- Эй, Хорнст, а наш Дылда, что, не вернулся? - спрашивает один солдат.
- Укоротили Дылду, ровно на голову, - отвечает другой. - Подчистую.
- А ты видел, как эту свинью Калле разорвало? Ужас!
- Не, я в воронке в штаны наваливал и ничего не мог видеть.
Еще немного, и они отойдут от всего этого, набьют брюхо и завалятся спать, если выдастся такая возможность. Ведь завтра, а может, уже и сегодня снова повторится это нескончаемое сумасшествие. И боль, и кровь, и яростная борьба за жизнь. Ты только что видел, как погиб твой товарищ, и ты чувствовал жгучий огонь в груди и дикую ярость, но спустя какое–то время вспоминаешь об этом, как о чем–то очень печальном, но боль утраты уже не сжигает твое сердце. Остается только страх.
- Жаль, молодняк почти весь покосило. Теперь самим окопы рыть.
- Зато наедимся.
- А мне Мартин денег должен был…
- Иди у иванов попроси. Они тебе вернут.
Цинизм, но иначе не выжить. Мне почему–то вспоминается рассказ Бауера о застрелившемся в блиндаже парне. Тот мальчишка, видимо, не смог научиться вот так абстрагироваться от всего, ведь это нелегко дается - отпускать шуточки после того, как ты чудом выжил, и ужасов, которые видел. Этому надо научиться, вытолкнуть всю боль из себя, забыть о ней на какое–то время. Но только на время, ибо она обязательно вернется в кошмарах, обуздать которые еще никому не удавалось.
- На меня иван летит, а у меня карабин заклинило…
- И что?
- Ничего, в страхе бросаю карабин и бегу от него. А у русского штык сантиметров сорок, и вот–вот моей жопы коснется.
- А чего он не стрелял?
- Может, патроны кончились.
- Убежал?
- Ну, видишь же, сижу тут, и жопа цела.
Да, четырехгранный русский штык - штука опасная. Входит в тело глубоко, как в масло, но рана от него маленькая. И как следствие - обильное внутреннее кровотечение. А русские умеют обращаться со своим оружием, научились. И в рукопашном бою иван - опасный враг.
Больно смотреть на осунувшиеся лица солдат. Хотя я, наверное, и сам выгляжу сейчас не лучше. Я мечтаю о ванне и бритве. И, конечно же, о спокойном сне. Люди долго могут обходиться без пищи, но если они неделями недосыпают, то превращаются в безумных болванчиков, которые ничего не соображают. О какой боеспособности этой армии можно говорить? Я сам порой хотел завалиться, уснуть на траве и послать все к чертовой матери, пусть меня русские прикончат во сне. Стыдился потом этих упаднических мыслей, но избавиться от них не мог.
Что говорить, это уже не та могущественная армия. Не те бравые солдаты, которые, переполняемые гордостью за Великую Германию, печатали шаг по улочкам Франции. И это уже не та армия, которая победоносно прошлась по Советскому Союзу и почти добралась до Москвы.
Теперь это кучка голодных, затравленных псов, которые пытаются спасти свои шкуры и подобрать кость, чтобы не сдохнуть с голоду. Они озлобленно огрызаются, щерят гнилые клыки, но укусить уже никогда не смогут. Мне тоже тяжело, ведь я один из этих животных, такой же забитый, голодный и потерянный.
Глава 8
Отправляюсь на поиски Бауера. Один из солдат рассказывает мне, что видел капитана около избы Калле. В ней его и нахожу наконец. Капитан сидит за столом и курит сигарету, выпуская дым в потолок.
- Проходи.
- Я опять с гостинцем, - улыбаюсь.
- Хорошо, - капитан указывает на стул напротив себя.
- За наших мальчишек–новобранцев, - поднимает кружку Бауер и тут же опрокидывает все содержимое себе в глотку.
У него перевязано плечо, и выглядит он паршиво, крути под глазами, лоб исцарапан. Но при этом Бауер чисто выбрит, и от него пахнет одеколоном. Заметив мой удивленный взгляд, капитан произносит:
- Наследство Калле, - усмехается он, обведя руками избу. - Воспользовался его бритвой, чтобы хоть немного стать на человека похожим. Тяжело бриться одной рукой, я тебе скажу.
Он на секунду задумывается, а потом продолжает:
- А ты, Курт, прав - у капитана неплохой патефон. Он теперь по праву принадлежит мне. Теперь я единственный старший офицер, оставшийся в живых после боя, за исключением командира полка, конечно. Все подразделения обезглавлены. Третьей ротой, вернее, тем, что от нее осталось, командует пожилой фельдфебель. Хороший карьерный рост для деревенщины, не правда ли?
- Такие кадровые перестановки мы уже с вами наблюдали не раз, герр капитан.
- Да, не спорю, но не в таких масштабах, - закуривает новую сигарету Бауер. Он на удивление спокоен, я ожидал увидеть развалину, заламывающую руки, бьющуюся головой о бревенчатые стены. Но Бауер, казалось, не беспокоится ни о чем, не переживает о гибели этих парней, несмотря на то, что прошло всего несколько часов с момента полного фиаско. Или, может, он глубоко запрятал свои чувства, засунул их в самые удаленные уголки души, чтобы оставаться в здравом уме? Я всегда уважал Бауера, но теперь просто поражаюсь его выдержке и хладнокровию.
- Мне пришла в голову одна идея, - продолжает капитан. - Ведь только на войне можно так быстро забраться по карьерной лестнице. В мирное время человек должен стараться, лезть из кожи вон, строить козни, делать гадости, подсиживая других. А тут все просто - пуля решает все. Причем ты не виноват, не ты же нажимал на спусковой крючок. Твоя совесть чиста. Ведь так?
- В чем–то вы правы, - замечаю я. Мне кажется, что капитан нарочно говорит на отвлеченные темы, чтобы не касаться того, что нас больше всего беспокоит. Или я просто не понимаю, к чему он клонит.
- Не в "чем–то", а во всем. Лучшие кадровые офицеры гибнут, но это их прямой долг перед Отчизной, и тут все понятно. Они давали присягу защищать Родину, и умереть за нее для них почетно. Но на их места приходят необученные болваны. Тупицы, которые не имеют должной подготовки, разные нарциссы и просто люди, абсолютно не способные командовать. Что тогда происходит с армией?
- Кризис, герр капитан, - отвечаю, понимая, что Бауер вовсе не хочет знать моего мнения и не ждет от меня ответа.
- Конец приходит этой армии, Курт! - Бауер дергает в волнении раненой рукой, и его лицо искажает гримаса боли. Он вскакивает и расхаживает по блиндажу. - Конец нам всем приходит. Тебе, мне, и другим соплякам, которые придут на место тех мальчишек, которых я сегодня на рассвете угробил!
- Но вы выполняли приказ майора фон Хельца.
- Ах, оставьте, - переходит на "вы" капитан. - Я действительно пытаюсь забить себе голову успокаивающими мыслями, что это не я этих детей убивал, а русские, и не я их туда послал, а фон Хельц. Но есть факты: я туг сижу, а рядом чудесный патефон, который мы с вами можем завести и послушать, ну, например, Марлен Дитрих. А там, - Бауер указывает рукой в сторону русских позиций, - куча бездыханных тел молодых мальчишек. И это не русские их убили. Их убил я, фон Хельц, и нам подобные.
Капитан касается пальцами кружки, я ее тут же наполняю. Бауер снова опрокидывает ее залпом и, даже не поморщившись, продолжает:
- А из них могли вырасти великие ученые, прекрасные врачи, учителя, разумные политики, наконец! Я же срубил на корню эти маленькие деревца, которые еще не успели принести плодов. И кого я взамен оставил в живых? Кучку профессиональных убийц, людей, научившихся за последнее время только одному - истреблять себе подобных! Безжалостные убийцы и насильники! Вот кто мы все! И ты тоже, Курт!
Капитан усаживается за стол и пытается прикурить сигарету здоровой рукой, но она у него сильно трясется, и он никак не может поднести огонек к сигарете. Свет мерцающего пламени ярко освещает его лицо, и оно кажется страшной маской. Я помогаю ему, чиркнув своей зажигалкой.
- Но почему вы сделали такой выбор?
- Да потому что теперь надо спасать Германию, и сделать это могут только такие, как ты!
- Какие, герр капитан?
- Сильные, опытные и понимающие, что происходит. Иначе Германии конец. А в данной ситуации только мы можем спасти нашу Родину и наших близких. Ты же женат, у тебя две дочери, и ты будешь стоять за них до конца и, следовательно, нужен Германии. Будешь действовать разумно, используя весь свой опыт и умение.
- Мне кажется, герр капитан, что вы все–таки несколько сгущаете краски. Зачем вы вините себя? Ведь приказ отдавал фон Хельц.
- Я не хочу больше слышать об этой скотине! - вскрикивает капитан. - Тем более что мне еще предстоит сегодня лицезреть эту рожу на совещании в штабе полка!
Бауер с силой проводит ладонью по лицу, кажется, что он вот–вот заплачет. Я чувствую себя неловко, ведь он долго держался, но тут его накрывает. А может, это и хорошо, что с моей помощью прорывается его душевный нарыв, желтоватый мутный гной его душевных переживаний вышел наружу.
- Ты знаешь, Курт, - капитан поднимает на меня влажные глаза, - а ведь я хотел сегодня погибнуть. Я шел с этими юнцами и молил Господа, чтобы он послал мне смерть. Но Господь отвернулся. Он нарочно оставляет меня в этом дерьме, чтобы я дальше мучился, и это моя кара. Он оставил меня гореть в этом аду, и я боюсь, что это навеки.
Бауер роняет голову на грудь. Ему очень плохо, и я понимаю, что мне пора уходить. Я прошу разрешения уйти, но капитан, казалось, не слышит меня. Он погряз в своих мыслях, и что–то тихо шепчет. Возможно, он общается со своими демонами. Я с облегчением выбираюсь из избы. У меня трясутся руки.
Бреду по нашим позициям и натыкаюсь на чистенький, похожий на грузного жука "Мерседес" майора. Водитель фон Хельца сосредоточенно ковыряется в двигателе. Я встаю у него за спиной и наблюдаю, как он там что–то подкручивает, чертыхаясь, то и дело вытирая грязной промасленной тряпкой лоб. Водитель меня некоторое время не замечает, а я его не отвлекаю. Потом он отрывается от машины и поворачивается.
- О, Курт, привет! - радостно приветствует он меня и протягивает грязную руку, но вовремя спохватывается и убирает ее за спину.
Я киваю:
- Передохни.
- Да, не помешает. Жара–то какая, черт! - мы закуриваем.
- Как колымага твоя? - я хлопаю по нагретому летним солнцем капоту "Мерседеса", ощущая ладонью горячий металл.
- Пока ездит, - вздыхает водитель. - У меня вся жопа в мыле. Случись что с машиной, майор с меня три шкуры сдерет, наизнанку вывернет и опять наденет.
- Он скор на расправу, - поддакиваю. - Тяжелая у тебя служба.
- А то, - отзывается водитель, - балансирую между штрафной ротой или того хуже.
Что может быть хуже штрафной роты, я уточнять не собираюсь. Заглядываю в салон и вижу на заднем сиденье "Мерседеса" добротный пузатый чемодан из темно–коричневой кожи и несколько тюков.
- Что это, майор в отпуск собирается? - как бы между делом лениво спрашиваю я, зевнув и потянувшись.
- А ты не в курсе? - удивляется водитель.
- Не–а. А почему я должен все знать? Мне никто ничего не докладывает. Тут порой не знаешь, чего ждать в следующую секунду. Это ты у нас все знаешь, ты же рядом с таким высоким начальством.
- Уезжает майор. Штаб переносят отсюда, - лицо водителя светлеет от моей грубой лести.
- Далеко?
- Километров за десять. В глубь линии обороны.
Я чешу затылок и угощаю водителя сигаретой:
- А полк?
- Полк стоять будет и дальше. Судя по всем данным, русские планируют прорыв на этом участке фронта. Тут грядут тяжеленькие деньки, - водитель сконфуженно осекается, понимая, что я–то остаюсь здесь, а он вместе с фон Хельцом удаляется подальше от бомбежек, туда, где не стреляют и можно целыми днями симулировать трудовую деятельность, копаясь в двигателе.
Конечно, нигде нельзя застраховаться от опасности. Можно нарваться на партизан или диверсионную группу. Русские снайперы тоже не дают расслабиться. Но там риск минимален, а тут каждую минуту нас ждет смерть. А майор–то зашевелил задницей! Понял, что тут будет прорыв и решил убраться подальше. Ведь мы для него лишь марионетки, а он наш кукловод. А за нитки можно дергать и за пять, и за десять километров отсюда, сидя в просторной избе. Скотина!
- Понятно. Ты смотри, аккуратнее, сейчас на дорогах постреливают. - Я хлопаю его по плечу. - До темноты–то успеете? Когда отправляетесь?
- Не знаю. Они совещание устраивают с командирами рот. Как закончат, так и двинемся.
- Слушай, а у тебя шоколада случайно не завалялось?
- Для тебя, может, и есть, - улыбается водитель и лезет в бардачок. Вымениваю у него за несколько сигарет небольшую плитку и убираю ее в нагрудный карман.
- Ну, удачи тебе!
- Счастливо, Курт!
Все ясно. Эта тварь бежит, как крыса с тонущего корабля. Он уже наделал ошибок, но останавливаться на достигнутом не собирается. Да, у нас здесь укрепленные позиции, расставлены мины и заграждения, велика вероятность, что мы сдержим на этом участке напор русских. Но тогда, какого черта ему бежать? Оставайся со своим полком. Или он опять что–то затеял? Может, чувствует, что тут разразится что–то страшное? Скорее всего, так и есть.
Я благодарен водителю, что он по своей доброте душевной или глупости мне все рассказал.
Подбегает запыхавшийся Земмер.
- Герр обер–ефрейтор, нас с вами вызывает к себе капитан Бауер, - произносит он. - Срочно!
- Хорошо, пойдем.
Двигаемся вдоль наших позиций, и я смотрю на брошенную местными жителями деревеньку с покосившимися избами, где сейчас хозяйничают солдаты вермахта. Мне не хочется верить, что скоро и здесь все превратится в пепел. Сколько я таких мест уже видел, и все равно сердце замирает. Жить для того, чтобы убивать все живое, выжигать, сровнивать с землей, в этом ли смысл человеческого предназначения? Что же нас ждет на небесах? Даже страшно подумать, ибо Бауер был прав, когда говорил, что мы и тут давно находимся в аду. И уже неважно, кто из нас поднесет факел к соломенной крыше одной из этих изб. Мы сеем зло и пожинаем его чудовищные всходы. Но кто это все остановит? Кто отважится сделать первый шаг? Уж точно не я. Для этого я слишком слаб. Не физически - духовно. А вот Бауер смог бы.
У меня не выходят из головы его слова: "Вот только так мы и сможем их спасти". Но почему он рвался на русские штыки вместе с "желторотиками"? Хотел получить пулю в лоб, потому что не смог застрелиться, как тот мальчик в блиндаже? Ждал избавления и хотел, чтобы его пристрелил русский? Тогда чего стоят его слова? Просто сотрясание воздуха.
Мы входим в избу и по форме докладываем о прибытии. Трудно поверить, что Бауер еще некоторое время назад был морально раздавлен. Он по–прежнему выглядит уставшим, измученным, но теперь я вижу в нем боевого офицера, готового к дальнейшим действиям. До нашего прихода он, видимо, занимался изучением карты. На меня Бауер смотрит как обычно, будто ничего не было, и я не видел его истерики.
- Прошу, - приглашает он нас приблизиться к карте.
- В данный момент у нас серьезная нехватка сил, - произносит он официальным тоном, - но и в такой ситуации мы должны делать все, от нас зависящее. Вот здесь, - капитан указывает нам место на карте, - русским легче всего пройти. Они сейчас усиленно перегруппировываются и готовят массированный удар. Заняв наш участок, они будут иметь огромное преимущество. Они фактически вклинятся в нашу линию обороны. Дыры нам залатать нечем, и они это прекрасно знают. Последнее время русские обо всем прекрасно осведомлены. - Бауер морщится и гладит свой локоть.
- Как рука, герр капитан? - участливо спрашиваю я.
- Не отвлекайтесь, обер–ефрейтор, - сурово смотрит на меня Бауер. - Необходимо внимательно следить за местностью и уничтожать диверсионные группы русских. Задача весьма сложная. И, конечно, в первую очередь охрана командира полка. Понятно?
- Так точно, герр капитан, мы с рядовым Земмером тотчас отправимся на позицию.
- Не "мы", а рядовой Земмер, - чеканя каждое слово, произносит капитан: - Он будет вести наблюдение на западном участке. Есть распоряжение майора фон Хельца об усилении именно там. Есть разведданные, что русский снайпер, или даже группа стрелков, собираются произвести на нашем участке зачистку. Им дано задание устранять наш командный состав, лишая подразделения командиров, и сея панику в наших рядах.
- Но… - начинаю я.
- Никаких "но", - обрывает меня Бауер, пристально и жестко посмотрев мне в глаза: - Вам не ясен приказ?
- Ясен, герр капитан, - я непонимающе взираю на Бауера.
- Отлично, - резюмирует капитан. - Вы, рядовой Земмер, отправляетесь в распоряжение взвода охраны на западный участок. Будете заниматься личной охраной майора фон Хельца.
- Так точно, герр капитан, - рапортует Земмер.
- Рядовой свободен, приступить к выполнению боевой задачи.
Земмер, выходя из блиндажа, чуть медлит и смотрит на меня удивленным взглядом, но я еле заметно киваю ему "иди". Ученик повинуется и удаляется.
- Что происходит, герр капитан? - спрашиваю я, когда Земмер вышел.
- Что ты имеешь в виду, Курт? - непонимающе вскидывает брови Бауер.
- Надеюсь, я могу говорить откровенно?
Капитан секунду медлит:
- Да.
Мне кажется, что он стыдится того, что показал при мне свою слабость и теперь подчеркнуто официален.
- Что происходит? Почему вдруг такая забота об этом идиоте?
- О чем вы говорите, обер–ефрейтор? - он опять переходит на "вы".
- То, о чем мы с вами ранее говорили. Я хочу знать. Хватит играть в кошки–мышки. Мы все тут слишком истощены, чтобы делать вид, будто ничего не происходит.
- Мне кажется, обер–ефрейтор, - капитан говорит медленно, будто подбирая слова и тщательно взвешивая каждое из них, - вы забываетесь. Я могу вас даже арестовать за несоблюдение субординации.
- Арестуйте, - я непреклонен, ибо должен узнать правду. Меня охватывает злость.
- Ладно, Брюннер, - устало вздыхает Бауер. - Чего вы от меня хотите?
- Зачем вы посылаете Земмера прикрывать жопу фон Хельца, когда для нас и так дел невпроворот?
- Это приказ майора. Я не могу не подчиниться приказу.
- Очередной идиотский приказ этого…
- Курт, я простой солдат, - сдавленно отвечает Бауер. - Вы ждете от меня слишком многого.
- Но вы, надеюсь, согласитесь со мной, что фон Хельц - безмозглая тупица? И, знаете ли вы, что он трусливо уезжает отсюда за десять километров?
- Да, соглашусь, и конечно знаю, что штаб переносится. Но пока он командует полком, мы будем выполнять его приказы. Откуда бы он их ни отдавал.
- Вы хотели сказать "остатками полка", герр капитан?
- Не придирайтесь к словам. Итак: ваша задача, как опытного стрелка и солдата, отлично ориентирующегося на местности, занять позицию на восточном участке по своему усмотрению и устроить наблюдательный пункт на предмет выявления лазутчиков и диверсионных групп противника. Особое внимание уделите вражеским снайперам. Обнаруженные группы тут же ликвидировать всеми доступными средствами. Кстати, если вам это интересно, то майор хотел, чтобы именно вы занимались его охраной. И мне стоило большого труда убедить его, что вы нужны на другом участке.
- Я должен этим гордиться, герр капитан?