– В некотором роде необычная машина, мой дорогой Буль, – извиняясь, сказал полковник, – но вы понимаете. Иногда мне хочется создать моим пассажирам чувство… э… безопасности. – Он умело отстегнул один из наручников, протянул цепочку через кольцо на бардачке и закрепил другой конец цепи на втором наручнике. Второй цепью он прихватил ноги Рейнольдса повыше колена, захлопнул дверцу и через открытое окно приладил цепь к подлокотнику. Он немного откинулся назад, оценивая свою работу.
– Думаю, удовлетворительно. У вас будет достаточная свобода движений, но не настолько, чтобы дотянуться до меня. Заодно вы обнаружите, что вам трудно будет выбраться из машины, да и дверь еще не так–то просто будет открыть: внутри нет ручки. – Все это говорилось в тоне дружеской беседы, но Рейнольдса невозможно было обмануть. – Кроме того, воздержитесь от возможных травм, если вдруг захотите испытать прочность цепей и колец, к которым они крепятся. Они выдерживают около тонны нагрузки, подлокотники специально усилены, а кольцо на бардачке болтом крепится к переднему мосту… Ну?.. Что, черт возьми, вы теперь хотите? – обратился он к стоявшему около "мерседеса" коротышке.
– Я забыл сказать вам, полковник, – нервно и торопливо сказал офицер, – я направил сообщение в наше будапештское управление, чтобы прислали сюда машину за этим человеком.
– Да? – резко спросил Жендрё. – Когда?
– Десять – пятнадцать минут назад.
– Дурак. Нужно было сразу мне сказать об этом! Однако сейчас слишком поздно. Вреда никакого нет. Возможно, так даже лучше. Если они такие же тупые, как вы, а подобное нетрудно себе представить, то длительная поездка морозной ночью замечательно освежит их головы.
Полковник Жендрё захлопнул дверцу, включил внутри салона освещение, чтобы видеть своего пленника, и тронулся в сторону Будапешта. У "мерседеса" были специальные зимние покрышки на всех четырех колесах, и, несмотря на то, что дорогу занесло снегом, Жендрё ехал быстро. Он вел машину привычно и легко, как это делают опытные водители. Холодные голубые глаза время от времени косили направо, чтобы видеть Рейнольдса.
Рейнольдс сидел очень спокойно, глядя прямо перед собой. Несмотря на предупреждение полковника, он уже попробовал крепость цепей. Полковник не преувеличивал. Теперь он сосредоточился на конструктивном, холодном и ясном, насколько это возможно, размышлении. Его положение было почти безнадежным. И будет совсем безнадежным, когда машина придет в Будапешт. Чудеса случались. Но случался лишь определенный вид чудес. Никому еще не удавалось бежать из штаб–квартиры АВО, из пыточных камер на улице Сталина. Когда он окажется там, можно ставить крест на его судьбе – он погиб. Если он хочет бежать, то побег нужно совершать только из этой машины и в ближайший час.
На дверце не было ручки для поднимания и опускания стекла. Полковник предусмотрительно устранил все подобные искушения. Да если бы окно и было открыто, то невозможно дотянуться до ручки с наружной стороны дверцы. Он уже измерил и длину цепи: как ее ни натягивай, пальцы дюйма на два не дотянутся до руля. Он мог двигать ногами, но не был в состоянии поднять их достаточно высоко, чтобы ударить в ветровое стекло, разбить и вызвать таким образом аварию на большой скорости. Он мог бы упереться ногами в приборную доску и отъехать, как по рельсам, в кресле назад. Но в этой машине все дышало прочностью. Если он сделает такую заведомо неудачную попытку, то лишь заработает удар по голове, который успокоит его до конца пути на Андраши Ут. Все это время он намеренно старался не думать о том, что произойдет, когда там окажется. Такие мысли могли породить только слабость и в конечном итоге его уничтожение.
Карманы. Есть ли в его карманах что–то полезное, что–то достаточно твердое, что можно бросить в голову Жендрё, лишить его сознания на какой–то промежуток времени, достаточный, чтобы потерять управление и разбить автомобиль?.. Рейнольдс осознавал, что и сам он может быть серьезно ранен в такой аварии, как и полковник, хоть и воспользуется преимуществом подготовиться заранее. Но шанс пятьдесят на пятьдесят был лучше, чем один к миллиону, который у него имеется в конце пути. Он хорошо запомнил также, куда Жендрё положил ключ от наручников.
Однако быстрая оценка всех возможных ситуаций лишила его надежды. В карманах не было ничего тяжелее горстки алюминиевых форинтов. А ботинки?.. Может ли он снять ботинок и ударить им Жендрё в лицо прежде, чем полковник поймет его намерение? Тут же он признал и этот вариант никудышным. Со скованными запястьями он мог только опустить руку между ног, но ведь колени прочно связаны… Еще один отчаянный вариант, но с шансом на успех, только что пришел ему в голову, когда впервые за последние пятнадцать минут заговорил полковник.
– Вы опасный человек, мистер Буль, – непринужденно отметил тот. – Вы слишком много думаете. Кассий… Вы, конечно, знаете своего Шекспира?..
Рейнольдс промолчал. Каждое произносимое этим человеком слово казалось Рейнольдсу потенциальным капканом.
– Должен заметить, вы самый опасный человек из тех, кого я когда–либо возил в этой машине. Иногда на месте, которое занимаете сейчас вы, ездили отчаянные типы, – задумчиво продолжал Жендрё, словно вспоминая вслух. – Вы знаете, куда вас везут, а ведете себя так, словно вас это не интересует. Но, уверяю, это должно вас интересовать.
И опять Рейнольдс промолчал. План мог и сработать. Шанс на успех был вполне вероятным, чтобы оправдать риск.
– Молчание, как минимум, просто не компанейское поведение, – заметил полковник Жендрё и закурил сигарету, выбросив в окошко спичку. Рейнольдс напрягся: это было начало, которого он хотел. Полковник продолжал: – Надеюсь, вам вполне удобно?
– Вполне, – так же непринужденно, как и Жендрё, ответил Рейнольдс. – Но я бы хотел, чтобы вы и мне дали сигарету, если не возражаете.
– Ради Бога! – Жендрё был само радушие. – Нужно заботиться о своих гостях. Вы найдете полдесятка сигарет россыпью в бардачке. – Жаль, что это дешевая и неизвестная вам марка, но я всегда находил, что люди в вашем… э… положении не проявляют излишней капризности по поводу таких мелочей. Сигарета, любая сигарета, является большой поддержкой в период растерянности и стресса.
– Благодарю вас, – Рейнольдс кивнул на устройство над приборной доской со своей стороны. – Это зажигалка для сигарет, не так ли?
– Да, пожалуйста, используйте ее.
Рейнольдс вытянул вперед скованные руки, прижал сигарету на несколько секунд, отпустил, и вьющийся огонек заплясал перед ним легким светлячком, но тут его руки дрогнули. Он уронил несколько сигарет на пол, потянулся, чтобы их поднять, но цепь дернула его руки вверх в нескольких дюймах от пола. Он незлобиво выругался про себя.
Жендрё рассмеялся, и Рейнольдс, выпрямляясь, взглянул на него. В лице полковника не было злобы, скорее смесь желания чуть развлечься с восхищением, причем последнее преобладало.
– Очень, очень умно, мистер Буль! Я говорил, что вы опасный человек. И теперь в этом еще больше убедился. – Он глубоко затянулся. – Перед вами выбор из трех возможных линий поведения, не так ли? И ни одна из них, должен сказать, мне особенно не нравится.
– Не знаю, что вы имеете в виду.
– Снова замечательно. – Жендрё широко улыбнулся. – Вы так естественно изобразили озадаченность, что лучше и невозможно. Я говорил, что перед вами выбор из трех линий поведения. Первая: из вежливости я наклоняюсь поднять сигареты, а вы постараетесь изловчиться и ударить меня по затылку наручниками. Безусловно, вы меня оглушите. Вы хорошо запомнили, внешне никак не проявляя, куда я положил ключ от наручников…
Рейнольдс недоуменно посмотрел на полковника, но уже почувствовал во рту вкус горечи поражения.
– Во–вторых, я мог бы бросить вам коробку спичек. Вы зажгли бы одну из них, затем подожгли головки всех остальных в коробке, бросили бы мне в лицо… Почти наверняка машина была бы разбита. И кто знает, что из этого потом могло бы получиться… Или вы надеялись, что я дам вам прикурить от зажигалки или сигареты. А вы в тот миг захватите мой палец приемом дзюдо, сломаете пару пальцев, перейдете к захвату кисти, и в итоге ключ окажется в вашем распоряжении… Мистер Буль, вы заслуживаете, чтобы за вами внимательно присматривали.
– Не говорите чепуху! – грубо ответил Рейнольдс.
– Возможно, возможно. Я подозрителен, но это сохраняет мне жизнь. – Он бросил что–то Рейнольдсу на колени. – Там одна–единственная спичка. Можете зажечь ее о железную пластинку на крышке отделения для перчаток.
Рейнольдс сидел и молча курил. Все равно он не откажется от своих попыток. Не может от них отказаться. Хотя в глубине души понимал, что сидящий за рулем человек знает ответы на слишком многие вопросы, о которых он, Рейнольдс, даже не подозревал. Он мысленно перебрал еще с десяток различных планов, один фантастичнее другого, и каждый следующий заключал в себе все меньше шансов на успех. Он уже заканчивал курить вторую сигарету, прикурив ее от первого окурка, когда полковник переключил третью скорость, перестроился в крайний к обочине ряд, внезапно притормозил и съехал на небольшую дорожку, отходящую от главного шоссе. Через полминуты на дорожке, идущей параллельно, но скрытой от дороги кустами, Жендрё остановил машину и выключил зажигание, пригасил габаритные огни, опустил стекло, несмотря на сильный холод, и повернулся лицом к Рейнольдсу. В темноте горел лишь аварийный огонек на потолке салона.
Вот оно, вяло подумал Рейнольдс, до Будапешта еще тридцать миль, но Жендрё уже не терпится… Рейнольдс не строил иллюзий, не было у него и надежды. У него имелся доступ к секретным досье за год деятельности венгерской секретной полиции после кровавого Октябрьского восстания 1956 года, и эти материалы заставляли содрогаться. Было невозможно думать об АВО (или АВХ – под этим названием организация известна в настоящее время), ее членах как о людях, которые принадлежат к высшей расе – человеческой. Где бы они ни появлялись, они всюду сеяли террор, разрушение и смерть. Медленную смерть старикам в лагерях для депортированных, гибель молодым и лагерях рабского труда. Молниеносную гибель при массовых казнях с безумными предсмертными криками тех, кто подвергался нечеловеческим пыткам, таким, которые когда–либо придумывало Зло, взлелеянное глубоко в сердцах сатанинских извращенцев, проторивших себе путь в политические полиции диктатур всего мира. Ни одна секретная полиция современных государств не могла "соревноваться" с венгерской АВО в бесчисленных и разнообразных варварских жестокостях, антигуманном всеохватывающем терроре, против которых не в состоянии был бороться лишенный даже самой малой надежды народ. Службисты АВО не только учились у гитлеровского гестапо времен Второй мировой войны, но и "отшлифовывали" собственные методы с помощью хозяев – российского НКВД. Ученики превзошли учителей и достигли "совершенства" в методах физических пыток, эффективных приемах запугивания, которые другим палачам и не снились.
Полковник Жендрё пока не имел желания произнести хоть слово. Он повернулся, взял с заднего сиденья сумку Рейнольдса, положил к себе на колени и попытался открыть. Замок не поддавался.
– Ключ, – попросил Жендрё. – И не говорите мне, что ключа нет, что вы его потеряли. Мы с вами, мистер Буль, как я полагаю, давно вышли из стадии детсадовских игр.
Действительно, мрачно подумал Рейнольдс и объяснил:
– Ключ внутри кармашка для билетов моей куртки.
– Достаньте. И одновременно – ваши документы.
– Я не могу до них добраться.
– Позвольте мне.
Рейнольдс поморщился, когда ствол пистолета Жендрё сильно уперся в его губы и зубы, почувствовал, как полковник вынул документы из его нагрудного кармана с профессиональной ловкостью, оказавшей бы честь даже опытному карманнику. И вот Жендрё уже сидит на своем месте в машине с открытой сумкой. Почти не размышляя, он разрезал подкладку и извлек из–под нее небольшую пачку сложенных документов. Он внимательно сравнил их с вынутыми из кармана Рейнольдса.
– Ну, ну, ну, мистер Буль! Интересно. В высшей степени интересно. Вы, как хамелеон, изменяете свою личность в зависимости от того или иного момента. Имя, место рождения, профессия, даже ваша национальность – все меняется в одну минуту. Примечательное превращение… – Он изучил каждый из комплектов документов, держа каждый комплект в одной из рук. – Какому из них нужно верить?
– Австрийские бумаги фальшивые, – буркнул Рейнольдс. В первый раз он перестал говорить по–немецки и перешел на беглый разговорный венгерский. – Мне сообщили, что моя мать, жившая многие годы в Вене, умирает. Мне нужно было получить эти документы.
– А… Конечно! И ваша мать?..
– Ее больше нет. – Рейнольдс перекрестился. – Вы можете найти сообщение о ее смерти в газете за вторник. Мария Ракоши.
– Я сейчас нахожусь в таком состоянии, что был бы удивлен, не найдя этого сообщения, – Жендрё тоже заговорил по–венгерски, но говор у него был не будапештский.
В этом Рейнольдс был уверен. Он провел слишком много напряженных месяцев, изучая все оттенки венгерских диалектов, все идиомы и народные выражения на уроках у экс–профессора центральных европейских языков Будапештского университета.
Жендрё заговорил снова:
– Трагическая интермедия, я в этом уверен. Снимаю шляпу и молча преклоняюсь. То есть, вы понимаете, это сказано мной метафорически. Значит, вы утверждаете, что настоящее ваше имя Лайош Ракоши? Действительно, очень известное имя.
– Да, настоящее. И очень распространенное. Вы найдете в архивах мое имя, дату рождения, адрес, дату женитьбы, а также мои…
– Пощадите меня! – Жендрё протестующе поднял руку. – Я в этом не сомневаюсь. Я не сомневаюсь, что вы можете показать мне даже школьную парту, на которой вырезаны ваши инициалы, и показать женщину, которой, когда та была маленькой, вы носили домой из школы портфель. И это ни в малейшей степени меня не тронет. На меня производит впечатление не только ваша чрезвычайная тщательность, но и ваших начальников, которые так отлично подготовили вас для выполнения поставленной задачи. Не помню, чтобы я сталкивался прежде с чем–то подобным.
– Вы говорите загадками, полковник Жендрё. Я просто обыкновенный житель Будапешта. Я могу доказать это. Ладно, у меня были фальшивые австрийские документы, но моя мать умерла, и я вынужден был пойти на это нарушение. Но я не совершал преступления против нашей страны. Безусловно, вы это понимаете. Если бы я захотел, то остался на Западе. Но я не стремился к этому, моя страна – это моя страна, а Будапешт – мой дом. Вот почему я вернулся.
– Маленькая поправка, – пробормотал Жендрё. – Вы не возвращаетесь снова в Будапешт, а едете туда. Вполне вероятно, впервые в своей жизни. – Он посмотрел Рейнольдсу прямо в глаза, и выражение его лица изменилось. – Сзади!
Рейнольдс обернулся на секунду раньше, чем понял, что Жендрё выкрикнул это по–английски. В глазах и голосе полковника он не уловил ничего такого, что подчеркивало бы смысл его выкрика. Рейнольдс медленно повернулся к нему лицом с почти скучающим выражением.
– Школьный трюк. Я говорю по–английски. – Он заговорил на английском. – Почему мне это нужно отрицать? Мой дорогой полковник, если бы вы были коренным жителем Будапешта, а вы таковым не являетесь, то знали бы, что в городе подобных мне, говорящих по–английски, не меньше пятидесяти тысяч человек. Почему такое распространенное знание должно вызывать подозрение?
– Ради всего святого! – Жендрё хлопнул себя ладонью по бедру. – Это замечательно. Действительно, замечательно. Я завидую вам как профессионал. Чтобы англичанин или американец, но, думаю… скорее англичанин, потому что американский акцент практически невозможно скрыть. Так вот, чтобы англичанин говорил по–венгерски с будапештским акцентом так же отлично, как вы, это прекрасно. Но англичанин, говорящий по–английски с будапештским акцентом, – это превосходно!
– Ради Бога! В этом нет ничего превосходного, – почти в отчаянии протестовал Рейнольдс. – Я на самом деле венгр.
– Боюсь, что это не так. – Жендрё покачал головой. – Ваши хозяева учили вас превосходно. Вы, мистер Буль, стоите целое состояние для любой шпионской организации в мире. Но вас не обучили только одной вещи, да и не могли обучить, потому что практически не знают о ней. Это ментальность народа. Думаю, мы можем говорить открыто, как два умных человека, отбросив фальшиво–патриотические фразы, которые используются в интересах… э… пролетариата.
Это, короче говоря, ментальность людей запуганных, измученных страхом, не знающих, в какой момент протянется и коснется их рука смерти. – Рейнольдс удивленно смотрел на него. Этот человек был чрезвычайно уверен в себе, но Жендрё проигнорировал его взгляд. – Я видел слишком многих наших соотечественников, мистер Буль, которые, как и вы, направлялись к пыткам и смерти. И большинство было просто парализовано. Некоторые, парализованные страхом, даже всхлипывали. Небольшая горстка впадала в ярость. Вы никак не вписываетесь ни в одну из этих категорий. Может быть, вы и могли бы изобразить это состояние, но, как я уже говорил, ваши хозяева о таких сторонах жизни не имеют представления. Вы слишком холодны, не эмоциональны, все время рассчитываете и планируете. Вы в высшей степени уверены в своих возможностях извлечь максимум из самой незначительной возникшей ситуации. И вы никогда не перестанете искать такую возможность. Будь вы человеком меньшего масштаба, мистер Буль, вы бы не выдали себя так легко.
Внезапно он умолк, прервав свои рассуждения, повернулся и выключил аварийную лампочку на потолке салона как раз тогда, когда слух Рейнольдса уловил гул приближавшегося мотора. Жендрё поднял стекло, вынул сигарету из рук Рейнольдса и загасил ее ботинком. Он ничего не сказал, не сделал ни одного движения, пока приближающаяся машина, различаемая лишь как едва заметное пятно за светящимися фарами, проехала мимо, бесшумно катясь по утрамбованному шоссе в западном направлении. Едва она исчезла и вдали затих звук ее мотора, Жендрё выехал на шоссе, и отправился дальше, ведя машину с почти предельной для безопасности скоростью по этой предательской дороге сквозь мягко падающий снег.
* * *
Понадобилось еще более полутора часов, чтобы доехать до Будапешта. Это путешествие обычно занимало половину потраченного ими времени. Но внезапно начавшийся снегопад плотно закружил в свете фар, все увеличивая лавину падающего снега, и это вынуждало намного снизить скорость автомобиля, порой до скорости пешехода. Стеклоочистители работали с трудом, сбрасывая снег в стороны с ветрового стекла, прочерчивая полукруг, который становился все уже и уже, пока не забуксовали и совсем не перестали двигаться. Раз десять, не меньше, Жендрё вынужден был останавливаться чтобы рукой сбросить снег с ветрового стекла.
В нескольких минутах езды от города Жендрё снова съехал с шоссе и покатил по множеству узких, извилистых дорог, на большинстве из которых лежал ровный, глубокий, нетронутый снег, коварно припорошивший границу между дорогой и кюветом. Совершенно очевидно, что их машина проходила здесь первая с начала снегопада. Дорога отнимала все внимание Жендрё, но все равно он постоянно бросал взгляды в сторону Рейнольдса. Предельная бдительность его была почти сверхъестественной.