Клим понимал всю важность военной службы, понимал, что каждый гражданин обязан служить в армии, - во время войны он даже несколько раз ходил в военкомат и настойчиво упрашивал начальника, чтобы его послали добровольцем на фронт. Ему, как и многим товарищам по школе, казалось чуть ли не преступлением сидеть за партой и заниматься логарифмами и историей, в то время как решалась судьба родины. И когда после войны его, наконец, призвали в пограничные войска, он обрадовался: граница - тот же передний край. Но очень скоро, буквально в первые же дни пребывания на заставе, выяснилось, что Клим во многом еще не приспособлен к жизни. Он не умел пилить дрова - сворачивал на сторону пилу, не знал, как по звездам определить время суток, не умел ездить верхом и перед всеми оконфузился, когда сержант Потапов разложил на столе какие-то вещички, прикрыл их газетой и, пригласив к столу солдат своего отделения, на мгновенье поднял газету и опять положил ее, сказав: "А ну, пусть каждый напишет, что лежит на столе. Пять минут на размышление".
Клим написал: "Ножик, часы, карандаши, патроны, папиросы, бритва". Больше ничего не мог вспомнить. И оказалось, что в этой игре на наблюдательность он занял последнее место, не заметив, что на столе лежали еще протирка, пять рублей, расческа и не просто карандаши, а семь карандашей, в том числе три черных, и не просто патроны, а пять патронов. Кроме того, он спутал компас с часами.
А как трудно ему было с непривычки ухаживать за Гнедым, вставать с восходом солнца, добираться за десять километров на перевал, в дождь и ветер несколько часов стоять с винтовкой в руках!
Клим понимал: не пристало ему жаловаться на трудности, - ведь все молодые пограничники были в равных условиях. Об этом даже не напишешь домой - стыдно! Однако все первые трудности и неудачи померкли в сравнении с тем, что пришлось пережить за три с половиной месяца здесь, в снежном плену у Большой зарубки.
Солнце давно скрылось за хребтами, а облака все еще горели оранжевыми и красными огнями. Чем сильнее сгущались синие тени в долине, тем ярче становился диск луны, проплывающий над оледенелыми, заснеженными горами.
Клим впал в какое-то странное забытье. Он не закрывал глаз, но не видел ни гор, ни синих теней в долине, ни медно-красной луны.
- Кузнецов! - послышался словно откуда-то издали слабый голос.
На плечо Климу легла чья-то рука. Он через силу оглянулся: рядом стоял Потапов. "Как это я не расслышал, как он подошел?" - стыдясь своей слабости, подумал Клим и отрапортовал сержанту, что за время несения службы на границе никаких происшествий не было и ничего подозрительного не обнаружено.
- Меня и то не слыхал! - сурово сказал Потапов. - Подползи к тебе, стукни по голове - и готов!
Голос Потапова стал громким. Клим окончательно очнулся от оцепенения.
- В валенках вы, - не слышал я.
И опять подумал: "Ну, кто, кроме нас, может здесь быть? Кто сюда заберется?.."
- Иди ужинать, - сказал сержант. - Османов жаркое приготовил.
- Барана убили? - с радостным изумлением спросил Клим.
- Иди, иди, а то ничего не останется…
Услыхав внезапную новость об ужине, Клим так явственно представил поджаренный на шомполе кусок баранины, что, войдя в ущелье, попытался было даже побежать. Но тотчас зашумело в висках, затошнило, закружилась голова. С трудом поправив съехавшую с плеча винтовку, Клим медленно продолжал путь. Скорее бы пройти эти триста метров, отделявшие его от теплого чума, мягкой хвойной лежанки и словно с неба свалившегося ужина!
Он машинально переставлял ноги, по привычке обходя знакомые камни и впадины. То и дело приходилось останавливаться, чтобы собраться с силами.
Никогда еще он так не уставал, как сегодня, никогда не чувствовал такой вялости во всем теле, никогда так не дрожали колени.
Четвертый месяц Клим Кузнецов, Закир Османов и Федор Потапов находились в наряде у Большой зарубки, отрезанные от заставы и от всего мира.
Когда на пятнадцатые сутки не пришла обещанная начальником смена, Потапов сразу догадался, что, наверное, лавина разрушила мост у водопада Изумрудного. За три года, проведенные на заставе, сержант не видел еще ни разу такой ранней метели, а тут за первой метелью нагрянула вторая, и снегу насыпало столько, сколько не выпадало за всю прошлую зиму.
Не подозревавшие беды Клим Кузнецов и Закир Османов верили, что смена прибудет со дня на день, а Потапов понял, что они надолго застряли на "Пятачке", и распределил остатки продуктов еще на двадцать дней.
Но смена не пришла и через месяц и через два. Пробравшись по леднику к водопаду, Потапов убедился в своих предположениях и сказал товарищам, что им придется ожидать у Большой зарубки весны.
Он надеялся, правда, что, может быть, Ерохин вызволит их и раньше, но намеренно сказал о весне, чтобы Кузнецов и Османов приготовились к самому худшему.
К Большой зарубке несколько раз прилетал самолет, пограничники отчетливо слышали гул пропеллера, однако плотные облака, постоянно клубящиеся над хребтом, скрывали от летчика крохотный лагерь у площадки "Здравствуй и прощай".
В начале второго месяца оступилась, упала в пропасть и насмерть разбилась лошадь. Сержант пожалел, что не убил ее раньше сам, - конины хватило бы надолго.
Угроза голода вынудила Потапова изменить утвержденный начальником заставы распорядок: каждый день кто-нибудь из троих товарищей ходил на сплетенных из кедровых веток снегоступах через ледник искать дичь, но в эту пору сюда не забредали ни архары, ни горные козлы. Клим подстрелил как-то горностая, во второй раз ему посчастливилось подбить горную куропатку, а Османов убил однажды пробиравшегося по дну ущелья марала.
Оленьего мяса хватило на целый месяц. В пищу пошла даже кожа: Потапов варил из нее похлебку. И все таки, как ни экономил сержант, оленина кончилась, и тогда пришлось есть такую пищу, о которой Клим раньше и не слыхал. Нарубив кедровых веток, Потапов аккуратно срезал ножом верхний слой коры, осторожно соскоблил внутренний слой и выварил его в нескольких водах.
- Чтобы смолой не пахло, - сказал он недоумевающему Климу.
- Неужели дерево будем есть?
- Не дерево, а лепешки! - хитро подмигнул сержант.
Удостоверившись, что кора хорошо выварилась, он извлек ее из воды и велел просушить на огне.
- Гляди, чтобы не подгорела, станет хрупкой - снимай. Придет Закир, растолчите между камнями. Вернусь - пирогом вас угощу (на ночь Потапов всегда уходил к "Пятачку-ветродую" сам).
До зари Клим и Османов толкли в порошок хрупкую, съежившуюся от жара кору.
- Ящериц ел, траву ел, дерево никогда не ел, - пробормотал Закир.
Наутро Федор замешал на воде светлокоричневую кедровую муку, раскатал тесто, приготовил тонкие лепешки и, поджарив, предложил Климу:
- Не так вкусно, зато питательно.
- Что и говорить! - ответил Клим, морщась от горечи во рту.
И не только лепешки из кедровой коры пришлось есть друзьям за эти месяцы. Потапов ("Все-то он умеет!" - удивился Клим) научил товарищей есть семена из прожаренных над костром кедровых шишек ("Жаль, что у кедров-стланцев нет орехов!") и даже студень, сваренный из оленьего моха.
3
На засыпанной снегом площадке "Здравствуй и прощай" возвышался конический холмик. То был небольшой чум.
Откинув полог, прикрывавший вход в чум, Клим согнулся и на четвереньках пробрался внутрь. Тепло и запах жареного мяса ударили в лицо. Положив винтовку, стащив меховые рукавицы и шапку, Клим спросил:
- Барана убили?
Закир сидел у земляного валика, окружавшего очаг, и, обхватив колени, тихонько раскачивался.
- Кушай, пожалуйста! - сказал он, взял отпотевшую винтовку товарища и стал обтирать ее тряпочкой.
- Эх, соли нет! - вздохнул Клим, поспешно извлекая из котелка большую кость с куском мяса. - Ну и баран, целый бык!
- Кушай, пожалуйста! - повторил Закир.
- Вы… Вы… - вдруг догадавшись, Клим бросил кость. - Это конина?
- Совсем ребенок стал, - спокойно сказал Закир. - Ай, какой ребенок! Зачем кричишь? - Он достал из вещевого мешка спичечную коробочку, открыл ее: - Бери, пожалуйста! - и высыпал на ладонь притихшего Клима щепотку соли.
- У тебя осталась соль?
- Зачем торопиться? Много соли кушаешь, кровь жидкая станет, совсем как вода.
Пересилив отвращение, Клим съел кусок жесткой конины и лег на лежанку.
Невеселые мысли наполняли его голову, но вскоре усталость взяла свое, и он уснул.
Среди ночи Османов ушел сменить Потапова.
Федор разбудил Клима, как всегда, в пять часов утра. Они вылезли из чума в одних гимнастерках, умылись снегом, потом проделали несколько гимнастических упражнений.
Позавтракали остатками вчерашнего ужина.
- Товарищ сержант, а что, если мы все трое к заставе пойдем? Может быть, выберемся! - сказал Клим.
Потапов нахмурился:
- Прибудет смена, тогда уйдем.
- Не пройти им.
- Как это не пройти? Пройдут! Да ты знаешь, о нас не только лейтенант Ерохин тревожится, - о нас и в отряде и в округе беспокоятся.
4
В один из вечеров, когда Потапов ушел в заслон, Клим и Закир сидели в чуме у очага. Клим тихонько запел:
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит, -
То мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
Закир вскочил:
- Перестань, говорю!
- Почему это?
- Перестань, говорю! - раздраженно повторил Османов. - Зачем сердцем плачешь? Совсем плохо!
- Круглые сутки буду петь! - вскипел Клим и тотчас подумал: "Закир прав, и без того тяжело на душе".
- Ну, ладно, остынь, - улыбнулся он.
Закир покачал головой.
- Ай-ай, ты барс, настоящий барс. Я думал, с Волги тихий человек приехал. Зачем кричишь? Не хорошо!
Закир замолчал. Клим с любопытством посмотрел на товарища: "О чем он сейчас думает? О доме, о родных?"
Османов был неразговорчив, в его скупых суждениях Клима всегда удивляла какая-то, как ему казалось, холодная рассудительность. Клим мечтал стать художником и много раз уже рассказывал друзьям об этой мечте, а кем хочет быть Закир?
- О чем ты, Закир, сейчас думаешь?
Османов помешал палкой в очаге.
- У меня большая дума. Совсем большая! - глаза его заблестели. - Я хочу сделать такую машину, замечательную машину: идет нарушитель, подошел к границе, а наш товарищ начальник лейтенант Ерохин все видит. Сидит на заставе и все видит. Сразу решает, куда Закира послать, куда тебя послать. Телевизор такой хочу придумать.
- Где же ты такую машину сейчас сделаешь? - усмехнулся Клим.
- Зачем сейчас? Учиться буду, для другого товарища Ерохина машина будет, другой Закир в горы пойдет.
Османов опять замолчал; и было слышно, как потрескивают в огне кедровые ветки.
- А потом другую машину сделаю, - мечтательно произнес Закир: - чтобы арык копала машина.
- Велосипед изобретаешь? Такая машина давно уже сделана, - усмехнулся Клим. - Это же экскаватор!
- Зачем экскаватор? - Закир покачал головой. - Совсем другую машину хочу сделать. Быстро идет, землю копает, дамбу делает, - все сразу. У меня здесь эта машина, - постучал он пальцем по голове. - Всю машину вижу. Вот о чем думаю. Народу хорошо будет.
Османов подбросил веток в очаг.
- А ты жалобную песню поешь. Зачем? Моей душе тоже совсем тяжело. Ты плачешь, я плачу, - какой польза! Про машину думай, про свою картину думай, про хорошую жизнь думай…
Сдвинув черные брови, Закир сосредоточенно смотрел на огонь, а Клим словно впервые увидел товарища и не нашелся, что ответить.
- У тебя какая картина там? - показал вдруг Османов на лоб Клима. - Какую картину хочешь рисовать?
- Я хочу написать Волгу. Широкая-широкая Волга, много-много воды, и чайки над волнами, - в тон Закиру ответил Клим. - А за Волгой леса в синей дымке.
- А пароход будет? - перебил Османов.
- Может быть, будет и пароход…
- Почему может быть? Обязательно пароход нарисуй. Пароход плывет, баржу ведет. Зачем пустая вода?!
Клим не успел ответить, как один за другим прогремели два винтовочных выстрела - сигнал тревоги.
5
Два человека с трудом тащили какую-то тяжелую ношу. За плечами у них висели большие рюкзаки и короткие горные лыжи.
Подъем становился все круче, и тогда один из мужчин передал рюкзак другому и взвалил ношу на спину.
Потапов уже больше часа наблюдал за ними.
Первым на площадку "Пятачок-ветродуй" взобрался высокий мужчина.
Тропа, протоптанная пограничниками, проходила у отвесной скалы, ограничивающей площадку с востока, и неизвестный пока еще не видел ее. Осторожно оглядевшись, он порывисто сел, прислонился спиной к камню, за которым притаился Потапов, и стал глотать снег.
Спустя четверть часа на площадке появился второй мужчина. Он нес на спине человека, не то раненого, не то больного. Положив его на снег, второй мужчина повалился рядом.
Выбежав из ущелья на "Пятачок-ветродуй", Клим и Закир увидели Потапова и двух неизвестных людей с поднятыми вверх руками. Третий лежал на снегу. Потапов держал в поднятой руке гранату.
Ничто не могло сильнее поразить Клима, чем неожиданное появление у Большой зарубки людей, - настолько он был убежден, что зимой сюда не полезет ни один человек.
По одежде неизвестных было трудно отличить от местных охотников. Однако, несмотря на вечерние сумерки, Клим разглядел, что самый высокий из них - не из местных жителей.
Второй был похож на афганца. Лицо третьего, лежащего без признаков жизни, скрывал шарф.
"Кто же эти люди? Как они оказались здесь?"
- Ему плохо… Сердце, - сказал вдруг по-русски высокий мужчина и показал на лежащего в снегу человека. - Помогите ему.
- Вы нарушили государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. Вы задержаны, - сказал Потапов.
- Мы заблудились, - ответил высокий. - И, слава богу, набрели на вас… Пистолет в правом кармане, - добавил он. - Вероятно, это вас интересует.
У нарушителей границы оказалась брезентовая палатка, ее поставили на "Здравствуй и прощай" рядом с чумом, накрыли ветвями и обложили снегом; получилось тесное, но теплое жилище.
Из рюкзаков задержанных Потапов извлек шерстяные одеяла и немного продовольствия. Кроме того, у них были отобраны два автоматических кольта, компас, английский хронометр, топографические карты Адалая и Тянь-Шаня, два призматических бинокля, фотоаппарат.
Высокий мужчина, назвавший себя Николаем Сорокиным, рассказал, что они плутали в горах целую неделю. Больной - Ивар Матиссен - ученик знаменитого исследователя Центральной Азии Свен Гедина, - хотел пересечь зимой горы китайского Тянь-Шаня, а он, Сорокин, живущий в Кашгаре с 1915 года, согласился сопровождать отважного путешественника. Аджан - проводник, кстати, очень плохой. Он совсем запутался в этом дьявольском лабиринте хребтов и ущелий.
- Меня это не интересует, - произнес Потапов. - Вы объясните все это на допросе.
Утром больному стало легче, и он что-то прошептал Сорокину.
- Господин Матиссен просит, чтобы вы доставили нас к вашему офицеру, - перевел Сорокин. - Он должен скорее известить свое консульство в Кашгаре: там беспокоятся о нашей судьбе.
- Господину Матиссену придется обождать, - ответил Потапов.
Так началась жизнь вшестером. Теперь пограничники должны были не только охранять границу, но и сторожить задержанных.
На третьи сутки, умываясь снегом, Сорокин заметил на скале зарубки, которые каждый день делал Потапов. Сосчитав их, он тихонько свистнул:
- Выходит, мы у вас в плену, а вы у гор? Есть с чего запить. Я надеюсь, гражданин Потапов, вы вернете мне фляжку с коньяком?
- Коньяк останется для медицинских целей.
- Для медицинских целей? - усмехнулся Сорокин и щелкнул себя по кадыку. - Вы знаете, Потапов, Аджан говорит, что если в горах произошел обвал, то нам не выбраться до июля. Как вы полагаете?
- Я полагаю, что вам придется отправиться сегодня со мной в горы и полазить по скалам: нужно нарубить стланцев для костра.
- Не вижу смысла, - днем раньше мы сдохнем или днем позже. Впрочем, пожалуй, вы правы, - надо бороться, бороться, чорт побери!
- Летит! - закричал Клим.
- В самом деле, это аэроплан, - оживился Сорокин.
Где-то совсем близко над горами летел самолет, но облака скрывали его от людей. Гул пропеллера удалился и вскоре затих.
На одиннадцатые сутки Матиссен окончательно заболел: он бредил и не мог поднять головы.
- Потапов, вы должны, наконец, понять, что сидеть здесь бессмысленно, - говорил Сорокин. - Если путь на север закрыт, то пойдемте на юг. Вы должны пожалеть больного ученого.
Потапов не отвечал.
- Или вам хочется замерзнуть и сдохнуть с голоду в этой снежной тюрьме? Что держит вас здесь? Что?
- Долг! - не утерпев, ответил Потапов.
- Долг?! - усмехнулся Сорокин. - И много вы должны?
Клим находился у "Пятачка-ветродуя" и не слышал разговора Потапова с Сорокиным, но так же, как и Потапов, думал сейчас о долге. Он словно повзрослел за эти последние недели. Правда, Клим не был уверен, как Потапов, что трое задержанных - враги (может быть, действительно этот Матиссен ученый-географ), но понимал, что и ученый не должен нарушать границу.
- А ты знаешь, что они думают? - спросил вчера Потапов, выслушав! сомнения Клима. - Ты, что же, полагаешь - ученый не может быть шпионом?
- Но что могут шпионы сделать зимой здесь, в горах?
- Дорогу разведать могут? - вместо ответа спросил Федор.
- Пожалуй, могут…
- В тыл к нам пробраться могут?
Клим посмотрел на шалаш, из которого доносились стоны Матиссена, и с сомнением покачал головой.
- А, впрочем, действительно - шут их знает, что они думают!..
Прошла еще неделя. 26 февраля Клим повел Аджана за топливом. Наступил вечер, а они не возвращались. Потапов связал Сорокина и Матиссена и отправился на поиски. Он долго лазил по леднику и лишь под утро набрел на глубокую трещину, из которой отозвался Клим.
Потапов спустил ему веревку.
- Ноги… - простонал Клим.
- Вяжи за пояс.
С трудом Потапов вытащил товарища. Тот не мог стоять.
- Ноги, - повторил он: - я вывихнул и, кажется, обморозил ноги.
- А нарушитель где?
- Он побежал, перепрыгнул через трещину. Я выстрелил, промахнулся. Он во все стороны зайцем прыгал. И провалились, вот…
- Да где же он? - встревоженно переспросил сержант.
- Там, - кивнул головой Клим в сторону трещины. - Мы оба провалились…
Потапов наклонился над трещиной, стараясь рассмотреть, где же там Аджан.
- Я застрелил его, - тихо сказал Клим.