже состоявшееся разграбление "Юноны", но к тому же хочет сохранить за собой исключительное право спокойно продолжать этот грабеж.
В самом деле, груз, состоявший целиком из тикового дерева, как уже было сказано, полностью сохранился и представлял слишком большое искушение для алчного за-миндара, чтобы тот мог ему сопротивляться.
Джон стал настаивать, чтобы заминдар дал ему сопровождающих в Раму, но, видя, что тот определенно пытается воспрепятствовать его отъезду всеми возможными способами, притворился, что уступил настояниям этого негодяя, а сам стал готовиться к тому, чтобы на следующий день отправиться в путь.
Однако утром, когда он уже собрался в дорогу, к нему явился заминдар.
Хитрец догадался о замысле Маккея и пришел откровенно обсудить вопрос; он попросил Джона подписать бумагу, удостоверяющую, что он, заминдар, не принимал никакого участия в разграблении "Юноны"; как он сказал, эта бумага была ему нужна для того, чтобы судья округа Илламабада, пребывавший в Читтагонге, не возложил на него ответственность за то, что уже совершено или может быть совершено по отношению к севшему на мель судну.
Если Маккей согласится на его условие, а вернее, проявит снисходительность, которой от него добиваются, он готов дать ему шлюпку для поездки в Раму или в любое другое угодное ему место.
Джон решил прежде всего отправиться в Раму.
Он подписал требуемую бумагу, однако позаботился предпослать ей полное описание кораблекрушения "Юноны" и составил его так, чтобы, в случае если заминдар будет предъявлять документ чиновнику в Раму, тот должен будет понять, что члены команды уцелели и нуждаются в помощи.
События подтвердили, что Джон был прав, остерегаясь заминдара, так как на следующий день негодяй, вместо того чтобы предоставить моряку обещанную возможность уехать, сам отправился в Раму, взяв с собой документ, чтобы предъявить его фугедару.
Тот, увидев, что речь идет о людях с потерпевшего крушение английского судна, отдал документ лейтенанту Тауэрсу, командовавшему отрядом в Раму; лейтенант Тауэре, призвав заминдара, расспросил его и, заметив недоговоренность в его ответах, тотчас же послал Маккею лодку, эскорт, провизию и деньги.
Кроме того, он дал начальнику эскорта письмо для Джона Маккея, который, не видя заминдара в деревне, сильно забеспокоился.
Двадцать второго вечером, видя, что обещанной лодки нет, и слыша каждый раз, когда он приходит к заминдару, что того нет дома, Джон решил, не считаясь с риском, отправиться на следующий день в Раму.
Чтобы запасы продовольствия, которые нужно было сделать для этого, не выдали Джона, каждый из его спутников сберег часть своего ужина и отложил ее про запас; после чего второй помощник лег спать рядом с собранной провизией.
На следующее утро он должен был отправиться в дорогу.
Однако он не успел заснуть, как в дверь к нему постучали: явился посланный за ним эскорт и прибыла лодка.
На следующее утро Маккея и его товарищей повезли из деревни в Раму, и в полдень они прибыли туда.
Лейтенант Тауэре находился на берегу реки, ожидая потерпевших кораблекрушение; он тотчас же повел их к себе домой.
Госпожа Бремнер расположилась в отдельной комнате, а всех остальных Тауэре разместил по всему дому.
Три дня они не хотели думать ни о чем другом, кроме как о восстановлении своих сил, и в течение этих дней, как рассказывает Джон Маккей, лейтенант лично заботился о них, был их хирургом и даже поваром.
Двадцать шестого их всех посадили в две шлюпки и 28-го доставили в Читтагонг, где начальствовал лейтенант Прайс.
В Читтагонге их приняли так же радушно, как и в Раму, и Прайс делал для них то же, что Тауэре.
После однодневного отдыха, в котором он очень нуждался, Джон Маккей явился к судье округа Илламабада г-ну Томсону и дал ему показания.
Тот сразу же отправил отряд для охраны севшего на мель корабля, чтобы положить конец продолжающемуся разграблению злосчастного судна.
Затем был составлен точный отчет обо всем происшедшем; его подписали г-жа Бремнер - вдова капитана, Джон Маккей - второй помощник капитана, и Томас Джонсон - канонир.
Этот отчет был отослан в Мадрас судовладельцам.
Через неделю, почувствовав, что силы к нему вернулись, Джон Маккей отправился в дорогу, чтобы вернуться к тому месту, куда море выбросило "Юнону", и спасти то, что на ней еще оставалось.
Это происходило 8 августа.
Он отплыл в шлюпке, захватив с собой плотников и весь необходимый инструмент.
Двенадцатого августа он прибыл в Раму и остановился отдохнуть у лейтенанта Тауэрса, а 14-го продолжил свой путь, воспользовавшись паланкином; 17-го он добрался до бухты, где сел на мель корабль (с тех пор ее стали называть бухтой "Юноны").
На берегу были построены два шалаша, и на следующий день все дерево было уложено там в штабеля.
После этого был разожжен костер и с помощью огня добыто из старого каркаса то единственное, что имело еще в нем ценность, - металл.
В начале ноября капитан Галловей привел свой корабль "Реставрация" в бухту; его прислали из Калькутты за металлом и деревом.
Двадцать пятого ноября все было погружено, и в тот же день "Реставрация", забрав с собой Джона Маккея, подняла паруса и отправилась в Калькутту, куда и прибыла благополучно 12 декабря 1795 года.
А теперь, если читателю угодно знать, что случилось в дальнейшем с главными участниками этой страшной катастрофы, расскажем ему об этом.
Джон Маккей, полностью оправившийся после кораблекрушения, в начале 1796 года был назначен капитаном одного из судов Ост-Индской компании, и это судно, посланное в Европу, прибыло туда в августе 1796 года.
Госпожа Бремнер, восстановив силы и здоровье, вскоре стала еще красивее и привлекательнее, чем она была прежде, и удачно вышла замуж.
Наконец, юнга, так сильно боявшийся тигров и имевший еще больше оснований точно так же бояться моря, остался в Читтагонге; там он прожил всю жизнь до самой смерти, честно занимаясь ремеслом торговца, продающего свой товар вразнос; нет сомнения, что он избрал это занятие в память о тех португальских торговцах, которые так хорошо его приняли в тот вечер, когда индусы бросили Джона Маккея и его самого на произвол судьбы.