Как бы то ни было, медлить было нельзя. Я выдернул Доспехи из земли и метнулся вперед. Проход оказался короче, чем я думал. Мне удалось почти мгновенно выскочить из раскопа и завернуть за насыпь. Там я стал недосягаем для наблюдателя.
Я хотел облачиться в Доспехи, но не успел, потому что увидел точку. Маленькую, красную, от лазерного целеуказателя.
Я мгновенно понял, что она означает и какая судьба уготована мне в ближайший миг, если буду торчать на месте как столб. Проклятый наблюдатель не собирался терять меня из виду. Он сразу ринулся в обход, не производя ни малейшего шума. Он был опытен, собака. Я мог бы решить, что это опять засадный древолаз, но такая догадка граничила с помешательством. В лесу опаснее всего человек. Мне не посчастливилось с оным встретиться, и теперь он меня выцеливал.
Я понесся, виляя среди деревьев. Красное пятно скользило передо мной, то появляясь, то исчезая, заслоненное очередным стволом. Здесь, на пороге смерти, я понял, что нужно невидимому стрелку - Доспехи. Это было озарение, и оно направило мои ноги по единственно верному пути - к Луже. И еще я понял, что просто так подобные предметы столь тщательно не прячут. Сон кое-что подсказал мне. Колдуны с ледяного острова дали жестоким варягам волшебные латы, чья суть заключалась в побуждении к действию. Непобедимость носящего их вождя происходила из его неукротимой кровожадности. Я попал под их влияние, но не смог управиться со своей одержимостью, как это сделал князь Юрий. Он же, когда Доспехи попали на Русь, воспротивился искушению стать покорителем вселенной. Я бы тоже мог совершить очистительный поход по городам России, где еврейские демоны корчились бы в огне, как священные жертвы нового порядка и возрождения, но не хотел. Я не был арийцем.
Красное пятно вновь исчезло, когда я подбежал к Луже. Теперь я находился на открытом пространстве, ничем не защищенный от лазерного луча, и знал, где пятно - на мне. Я бросил Доспехи в Лужу. Громко всплеснула вода, обдав меня брызгами. Латы канули в бездну. Пусть червь борется за превосходство своей расы и чистоту червей-альбиносов в подземном мире. Я усмехнулся и повернулся лицом к стрелку, готовый принять пулю. Красное пятно переползло с бедра на живот, оттуда на грудь. Я зажмурился. Умирать стало страшно, но я сделал усилие и открыл глаза. Пятно еще сидело напротив сердца. И вдруг погасло. Без Доспехов я стал не нужен.
Из леса выскочили "светлые братья" в цветастых камуфляжах, скрутили мне руки и повлекли за собой. Я не сопротивлялся.
На дороге стояли три "геленвагена". У машин меня поджидал помятый Боря, явившийся сюда не по своей воле. Поодаль возвышался стрелок в маскировочном балахоне. За спиной висела обмотанная тряпьем винтовка, похожая на толстую замшелую ветку. Украшенная зеленым мочалом чадра была откинута, и я узнал Богунова. Он курил, равнодушно глядя на меня.
Я втиснулся на заднее сиденье между парой крепких "братьев", и наш кортеж тронулся.
18
Я сидел в кресле, сложив у подбородка начавшие заживать пальцы. Почему-то казалось, что на мне наручники. Кандалов "светлые братья" не надевали, но чувство такое было. В кресле напротив помещался Володя Рерих, последний из отряда юных следопутов. Славный товарищ по детским играм и большой друг Рыжего. Кроме того, номенклатурная единица высшего звена "Светлого братства". Наши пути снова пересеклись. Похоже, надолго. Я теперь тоже стал принадлежать к "братству" на правах научного консультанта. Угроза смерти миновала, но от свободы не осталось и следа. Мы пили коньяк в особняке покойного Стаценко. Разместившийся в нем Рерих вызвал меня для обстоятельного разговора.
- Пухлого нам взять не удалось, - печально сообщил он.
Когда я немного пообтерся в "братстве", то начал понемногу вникать в расстановку сил. Эмигрировав на историческую родину, Володя вступил в ряды Светлого ордена, не последней причиной чему послужили наши трофейные экспедиции. С его знаниями он мог принести больше пользы в России, куда и вернулся по настоянию наследников идей Гиммлера и Розенберга. Именно Рериху пришла в голову идея задействовать Рыжего для розысков строптивого археолога в синявинских лесах. Я был нужен "Светлому братству" не только из-за Доспехов Чистоты. Им требовались компетентные люди, способные руководить. Если бы я в свое время принял предложение Остапа Прохоровича, мне бы не пришлось проходить все круги ада, теряя родственников и друзей. Правда, после всего происшедшего ни о какой руководящей работе не могло быть и речи. Но я все еще был востребован. Поэтому и оставался жив.
- Пухлый в лесу как у себя дома, - заметил я, пригубив из бокала золотисто-янтарный "Хайн", пятнадцать лет выдерживавшийся французами в маленьких бочках лимузенского дуба. Отношение к напиткам у Рериха было несравненно цивилизованнее, чем даже у Конна. Заметно, что человек пожил в Европе.
- Пухлый погиб, - сказал Володя.
- Вот как, - пробормотал я. Слова эти легли тяжким грузом на мое сердце. - Подстрелили в горячке?
- Нет. Приехали на дачу в Синявино-один, а он ждал гостей. Дом не окружили, и ему, я так понимаю, удалось проскочить в лес. Гнались-гнались за ним, а потом раздался мощный взрыв.
"Подорвал "стотонную мину"", - сообразил я. Немецкая семисоткилограммовая авиабомба должна бабахнуть так, что костей не соберешь.
- Из наших погибло трое, еще трое контужены, и у одного множественные переломы, - поморщившись, сказал Рерих. Ему было неприятно об этом вспоминать. Инициатором охоты на Пухлого Володя выступил на свой страх и риск.
Общую картину я составил по его обмолвкам, об остальном догадался самостоятельно, улавливая некоторые подводные течения в море арийской стихийности. Найденные на месте покушения на Стаценко противотанковые ружья свидетельствовали о том, что действовал трофейщик. Им мог быть, скорее всего, археолог-злодей, но Володя, давно метивший на место Остапа Прохоровича, решил для пользы дела поберечь меня и подставил Пухлого, правильно рассчитав, что живым его взять непросто. Так и получилось. Чачелов замолчал навеки, удалившись в Поля Бесконечных Трофеев. Правда, прихватил с собой слишком много народу, что угнетало Рериха. Все-таки он был "светлым братом".
- От Пухлого нашли только фуражку, - закончил он, ставя бокал на столик.
Мы сидели в библиотеке, более напоминающей неряшливый музейный запасник. На журнальном столике, поместившемся между наших кресел, покрывался пылью невостребованный хумидор Остапа Прохоровича и манерная гильотинка от "Кензо". Рерих сигары не курил. В доме, куда он переехал недавно, все напоминало о предыдущем хозяине.
- Надо было Богунова с отрядом послать, - посоветовал я. - Рыжий бы его взял.
- Богунов был на тебя задействован. - Рерих налил еще коньяку нам обоим. Говорил он так обыденно и спокойно, что у меня волосы на голове топорщились. Кое в чем жидовские комиссары не ошибались, костеря нацистскую жестокость. Белокурый Рерих был истинный ариец, и людские страдания, вызванные работой Братства, были ему побоку. Равно как и нашему общему знакомому с кельтской татуировкой.
Теперь я понимал, что имел в виду Чачелов, называя Богунова "аморальным типусом". Рыжий вовсе не стремился меня ликвидировать - ему за это не платили. Нас с Пухлым надували, как юнцов. Не ставил засадный ганс перед собой задачи уничтожить свидетелей синявинской бойни. Он выполнял свою работу, и только. Убийство Крейзи и тестя, неудачное покушение на Пухлого, нападение в парадной - были всего лишь попытками меня запугать, принудить расстаться с Доспехами. Но не учли в "Светлом братстве" моей психологии, норовистости и упрямства, не ожидали, что буду я наперекор поступать всякому, кто попробует меня взять за горло. Единственным правильным моим поступком в непрекращающейся череде промахов и ошибок было то, что я утопил Доспехи в Луже. Там, у кургана, куда "братья" прибыли, пленив возвратившегося в город Борю, Рыжий готовился валить меня, если я снова откажусь расстаться с Доспехами. Утопив волшебные латы, я стал не нужен. Хорошо, что успел сделать это вовремя, - более гоняться за мной меченосцы не собирались.
Вова был профессионалом. Он исполнял только ту работу, за которую ему платили. Не меньше, но и не больше. Прежде я этого уразуметь не мог. Теперь, как мне казалось, все встало на свои места. Доспехи упокоились там, откуда достать их будет весьма непросто, за тестя я отомстил, а Володя Рерих занял пост Остапа Прохоровича Стаценко.
- Ты, я так понимаю, хорошо разбираешься во всем этом, - обвел рукой Володя ряды книжных полок.
"Сука ты, Володенька, - злобно подумал я. - Ну, ничего, как-нибудь сквитаемся. И за Пухлого тоже".
- Ну, не так, чтобы совсем уж хорошо…
- Можешь остаться здесь пожить, - свежеиспеченный домовладелец зла на меня не держал, - у тебя, я так понимаю, в семье разлад. Заодно приведешь здесь все в порядок.
Я согласился. С Маринкой и тещей отношения стали не то чтобы натянутыми, но… В общем, обоюдный отдых друг от друга нам бы не помешал. И я остался. Работать на барина.
Мой "светлый брат" дома бывал нечасто. Однако же роскошь коттеджа притягивала его, и Рерих взял себе за правило почти каждый вечер ужинать в моей компании. Возможно, причиной тому были увлекательные экскурсы в историю, которым я предавался со скуки. Так или иначе, но Володя вскоре увлекся книгами из стаценковской библиотеки. Однажды я рассказал ему о раскопках кургана, в котором были найдены Доспехи Чистоты. Рерих изрядно удивился, услышав об отпечатке огромной ладони, выплавленной в граните.
- Можно съездить посмотреть, - предложил я.
- Я так понимаю, экспедиция за Доспехами Чистоты готовится, - сообщил Володя, - так что мы все равно скоро поедем туда.
- Я могу быть полезен? - в голосе моем прозвучала, должно быть, немалая доля иронии, потому что Рерих поморщился.
- Как же без тебя? Ты нас и поведешь.
В свое время промеры шестом ничего не дали, а веревка с грузом тонула в Луже под своим весом, показывая то тридцать метров, то все пятьдесят. Одно было ясно - без аквалангистов не обойтись.
- Вы еще и нырять заставите, - вздохнул я, - а там вода холодная, да и плаваю я как рыба-утюг.
- Ничего. Как мать-перемать, так мать-перемать, а как мать-перемать, так хрен? - совдеповский юмор Рерих в Германии не растерял. - Не хочешь нырять - заставим, не можешь - научим. Ты ведь в Братстве теперь, а Братство, оно как армия.
- Я на военной кафедре обучался.
Мы посмеялись. Я еще раз подумал, что обязательно сквитаюсь с Рерихом. Не потому, что он был из стана моих врагов, а просто по той причине, что оказался в пределах досягаемости. Других уязвимых "светлых братьев" под рукой не было.
- Слушай, я в библиотеке вчера копался и нашел одну презабавную книгу. - Володя допил коньяк и поставил бокал на стол. - Целый день о ней сегодня думал. Погоди, сейчас принесу.
Он вернулся с антикварным фолиантом под мышкой.
- Вот, гляди, - сказал он, водружая фолиант рядом со мной. - Листал-листал, и вдруг на тебе!
Рерих ткнул в заднюю сторону форзаца, покрытую ровными строками убористого текста. Ниже помещалась какая-то схема.
- Что это за письмена? - недоуменно воззрился я на схему. Она напоминала план дома с участком.
- Я бы и сам хотел знать. - Володя придвинул стул и сел рядом со мной. Наши носы уткнулись в книгу. - Не могу разобрать, на каком языке это написано. Шпрехаю и спикаю я весьма прилично, немного разбираюсь во французском и польском. Это же, - ткнул он пальцем в страницу, - не похоже ни на один язык.
- Забавно, - пробормотал я, пытаясь разобрать первую фразу. "At asedra, odal soda. Gink ti cansom sipe omse. At icy tilsena utna". Чернила от времени выцвели. - Действительно странное какое-то рукописание.
- Что же это может быть?
- Не берусь судить, абракадабра какая-то.
- Я так понимаю, это шифр. - Володя Рерих озадаченно почесал переносицу.
- Не исключено, - пожал я плечами и налил нам обоим еще коньяку. - Писано латиницей, но не представляю, к какой языковой семье его отнести. Напоминает чем-то латынь, или, скорее, оско-умбрийский язык, или даже тохарский. Я, конечно, не лингвист, но текст равным образом можно определить как родственный индо-иранской группе.
- Коктейль, я так понимаю. - Рерих с уважением поглядел на меня. - Что, если такого языка вообще не существует?
- Как так не существует? - смешался я. - Да мы его имеем как очевидный факт! Налицо присущий языку ритм. Если ставить ударение на последнем слоге… - бокал замер у моего рта, - то чувствуется рифма. Да это стихи!
- Стихи? - изумился Рерих.
- Стихи, только написано в строчку. Если придать им определенный размер… Я не баловался поэзией, но все же. - Я перевел взгляд на Рериха. - Есть карандаш и листочек?
- Найдется, - ошеломленный Володя предоставил в мое распоряжение кубик американской бумаги для заметок и изящный "паркер" в скромном платинированном корпусе. Когда я заведу себе такой? Наверное, хорошо служить в "Светлом братстве".
- Возьмем в качестве примера хотя бы первую фразу и придадим ей размер, - набросал я на листке свою версию. - Вот, прочти. На подчеркнутой букве делай ударение.
At asedra,
odal soda.
Gink ti cansom
sipe omse.
At icy
tilsena utna.
Помолчали. Подумали.
- Вот как. Действительно, похоже, - промолвил Володя.
Он взял листок и книгу, забился в кресло у окна и, насупившись, принялся изучать оба артефакта, натруженно соображая с пьяных глаз.
Я смаковал коньяк, подумывая, не пойти ли мне спать, бросив к чертям собачьим этого шифровальщика с его книгой. Но было интересно, чего он там нарифмует. Неожиданно Рерих задвигался, схватил "паркер" и зашелестел бумагой. Я отложил недоеденный птифур.
- Что-нибудь получается? - спросил я.
- Я понял, что это такое. - Рерих производил впечатление человека, находящегося во власти поразительного открытия. - Это никакой не язык - это шифр. Это русский, только написан латинскими буквами справа-налево!
- Да ну. - Я подскочил к нему, но Володя встал мне навстречу и брякнул книгу на стол. Мы одновременно склонились над ней и крепко треснулись лбами. Посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Я глядел на твой стих и все прикидывал, как его переиначить, а потом случайно прочел наоборот. Совершенно непроизвольно вышло. Я сначала даже сам не понял. Мешали знаки препинания. Потом догадался, что точки с запятыми здесь лишние и расставлены исключительно для отвода глаз. "Антуан, если ты читаешь мое письмо, значит, книга дошла до адресата".
- А ведь точно, - похвалил я. - Легко можно было перевести в кириллицу. Ну, голова у тебя. Как все просто! Написано на русском, только без твердых и мягких знаков, которых нет в латинском алфавите, да буква "ч" заменена на "с" при переводе в иную транскрипцию. Как же я сам не догадался! А котелок у тебя, Володя, варит будь здоров.
Рерих зарделся.
Я потянулся было к книге, но Володя быстро закрыл схему ладонью.
- В чем дело?
- Это мое имущество, - резонно заметил Рерих.
- Ну, как знаешь.
Я надулся и сел обратно за стол. Надо допивать коньяк и отправляться баиньки. К черту этого самовлюбленного открывателя золотых жуков. Володя захлопнул фолиант и замер, положив руку на крышку и что-то прикидывая. Заметив, что я намерен уйти, он наконец-то решился:
- Обожди минутку.
- Слушаю, - голос мой звучал с прохладцей, как обращение к человеку, с которым нечего делить.
- Что такое тол? Это сколько? Вопрос напоминал приглашение.
- Одиннадцать и семь десятых грамма, - смягчился я, видя, что напарник не собирается меня кидать. - Тол - это банковская мера веса, принятая для калибровки слитков драгоценных металлов.
- Хочешь долю? - спросил Рерих.
* * *
Ввиду особой конфиденциальности дела Рерих обошелся без личного шофера. Мы выехали вдвоем на служебном черном "мерседесе-300". Раздолбанная дорога на нем совершенно не чувствовалась.
- Должно быть, здесь, - сверился я с картой.
- И я так думаю. Смотри, какой странный дом. Мы подрулили к калитке и вышли у заросшего малиной забора, ограждающего дачный участок, на котором, согласно дешифрованному тексту, был закопан клад.
Я стал компаньоном Рериха за десять процентов от стоимости сокровища. Работать со мной ему было выгоднее, нежели сдавать драгоценности в казну "Светлого братства", из которых ему выделили бы лишь малую толику. Кроме того, беря меня в долю, Володя подстраховывался от утечки информации. Связанные общим секретом, мы держали рот на замке - узнай руководство об этой скользкой затее, нам бы не поздоровилось.
Рерих увлекся поисками клада даже с еще большим азартом, чем я мог предположить. Я лично подвергал сомнению сохранность сокровища. Разумеется, "Цветник" инока Дорофея, изданный в 1687 году в Гродно, вряд ли когда-либо пользовался особенной популярностью, и все же неизвестно, в чьих руках побывала книга с тринадцатого февраля кровавого восемнадцатого года - именно так датировалось послание на форзаце. Может быть, она сразу дошла до адресата, и Антуан давно вырыл закопанное братом после революции семейное золото. "Рыжья", кстати, хватало: только швейцарских десятитоловых слитков было двадцать пять штук, да еще на семьсот пятьдесят рублей золотыми монетами.
Эти монеты достоинством семь с полтиною будоражили воображение Рериха. Уж кто-кто, а старый следопут знал историю, как при Николае II была введена дополнительная денежная единица, среднее между бывшими широко в ходу золотой пятеркой и десяткой. Новой монеты была отчеканена небольшая партия, что впоследствии повлияло на ее стоимость у коллекционеров. Царские "семь с полтиной" в добрые застойные времена оценивались в двадцать пять тысяч рублей, тогда как золотой николаевский червонец стоил тысячу двести брежневских деревянных.
Наличие в кладоположении таких раритетов делало игру, по мнению Рериха, стоящей любых свечей. Тем паче, что в письме кладообразователя указывались "матушкины украшения" и "тетушкин столовый прибор", обворожительные своей неопределенностью.
- Что ты об этом думаешь? - Володя достал из замшевого футляра позолоченный "Ронсон" и закурил вонючий "Данхилл", что свидетельствовало о крайнем душевном волнении. Ветер отнес к озерцу струйку сигаретного дыма.
- Я, конечно, не могу заявлять с полной определенностью… но это действительно напоминает усадьбу.
Похоже, у Рериха не осталось сомнений в том, что мы нашли бывший купеческий особнячок. Строение имело мало общего с домом "нового русского" начала века, однако в воображении можно было дорисовать к воздвигнутой на руинах дачной халупе второй этаж с башенками и прочими архитектурными причиндалами. Время и пролетарии не пощадили купеческую крепость, но на уцелевшей стене сохранилось стильное окошечко с каменным подоконником. Должно быть, там помещалась кладовая. Большие окна, когда они были, выходили на озеро. Ныне же дом представлял собою приземистый сарай, склеенный из досочек и уродливых фанерных щитов, а участок в двенадцать соток чьи-то заботливые руки превратили в сплошной огород.
Из большого полиэтиленового парника вышла чернявая хозяйка в запачканном землею переднике.
- Добрый день, - поприветствовал ее Рерих. В предвкушении делового разговора он бросил недокуренную сигарету и решительно растоптал ее туфлей.