"Напишите, конечно, напишите, - сказал мой хозяин, пододвигая ей перо и чернильницу. - Кто посмеет оттянуть хотя бы на минуту священное свидание дочери с отцом, полагавших, что они разлучены навеки? Пишите, я первый прошу вас об этом. Не теряйте ни минуты. Как должен страдать в эту минуту несчастный ваш отец!"
Тем временем девушка настрочила записку хорошеньким бисерным почерком и, подписавшись, спросила адрес нашего дома.
"Паромная улица, дом тридцать один", - пояснил я.
"Паромная улица, дом тридцать один!" - повторила она.
И - хлоп! - чернильница опрокинулась на простыню. Помолчав, девушка заметила с грустью:
"Верно, само Провидение привело меня сюда".
"Провидение или не Провидение тому виной, а потребуется целая прорва щавелевой кислоты, чтобы вывести это пятно", - пробормотал я.
Господин Эжен казался озадаченным.
"Я вижу, вы удивлены, - проговорила она. - Но, узнав мою историю, вы поймете, почему такое впечатление произвел на меня адрес, названный вашим слугой".
И она вручила ему письмо для своего отца.
"Кантийон, отнеси это письмо".
Я бросаю взгляд на адрес: улица Фоссе-Сен-Виктор.
"Конец не близкий", - говорю.
"Не важно, найми кабриолет и возвращайся обратно через полчаса".
В два счета я выбежал на улицу; мимо проезжал кабриолет, и я вскочил в него.
"Сто су, приятель, чтобы отвезти меня на улицу Фоссе-Сен-Виктор и вернуться обратно!"
Хотелось бы мне самому хоть изредка иметь таких щедрых седоков...
Останавливаемся у невзрачного дома. Стучу, стучу, наконец привратница, брюзжа, отворяет дверь.
"Брюзжи себе, - бормочу я и спрашиваю: - На каком этаже живет господин Дюмон?"
"Боже мой, уж не с вестями ли вы от его дочки?"
"Да, и с отличными", - отвечаю я.
"На шестом этаже, в конце лестницы".
Я поднимаюсь, перескакиваю через две ступеньки; одна дверь приоткрыта; смотрю и вижу старика военного, который безмолвно плачет, целуя какое-то письмо, и заряжает при этом пистолеты. "Должно быть, отец девушки, - думаю, - или я очень ошибаюсь".
Толкаю дверь.
"Я приехал к вам от мадемуазель Мари", - говорю ему.
Он оборачивается, становится бледным как мертвец и переспрашивает:
"От моей дочери?"
"Да, от мадемуазель Мари, вашей дочери. Ведь вы господин Дюмон и были капитаном при том самом?"
Он утвердительно кивает.
"Вот, возьмите письмо от мадемуазель Мари".
Он берет письмо. Скажу, не преувеличивая, сударь, что волосы дыбом стояли у него на голове, а воды у него лилось со лба не меньше, чем из глаз.
"Она жива! - воскликнул он. - И спас ее твой хозяин. Сию минуту, сию же минуту вези меня к ней! Вот возьми, мой друг, возьми!"
Он шарит в ящике небольшого секретера, вынимает оттуда три или четыре пятифранковые монеты, которые словно играли там в прятки, и сует их мне в руку. Я беру деньги, чтобы не обижать его. Осматриваю помещение и думаю: "Не больно ты богат". Поворачиваюсь на каблуках, кладу все двадцать франков позади бюста того самого и говорю отставному военному:
"Благодарю, капитан".
"Ты готов?"
"Жду только вас".
Тут он ринулся вниз по лестнице, да так быстро, как если бы съезжал по перилам.
Я кричу ему:
"Послушайте, послушайте, служивый, на вашей витой лестнице ни черта не видно!"
Какое там! Он был уже внизу. Ладно. Сидим мы в кабриолете, и я говорю ему:
"Не сочтите за нескромность, капитан, но позвольте вас спросить, что вы собирались делать с заряженными пистолетами?"
Он отвечает, сдвинув брови:
"Один пистолет предназначен некоему негодяю, которого может простить Бог, но которого я простить не могу. ("Понятно, - говорю я сам себе, - он имеет в виду отца ребенка".) А другой - мне".
"Хорошо, что все обошлось иначе", - замечаю я.
"Дело еще не кончено, - говорит он. - Но скажи мне, каким образом твой хозяин, этот превосходный молодой человек, спас мою несчастную Мари?"
Тут я все рассказал ему. Слушая меня, он рыдал как ребенок... Сердце разрывалось на части при виде того, как плачет старый солдат; кучер и тот сказал ему:
"Сударь, как это ни глупо, а слезы застилают мне глаза, и я с трудом правлю лошадью. Если бы бедное животное не было умнее нас троих, оно прямиком отвезло бы нас в морг".
"В морг! - воскликнул капитан, вздрогнув. - В морг! Подумать только, что я не чаял найти мою несчастную Мари, мою любимую дочь в ином месте; я уже представлял себе ее, бездыханную, на черном и мокром мраморе! О, скажи мне его имя, имя твоего хозяина: мне хочется благословить его и поместить в своем сердце рядом с другим дорогим мне именем".
"С именем того, чей бюст стоит у вас в комнате, не так ли?"
"О, Мари! Ведь правда, что она вне опасности? Врач отвечает за ее жизнь?"
"Не говорите мне об этом враче: это редкостный олух!"
"Как? Разве состояние моей дочери внушает опасение?"
"Да нет же, нет! Опасение относится ко мне, к моему носу".
Пока мы беседовали, экипаж катил себе по улицам, и вдруг возница крикнул:
"Приехали!"
"Помогите мне, друг мой, - попросил капитан, - ноги что-то не слушаются меня. Где живет твой хозяин?"
"Вот тут, на третьем этаже, там, где горит свет и какая-то тень виднеется за занавеской".
"Идем же, идем!"
Несчастный человек! Он был белее полотна. Я взял старика под руку и почувствовал, как сильно бьется его сердце.
"А что, если я найду ее бездыханной?" - проговорил он, глядя на меня безумным взглядом.
В тот же миг двумя этажами выше распахнулась дверь квартиры господина Эжена и мы услышали женский голос:
"Отец! Отец!"
"Это она, это ее голос!" - вскричал капитан.
И старик, который за секунду перед тем дрожал всем телом, взлетел по лестнице, словно юноша, вбежал в спальню, ни с кем не здороваясь, и, плача, бросился к кровати дочери.
"Мари, дорогое дитя, любимая девочка моя!" - твердил он.
Когда я вошел, трудно было не растрогаться, видя их в объятиях друг друга. Старик прижимался своей львиной головой с большущими усами к личику дочери, сиделка плакала, господин Эжен плакал, я тоже заплакал - словом, настоящий потоп.
Хозяин говорит сиделке и мне:
"Надо оставить их вдвоем".
Мы выходим все трое. Господин Эжен берет меня за руку и говорит:
"Постереги Альфреда де Линара - он скоро вернется с бала - и попроси его зайти ко мне".
Я занимаю наблюдательный пост на лестнице и думаю: "Ну, приятель, ты за все получишь сполна".
По прошествии четверти часа слышу "Траля-ля, траля-ля!". Это он, напевая, поднимается по лестнице. Я вежливо обращаюсь к нему:
"Хоть сейчас и не время, но господин Эжен желает сказать вам пару слов".
"Разве он не может подождать до завтра?" - возражает он насмешливо.
"Видно, не может, раз он просит вас зайти немедленно".
"Хорошо. Где он?"
"Я здесь, - говорит господин Эжен, услышавший наш разговор. - Не будете ли вы так добры, сударь, войти в эту комнату?"
И он указывает на дверь комнаты, где находится мадемуазель Мари. Я ничего не мог понять.
Отворяю дверь. Капитан направляется в соседнюю комнату, делая мне знак не вводить гостя, пока он не спрячется. Как только старик скрылся, я говорю:
"Входите, господа".
Мой хозяин вталкивает господина Альфреда в спальню, меня вытаскивает оттуда, затворяет дверь, и мы с ним остаемся в коридоре. Я слышу дрожащий голос: "Альфред!" - и другой удивленный голос, вопрошающий: "Как, Мари, вы здесь?"
"Господин Альфред - отец ребенка?" - спрашиваю я у хозяина.
"Да, - отвечает он. - Давай постоим здесь и послушаем".
Сначала до нас доносился только голос мадемуазель Мари, которая, казалось, о чем-то просила господина Альфреда. Это продолжалось довольно долго. В конце концов мы услышали мужской голос.
"Нет, Мари, - говорил он, - это невозможно. Вы с ума сошли. Я не властен жениться по своей воле: я завишу от своей семьи, а она не потерпела бы этого брака. Но я богат, и если деньги..."
При этих словах в комнате началось что-то невообразимое. Капитан даже не дал себе труда отворить дверь комнатки, где он прятался, а высадил ее ударом ноги. Мадемуазель Мари вскрикнула, капитан выругался, да так громко, что стены чуть не потрескались.
"Идем", - сказал мне хозяин.
Мы подоспели вовремя.
Капитан Дюмон повалил господина Альфреда и придавив его коленом, собирался свернуть ему голову, словно какому-нибудь цыпленку. Мой хозяин разнял их.
Господин Альфред встал на ноги: бледный, глаза его были неподвижны, зубы крепко сжаты. Он не удостоил ни одним взглядом мадемуазель Мари, по-прежнему лежавшую без чувств, а подошел к моему хозяину, который ожидал его, скрестив на груди руки.
"Эжен, - сказал он, - я не знал, что у вас не квартира, а разбойничий притон. Теперь я приду к вам не иначе как с пистолетом в каждой руке, слышите?"
"Именно так я и надеюсь вас видеть, - ответил мой хозяин, - ведь если вы явитесь иным образом, я тут же попрошу вас удалиться".
"Капитан, - обратился господин Альфред к отцу Мари, - не забудьте, что я также и ваш должник".
"И этот долг вы немедленно уплатите мне, - сказал капитан, - ибо я вас от него не освобождаю".
"Пусть будет по-вашему".
"Уже начинается рассвет, - заметил господин Дюмон. - Ступайте за оружием".
"У меня имеются и шпаги и пистолеты", - заметил мой хозяин.
"В таком случае, прикажите снести их в карету", - сказал капитан.
"Встретимся через час в Булонском лесу, у ворот Майо", - сказал Альфред.
"Да, ровно через час, - ответили вместе мой хозяин и капитан. - Ступайте за вашими секундантами".
Господин Альфред вышел.
Капитан склонился над кроватью дочери. Господин Эжен хотел было позвать сиделку, чтобы привести в чувство мадемуазель Мари.
"Нет, нет, - воскликнул отец, - пусть лучше она ничего не знает! Мари, мое дорогое дитя, прощай! Если я буду убит, вы отомстите за меня, не так ли, господин Эжен? И не покинете сиротки?"
"Клянусь в этом перед лицом вашей дочери, - ответил мой хозяин, бросаясь в объятия несчастного отца. - Кантийон, сходи за фиакром".
"Слушаюсь, сударь. А я поеду с вами?"
"Да, поедешь".
Еще раз поцеловав дочь, капитан позвал сиделку.
"Прошу вас, приведите ее в чувство, а если она спросит, где я, скажите, что я скоро вернусь. А теперь едемте, мой юный друг".
И оба прошли в кабинет господина Эжена. Когда я вернулся с фиакром, они ждали меня внизу. Капитан засунул пистолеты к себе в карманы, господин Эжен нес под плащом шпаги.
"Кучер, в Булонский лес!"
"Если меня убьют, - сказал капитан, - передайте это обручальное кольцо моей несчастной Мари: оно принадлежало ее матери, достойнейшей женщине, которая сейчас подле Господа Бога, а если это не так - значит, и на том свете не больше справедливости, чем на земле. Распорядитесь, кроме того, мой юный друг, чтобы меня похоронили при шпаге и с моим орденским крестом. У меня нет друзей, кроме вас, нет родственников, кроме дочери. Таким образом, за моим гробом пойдете только вы двое - больше никого не будет".
"Зачем такие мрачные мысли, капитан? Они не к лицу старому солдату".
Капитан грустно улыбнулся:
"Жизнь плохо сложилась для меня после тысяча восемьсот пятнадцатого года, господин Эжен. А раз вы обещали оберегать мою дочь, я спокоен - для нее лучше иметь молодого и богатого покровителя, чем старого и нищего отца".
Капитан умолк, господин Эжен не посмел ему возражать, и старик ничего больше не сказал до самого места дуэли.
Какой-то кабриолет следовал за нами. Когда он остановился, из него вышел господин Альфред в сопровождении двух секундантов.
Один из них приблизился к нам.
"Какое оружие выбрал капитан?"
"Пистолеты", - ответил старик.
"Оставайся в фиакре, жди меня и охраняй шпаги", - сказал мой хозяин.
И тут же все пятеро углубились в лес.
Не прошло и десяти минут, как раздались два пистолетных выстрела. Я подскочил на месте, словно не ожидал этого. Все было кончено для одного из противников, ибо в последующие десять минут выстрелы не возобновились.
Я забился в глубь фиакра, не осмеливаясь выглянуть из него. Внезапно открылась дверца.
"Кантийон, где шпаги?" - спросил меня хозяин.
Я подал ему оружие. Он протянул руку: на его пальце блеснуло кольцо капитана.
"А... а что... отец мадемуазель Мари?" - пробормотал я.
"Убит!"
"Так значит, эти шпаги..."
"... для меня".
"Во имя Неба, позвольте мне сопровождать вас".
"Идем, если хочешь".
Я выскочил из фиакра. Сердце у меня так сжалось от страха, что стало меньше горчичного зерна, а сам я дрожал всем телом. Хозяин мой вошел в лес, я последовал за ним.
Едва мы сделали десять шагов, как я увидел господина Альфреда: он стоял со своими секундантами и что-то говорил им, смеясь.
"Осторожнее!" - крикнул хозяин, толкнув меня в бок.
Я отскочил назад. В самом деле, я чуть было не наступил на тело капитана.
Господин Эжен бросил быстрый взгляд на труп и, подойдя к своему противнику и его секундантам, положил обе шпаги на землю.
"Проверьте, господа, - сказал он, - одинаковой ли они длины".
"Стало быть, вы не желаете откладывать поединок на завтра?" - спросил один из секундантов.
"Это невозможно!"
"Будьте покойны, друзья, - промолвил господин Альфред, - я нисколько не устал, но охотно выпил бы стакан воды".
"Кантийон, сходи за водой для господина Альфреда", - приказал мне хозяин...
Мне до смерти не хотелось уходить в такую минуту, но господин Эжен повелительно махнул рукой, и я направился к ресторану, что стоит у входа в лес, - мы были от него в каких-нибудь ста шагах. Я мигом вернулся назад и подал стакан господину Альфреду, говоря про себя: "Держи и чтоб ты этой водой отравился!" Он взял стакан, рука у него не дрожала, но я заметил, когда он мне вернул пустой стакан, что на нем остались зазубрины, так сильно он прикусил его край.
Бросив через плечо стакан, я подошел к хозяину и увидел, что за время моего отсутствия он успел подготовиться к поединку. На нем остались лишь панталоны и рубашка, рукава которой он засучил выше локтя.
"Вы ничего не желаете наказать мне?" - спросил я, приближаясь к нему.
"Нет, - ответил он. - У меня нет ни отца, ни матери. В случае моей смерти... - карандашом он написал несколько слов на клочке бумаги, - ты отдашь эту записку Мари..."
Он опять взглянул на бездыханное тело капитана и, направляясь к своему противнику, проговорил:
"Ну что ж, приступим, господа".
"Но у вас нет секундантов", - возразил господин Альфред.
"Вы уступите мне одного из своих".
"Эрнест, перейдите на сторону господина Эжена".
Один из секундантов приблизился к моему хозяину, другой взял оружие, поставил противников в четырех шагах друг от друга, вложил им в руки эфесы шпаг, скрестил клинки и отошел в сторону со словами:
"Начинайте, господа".
В тот же миг противники шагнули вперед, и клинки их сошлись у самых рукояток.
"Отойдите назад", - сказал мой хозяин.
"Не в моих правилах отступать", - ответил господин Альфред.
"Хорошо".
Господин Эжен шагнул назад и встал в оборонительную позицию.
Я пережил страшные десять минут. Шпаги вились точно два играющих ужа - одна возле другой. Лишь господин Альфред наносил удары, а мой хозяин, следя глазами за его шпагой, парировал их с таким спокойствием, словно находился в фехтовальном зале. Я не помнил себя от гнева! Будь здесь слуга господина Альфреда, я задушил бы его.
Дуэль продолжалась. Господин Альфред зло посмеивался; мой хозяин был спокоен и холоден.
"Ага!" - вскричал господин Альфред.
Он ранил моего хозяина в руку: потекла кровь.
"Пустяки, - возразил господин Эжен, - продолжим".
Пот лил с меня в три ручья.
Секунданты приблизились. Господин Эжен махнул им рукой, чтобы они отошли. Его противник воспользовался этим и сделал выпад; мой хозяин слишком поздно прибегнул к защите, и теперь кровь брызнула из его бедра. Я сел на траву: ноги не держали меня.
Господин Эжен был все так же спокоен и холоден; однако губы его раздвинулись, и видно было, что он крепко сжал зубы. Пот крупными каплями стекал со лба его противника: он явно терял силу.
Мой хозяин шагнул вперед - господин Альфред отступил.
"Я полагал, что вы никогда не отступаете", - заметил господин Эжен.
Господин Альфред сделал ложный выпад; господин Эжен парировал его удар с такой силой, что шпага противника взметнулась вверх, словно он отдавал честь. На мгновение грудь его осталась открытой, и клинок моего хозяина вошел в нее по самую рукоятку.
Господин Альфред вытянул вперед руки, выпустил оружие и продолжал стоять, словно проткнувшая его насквозь шпага удерживала его на ногах.
Господин Эжен вытащил свою шпагу, и его недруг рухнул на землю.
"Вел ли я себя как человек чести?" - спросил мой хозяин у секундантов.
Они кивнули и приблизились к господину Альфреду.
Хозяин подошел ко мне.
"Поезжай в Париж и привези ко мне нотариуса; надо, чтобы он был там, когда я вернусь домой".
"Если вы думаете, что господин Альфред еще способен составить завещание, - сказал я, - то напрасно утруждаете себя: он извивается, как угорь, и изо рта у него хлещет кровь, а это дурной признак".
"Дело не в этом", - ответил он.
- Для чего же ему потребовался нотариус? - спросил я, прерывая Кантийона.
- А для того, чтобы жениться на девушке, - ответил он, - и признать ее ребенка...
- И господин Эжен сделал это?
- Сделал, сударь, и не колеблясь. А потом он сказал мне: "Кантийон, мы с женой скоро отправимся путешествовать. Я очень бы хотел, чтобы ты оставался у меня, но, видишь ли, Мари было бы тяжело видеть тебя. Вот тебе тысяча франков. Кроме того, я дарю тебе кабриолет и лошадь. Поступи с ними как тебе заблагорассудится. А если ты будешь нуждаться в помощи, обещай, что обратишься только ко мне - ни к кому другому".
И так как у меня было все необходимое, чтобы завести собственное дело, я стал возить седоков.
Вот моя история, хозяин. Куда теперь поедем?
- Ко мне домой: я закончу визиты в другой день.
Я вернулся к себе и записал историю Кантийона - точно такой, как он мне ее рассказал.