Слабо повиливая хвостом, Чак привел его к комнате Агнешки и, привстав на задних лапах, осторожно поскреб по дверной коробке.
- Агнешка! - Болен постучал костяшками пальцев. - У тебя все хорошо?
Послышались легкие неторопливые шаги. Дверь отворилась.
Агнешка была небольшого роста, белокурая, с длинными, чуть завивающимися локонами. На этом различия у них с братом заканчивались. В остальном между ними наблюдалось поразительное сходство, и самое невероятное, что у обоих горела маленькой коричневой точкой родинка над правым уголком рта.
- Ты вернулся. Ты жив! - Агнешка уткнулась в грудь Болену, обхватив за шею. - Больше так не делай! Обещай мне больше так не делать! В ту ночь, когда ты остался у Анжелы, я чуть с ума не сошла. Подумала: ну все, не сдается, значит, его подкараулят в темном переулке.
- Нет, что ты, бедная моя сестренка, я им нужен живым. Если я погибну раньше срока, Валук может не получить наше имущество.
- А может и получить, если суд решит, что он не имеет никакого отношения к этому… Я все теперь знаю. Целую неделю изучаю правила Божьего суда! Вот!
- Какая ты теперь у меня вумная! - Болен нарочно добавил к слову букву "в". Именно так они говорили в детстве.
- Не дразнись. Я очень боюсь, Болен. Черт с ним, с этим имуществом! Лишь бы ты остался живой! Знаешь, я сегодня ходила к колдунье.
- Тьфу на тебя, Агнешка. Зачем тебе это?
- А затем. Она обещала меня научить одному проклятию, которое действует на семь колен вверх и на тринадцать вниз.
- Ты сходишь с ума, дорогая сестренка! Прошу тебя, не ходи больше с такими просьбами. Я за тобой раньше такого не замечал.
Болен взял сестру за плечи и отодвинул от себя, пытаясь заглянуть в глаза. Агнешка быстро замотала головой, отводя взгляд. Болен легонько встряхнул ее:
- Агнешка, милая! Все будет хорошо. Я тебе обещаю.
- Как ты можешь давать обещания, если знаешь, что не сдержишь их? Как?
- Послушай меня. Конечно, мне не устоять против Валука. Не продержаться даже одной минуты. Но мир ведь не без отважных людей. Я обязательно найду того, кто выйдет постоять за мою честь.
- Во всем Смоленске, бедный мой Болен, нет лучшего воина, чем Станислав Валук. И угораздило же тебя попасть в сети именно к его чертовой дочке!
- К его или к чертовой?
- Не время шутить, пан Новак!
- Больше не буду. Я должен тебе сказать, м-м… Ты ведь знаешь, что произошло с Блезом Зиновитским?
- Если честно, я даже порадовалась. Нельзя так говорить. Но не осуждай. А при чем здесь изнасилованный козлом изувер?
- Я, кажется, знаком, нет-нет, почти знаком с тем, кто это сделал.
- Брат, ты здоров? Что значит: почти знаком?
- Я разговаривал с ним сегодня. Я не видел его, поскольку он стоял у меня за спиной, да еще в кромешной темноте. Но сердце подсказывает мне, что я нашел нужного человека.
- Господи! - Агнешка поднесла ладонь к горячему лбу брата. - Ну, немудрено. Ты весь горишь.
- Теперь ты шутишь надо мной. Я похож на выжившего из ума?
- Когда человек переживает то, что пережил ты, ему и не такое может померещиться. Хотя все это ужасно горько!
Агнешка уронила руки.
- Клянусь, я не призрак видел. Еще шесть дней назад я побежал за высоким человеком в одежде православного монаха. Но потерял его из виду. В ту же ночь я пришел к Анжеле. Мы не сразу оказались в ее спальне, вначале мы немного поговорили, стоя по разные стороны ворот.
- Не понимаю, какая связь между монахом и твоей возлюбленной? - Агнешка грустно смотрела на бледное лицо брата.
- Очень простая. Сегодня, когда я сидел на стволе рухнувшего пару дней назад вяза, у меня за спиной раздался голос человека, который спросил, зачем я его преследовал. Э-эх. Вижу, ты смотришь на меня, как на чокнутого. Но правда, Агнешка, этот голос сказал, что подслушал наш разговор с Анжелой. Да-да. Нечаянно, разумеется. А может, и специально, чтобы вникнуть во все. Так вот…
Болен тяжело дышал от нетерпения, и речь его была настолько неуклюжей, что Агнешка закрыла лицо ладонями.
- Пресвятая Дева Мария, что он такое говорит! Какой-то голос подслушал его разговор с Анжелой, а потом явился и стал из-за спины с ним разговаривать!.. Как это все понимать?!
- Я не сказал, что явился бестелесный голос, - Болен попытался взять себя в руки. - Я сказал, что слышал голос, но самого человека не видел. Он просил меня не оборачиваться. Даже смешно как-то выразился. Сейчас. А, ну вот: "сиди и не обертывайся". Агнешка, скажи, разве мог я сам придумать такое слово?
- "Не обертывайся". Конечно, не мог. Куда тебе с твоим классическим образованием, - Агнешка горько усмехнулась. - Но в том-то и дело. Тебе стали приходить голоса людей, о существовании которых ты даже не догадывался. Чей голос явится тебе в следующий раз? Потусторонний мир живет рядом с нами. Он все время начеку, и как только в сознании человека образовывается брешь, он тут как тут.
- Агнешка. Ты читаешь мне проповеди отцов-инквизиторов!
- Не думаю, что они все время ошибались. Это же так очевидно.
- Послушай же меня. Я совершенно здоров. Что, по-твоему, представители потустороннего мира сломали шеи помощникам Зиновитского, а его самого засунули в станок с голым задом и оставили на утеху возбужденному козлу?
- Это, должно быть, сделали партизаны. Не мог ведь один человек совершить такое?
- Партизаны, говоришь? Да никакие не партизаны. Город на военном положении. Всех приходящих тщательно досматривают. И потом, после таких публичных казней, народных мстителей осталось не так уж и много.
Болен подошел к стене и со всего маху шарахнул по ней кулаком.
- Вот видишь, ты не совсем в здравии.
- Думай, как хочешь.
Повисла тягостная тишина. Слышно было только, как нетерпеливый Чак стучит по двери хвостом. Агнешка села на стул в углу комнаты, тяжело опустив голову. Болен стоял возле черного ночного окна, глядя на свое отражение. В изголовье кровати чадила и потрескивала масляная лампа, отбрасывая на потолок причудливые тени и полосы дыма.
- У нас кончились деньги? - спросил Болен.
- С чего ты взял?
- Ты залила плохое масло. Посмотри, сколько дыма от него!
- Я залила то, что нашла в кладовой.
- Почему это не сделала служанка?
- Я никого не хотела пускать в свою комнату. Никто не имеет права видеть моих слез и страха, понимаешь? Все должны знать: Новаки ходят с гордо поднятой головой, им не о чем беспокоиться, они не совершали преступлений и не нажили долгов. Поэтому у меня должен быть свой угол, где никто не заметит ужаса в моих глазах.
- Прости меня, - Болен опустился на колени перед сестрой и прижался лицом к ее платью. - Я не должен был тебе всего этого рассказывать. Действительно, выглядит очень вздорно и нелепо.
- Тебе нужно больше спать! - Агнешка погладила брата по голове.
- Да-да! Ты только скажи мне перед сном, что веришь в меня! И… и пообещай сразу же уехать отсюда, если вдруг со мной что-нибудь случится.
- Куда уезжать! Я не хочу. Я останусь навсегда с тобой, что бы ни случилось. Это ведь наш родной город. Мы родились здесь. Здесь могилы наших родителей. Здесь будут когда-нибудь и наши могилы. И могилы наших детей. Все будет хорошо… Давай, я расскажу тебе сказку на ночь!
В детстве Марко-королевич пас свиней и был такой слабый мальчик, что его постоянно колотили товарищи. Однажды он набрел на прекрасного вилина ребенка и, видя, что дитя лежит на солнцепеке, перенес его в тень. Тут пришла вила и промолвила древнее заклинание. После этого приказала Марко ступать, куда тот захочет, и никто его отныне не одолеет. Королевич сковал себе огромную боевую палицу и отправился на богатырские подвиги. С тех пор он был непобедим в бою; вилы постоянно помогали ему в кровавых сечах. Сражаясь с русским царем, он воскликнул: "Вила, помоги мне!" И победил неприятельские рати. А однажды повстречался Марко-королевич с Мусой Кеседжия. После первых ударов изломалось у обоих воинское оружие; они соскочили с коней и схватились врукопашную; долго бились витязи, кровавая пена капала с них на землю, но вот Муса повалил противника и сел ему на грудь. И возопил Марко к вилам. Явилась тогда вила из облака и сказала: "Зачем жалуешься, Марко-королевич? Не я ли, бедный, тебе говорила, чтобы не начинал ссоры в воскресенье? И разве у тебя нет змия за пазухой?" В последних словах был намек на острый нож. Заслышав голос вилы, Муса взглянул на облако, откуда она вещала; а Марко выхватил нож из-за пазухи и распорол Мусу от пояса до самого горла.
А еще все вилы любят танцы, пение и музыку. Собираясь в особых местах - в лесах и горах, они водят хороводы, играют на свирелях и дудках, поют, бегают и резвятся. Морские вилы выходят при свете месяца из своих подводных жилищ, затягивают чудные песни и в легких грациозных плясках носятся по берегу или по зыбкой поверхности вод. Вилы охотно пляшут и под гусли, на которых играет пастух; они так пристрастны к танцам, что предаются им до полного изнеможения. Но смертным небезопасно смотреть на их веселые забавы, всякий, кто набредет на их хоровод или вечернее пиршество, всякий, кто расположится станом на их дивном игралище, дивном певалище, подвергается страшному мщению. Однажды Марко-королевич шел по горам мимо того места, где играли вилы. Они увидали его и пригласили состязаться с ними в танцах. Но витязь был крепок ногами и одержал уверенную победу над всеми вилами, которые, несмотря на свою воздушную природу, попадали от усталости на землю. Побежденные вилы заключили с королевичем братский союз и с той поры состояли у него на службе, помогая ему во всякой беде.
Напевы вил до того притягательны, что человек, услышав их однажды, не может наслаждаться песнями земных дев и всю жизнь томится и тоскует.
- Ну вот ты и спишь, мой маленький Болен… - Агнешка наклонилась и поцеловала брата в макушку. - Так и будем спать, стоя на коленках?
А про себя добавила: "Хоть на коленках, да лишь бы поспал. А я посижу. Ничего. Спокойных снов, малыш Болен!"
ГЛАВА 9
В конце сентября 1632 года пан Божен Войцеховский получил от главы города неожиданное назначение на пост воеводы восточной стены. "Вспомнили наконец старого служаку!" - не скрывая улыбки, произнес пан, когда к нему пришел посыльный с пакетом. Вверенный ему участок тянулся от Никольских ворот до башни Орел. Именно здесь поляки ожидали самого яростного штурма.
Хоть и не молод был пан Войцеховский, но ратное дело знал великолепно и твердо держал в руках свой страшный чекан. Зловеще звенели о камни второго яруса крепостной стены его шпоры, когда он шел от Никольских ворот до Орла. Туда и обратно - за день не один десяток раз. Оглядывал и ощупывал бойницы, проверял на прочность каждый зубец и крепеж настила в башне. Все собственноручно. Брезгливый до тошноты, помешанный на чистоте до приступов ярости, он заставил волонтеров настроить для солдат нужников чуть ли не через каждые пятнадцать метров. Как истинный шляхтич, ненавидящий все русское и особенно безжалостный к крестьянству, он принадлежал к той партии, которая боролась за "полноеочищение Смоленска от москальского духа". Войцеховский часто любил повторять слова папы Григория Девятого, произнесенные еще в 1239 году, что схизматики - это те, от кого самого Бога тошнит. Тошнило от схизматиков пана до судорог. И он мстил им за это, за вечное свое недомогание на почве лютой неприязни.
Партия пана Войцеховского победить не могла, поскольку среди польской знати большинство все же понимало - если сделать Смоленск сугубо польским, то восстаний не избежать. Поэтому пану приходилось терпеть, но он не упускал случая отомстить русским за то, что они вообще существовали. За то, что жили, рожали, пили и ели вопреки тому, что самого Бога от них тошнит.
Грозно стучал клюв чекана о красный кирпич стены, позвякивали шпоры, развевались седые кудри, словно позаимствованные у самого красивого демона. Пан Войцеховский хотел войны. Мечтал о ней. Видел в самых сладких снах, как убивает ненавистных русских схизматиков: топит в их собственной крови, душит голыми руками, расчленяет на плахе.
От зари и до зари готовился польский воевода к битве. Приказал даже соорудить рядом с воротами небольшую пристройку, чтобы отдыхать днем. Домой возвращался лишь на ночь, а точнее, на несколько часов. К нему вдруг опять вернулись молодость, задор и былая сила, когда он мог не спать сутками, а если ложился, то на три-четыре часа. Сердце его бешено колотилось от предчувствия любимого дела, душа пела от радости и предстоящего полета над полями, усеянными трупами москалей.
Он яростно сражался в успешной кампании двадцать с лишним лет тому назад и в числе первых ворвался в осажденный город. Даже когда Смоленск сдался, Войцеховский не желал останавливаться, ему хотелось перебить всех жителей до единого.
- Ах, какие были времена! - протянул воевода, сладко позевывая, и затушил свечу. - А какие еще настанут!
Еще одна ночь готова была погрузить его в мир, где сбываются сокровенные мечты и грезы; в пространство вещих сновидений.
Он даже не понял, явь это или уже нет, когда тяжелая штора чуть подалась в сторону и из-за нее вышел высокий человек в черной одежде. Пан лишь улыбнулся и попытался поприветствовать непонятное явление. И вдруг толстая веревка едва не разорвала рот, впившись в губы.
- Тихо, пан. Орать будешь, язык вырежу.
Проснувшийся Войцеховский неистово замычал и бешено замотал головой.
- Тих, говорю. Вот так, полежи смирно!
- Савв, можно мне? Вот он, чекан-то его!
Тиша поднял тяжелое оружие и покрутил в свете луны.
- М-х. Ладно.
Савва отвернулся, продолжая натягивать концы веревки.
- Слышь, пан, убивать мы тебя не будем. Сам помрешь, а перед смертушкой поразмыслишь кой о чем. Давай ужо, Тишка!
Тиша взял чекан в обе руки, замахнулся коротко, так, чтобы ударить не сразу насмерть, и ахнул. Под нательной рубахой воеводы треснули ребра. Войцеховский захрипел, безвольно сползая на подушках. Попытался поднять голову; от этого жилы на шее вздулись до невероятных размеров.
- Лежи, пан. А мы пойдем по-тихому.
Савва наклонился к пану и бегло кинул тому крест на лоб.
- Савв, а чекан хорош. Я возьму.
- Чекан возьми, а мародерствовать не дам.
- Да я и сам не хотел. Только вот мати пару монет возьму.
- Я те возьму, дурья тыква.
- Чего ты, Савв?
- А сам не разумеешь, "чаво"? По этим монетам тебя искать-то и начнут. Как мати твоя объяснит приставам, где она их взяла?
- А-а, понял.
- Вот и понял он, тетерев безмозглый.
- А венгерку?
- Оставь. Чаво ты с ей делать будешь? Пошли ужо!
Савва незаметно для Тиши сунул за пазуху кошель пана и, отодвинув штору, распахнул окно. В небе стояла полная луна, окруженная со всех сторон мириадами низких, ярко светящихся звезд.
- Благодать-то, Господи, - сказал Савва и перемахнул через подоконник.
Воеводу Войцеховского хватились к обеду следующего дня, когда стало ясно, что стряслось что-то из ряда вон. Побежали к нему домой.
Пан лежал на полу, белый, как саван; седая грива разметалась по сторонам, открывая розоватые проплешины; черты лица заострились, из провалившихся потемневших глазниц тянулись длинные борозды от слез; в груди булькало и отчаянно скрипело, вокруг порванного рта запеклась кровь. Понять его речь не представлялось возможным. Только одно удалось расслышать - про какого-то черного высокого человека. Но и этого было достаточно.
- Савв, ты куда собираешься? - Тиша сидел на лавке возле печи и довязывал лапти.
- На кудыкину гору. Все тебе знать надо!
- Савв, да сдался тебе энтот пан молодой! Ты вон глянь лучше на Феодору! Чего мы ей справили! Феодора! - позвал Тиша.
Из-за печи, где обычно в русских избах располагается женский закуток, или, как его еще называют, "бабий угол", вышла девушка, одетая в ладный льняной сарафан, перехваченный в талии расшитым кушачком.
- А с чего ты решил, что ее Феодорой зовут? Девка-то вроде как онемела еще до нашего появления?
- Так у нас в деревне всех немых и глухих баб феодорами кличут.
- Эк-х. А мужиков таких как жо?
- Кузями. Ну, ты лучше на обнову посмотри! Ишь ведь, ладно-то как!
- Ишь ты, краса-то! - Савва одобрительно покивал.
Но потом, словно ошпаренный, вскричал:
- Где взял, Тишка, ялда лосячья?
- Так я это… - Тиша попятился. - Ей ведь вона ходить-то не в чем. Я вот еще и лапоточки для нее вяжу. Глядишь, и заговорит девка.
- Заговорит. Куды ей деваться! Правда, Феодорушка?
Но девушка опрометью бросилась за печь, испугавшись его голоса.
- Вот взялись вы оба на мою голову! - Савва тряхнул волосами и уставился на икону. - Стащил, значится, где-то сарафан?
- Да на ярмарке. Я потихоньку, Савв. Ну чего, правда, девке-то в тряпье ходить!
- И то верно. Ну, стащил, и ладно. Но теперича - все! Запрещаю.
- Так я и не собирался, - взбодрился Тиша. - Сапожки сафьяны присмотрел. Да брать не стал, решил, сам лапоточки свяжу. Обмотки-то есть. Глядишь, пока не замерзнет девка.
- Сапожки сафьяны?! Ух, лихоимец лешачий! - Савва аж привстал на месте.
- Да говорю ж, не стал брать. А вот мог бы.
- Ели сегодня?
- Да. Каша вон и тебе на печи, горячая еще. Будешь, Савв?
- Давай, пожамкаю немного. Ну, ты это, понял, Тиш? Из дома не высовываться боле. Опасно там сейчас. Кругом солдаты и приставы. Людей будто всех повымело. Выйдешь, сразу заметным будешь, точно перст. Мне бы вас переправить за стену как-то.
- Феодору давай переправляй, а меня не надо. Я с тобой останусь.
- А она куда одна пойдет? Ты подумал? Девка не говорит совсем ничего. Вот ведь нелюди! Кто их таких на свет рожает только? Беда мне одна с вами!
- А неужель, ежли б меня не было, ты бы Феодору тама оставил? Да ни в жисть не поверю!
- Ну… - Савва глубоко вздохнул и понял, что ответить нечего.
- Так что ты нас во всем не вини. А мы тебе еще ой как сгодиться можем.
- Да, по пану ты хорошо стукнул! Отлегло трохи за батю-то?
- Вроде и полегче становится. Все ж нет теперь на душе такого, что кругом одни людоеды! И на них наказанье приходит.
- Приходит. А куды ж ему деваться-то?
- Савв, а ты мне не дорассказал про себя, помнишь? Мы еще там остановились, где тебя отец Паисий из реки вытащил.
- Хм, - Савва улыбнулся. - Помнишь, значит!
- Да как не помнить, - Тиша нетерпеливо заерзал на лавке. - Мне даже снилось однажды, как ты с волком борешься. А я вот волков только издали видел. Как-то раз мужик один из соседней деревни поймал сразу двоих, волка и волчицу. Привез в мешках, построил для них загородку. Вот мы и ходили посмотреть. Интересные они твари. Недаром же говорят: волка ноги кормят. Они все время, пока мы на них пялились, ходили друг за другом кругами. Так ни разу и не присели. Поначалу-то страшновато, конечно, но потом, когда присмотришься, так даже жалко их становится.
- Волка пожалел! Они тебе, парень, в лесу такую жалость устроят, что забудешь, с какой стороны у тебя ноги растут.
- С какого места - ты хотел сказать?